Полуденное солнце

Утром Иван обнаруживает, что в комнате не один — на спинке кровати сидит терпеливо ожидающий ворон. Крупный, тот самый Ракх — и это может значить только одно. Коротко, явно стремясь не взбудоражить шумом, ворон каркает, и спрыгнув на плечо севшего в постели юноши, протягивает лапку с запиской. Когда будет свободная минута — загляни в мою рабочую залу, свет мой. «Вот же», — с досадой думает Иван, растирая глаза ладонью, и уже машинальным движением поглаживая птицу по голове, — «Видимо ночью вернулся…». При царском тереме еще за несколько дней до возвращения царя или старших царевичей поднималась ужасная суета — намывался каждый угол, кухня без устали готовила лучшие блюда, слуги бегали из угла в угол, и к часу прибытия всему двору и царской семье причиталось выстроится на крыле терема. Кощей же, судя по всему, пышных встречаний не жаловал, а быть может, устал от них за время своего объезда. Пока Иван шел по длинным коридорам, коротко приветствуя попадающихся на пути слуг, в груди перекатывалось волнение, что было ближе к предвкушению, нежели тревоге. Способ сообщить о своем возращении — избран лишь по привычке? И что за формулировка — когда будет свободная минута? За ней игривое кокетство, или тонкая попытка понаблюдать за тем, как поступит омега, когда ход будет на его стороне? «Сказал так, будто мы и не были в долгой разлуке… И не пришел сам первый», — хмыкает Иван, подходя к нужным дверям. Перейдя порог, он видит Вазиря, что сразу же, коротко кивнув и поклонившись, удаляется, и стоящего у стола Кощея. Сколько он не видел этого лица? Долгие месяцы, и сейчас полуоборот выразительного профиля казался до боли знакомым в каждой своей черте, и одновременно он словно смотрел на него впервые. — Здравствуй, — произносит Иван, коротко улыбаясь, ощущая, как волнение уходит само собой, растворяясь в запахе раскаленных пряностей. — Здравствуй, — вторит Кощей, указывая рукой на стол, — Привез тебе небольшой гостинец, в компенсацию недополученных свадебных даров, — и по губам мужчины пробегает игривая, лукавая усмешка. — Значит, мне все-таки стоит закончить вышиванку? — Иван отвечает такой же мягкой иронией, замечая, как вспыхивают глаза напротив, но лицо по-прежнему сохраняет спокойное выражение. «Дары, значит», — думает он, ощущая толику смущения — и хотя фактический статус его связи с этим альфой красноречиво сиял на шее, он едва ли осознавал все его далеко идущие последствия, — «Ему явно так проще всего». — И что это? — с любопытством вопрошает он, подходя к столу, на котором располагался кованный из темного металла ящик. Слишком уж большой для украшений и узкий для оружия. — Увидишь, — и Кощей не может удержаться от того, чтобы не улыбнуться краешком губ, — Опусти руки внутрь. Иван, подойдя к столу, снимает металлическую крышку, обнаруживая под ней бархатную подушку. А за ней — темная глубина, и опустив в нее руки, он осознает, что странным образом не чувствует дна ящика. А потом его рук что-то касается. — Оно живое? — подняв глаза, на Бессмертного, он невольно поеживается. Впечатления странные — у ящика, кажется, внутри и стенок нет, а то, что его касается, сначала ощущается холодным, потом горячим, после влажным и склизким, а потом и вовсе шершавым и сухим. — Да. Не вытаскивай ладони, иначе все будет попусту. Не бойся, не укусит. Иван, поколебавшись секунду, молча кивает: «Вот уж проверочка на доверие… Но не будет ведь он давать мне в руки то, что причинит вред» — Это химера. Почти новорожденная. Важно, чтобы первое, что она увидела, когда покинет темноту — тебя. — И что тогда будет? — Иван продолжает осторожно двигать пальцами, подмечая, что непривычные ощущения вокруг ладоней сменяются на что-то мягкое и приятное, словно он держит в руках какого-то зверька. — Тогда она признает тебя своим хозяином, если очень огрублять. Попробуй ее вытащить. Кивнув, юноша тянет ладони из ящика, выуживая на свет нечто черное, похожее на кошку, но с более тонкими лапами и длинными, загнутыми назад ушами. На морде, казалось бы, нет никаких черт лица — пугающее ровное пространство, но спустя пару секунд химера распахивает глаза. И черные глазницы пустым взором всматриваются в Иваново лицо, и передернувшись дымкой, темнота зрачка медленно меняется на голубой хрусталь, подобный цвету глаз самого юноши. — Она совсем небольшая, — улыбается он, а существо в его руках тянется удлиняющимся носом, принюхиваясь — потом вырастет? — Иван осторожно прижимает химеру к себе, а та ушло обвивается вокруг шеи, словно меховой воротник. — Химера может быть какого угодно размера. Это очень опасное и умное существо, и заимев ее как спутницу, ты сможешь передвигаться куда более свободно и не умножать при этом мои тревоги. Да и компаньон она хороший — на твоем месте я бы изучил трактаты о химерах в библиотеке, — и он лукаво подмигивает омеге. — Она не выглядит опасно, — протягивает Иван, поглаживая кончиками пальцев мягкую на ощупь шерсть. — До того момента как ты попадешь в опасность, свет мой, — многозначительно усмехается Бессмертный. — Наверняка непросто было достать такую…диковинку, — Иван искренне и отчасти смущенно улыбается: «Быть может поэтому не писал… И где такое водится вообще?» — Спасибо! Кощей лишь пожимает плечами в ответ так, словно бы просто подобрал диковинку где-то по дороге к замку от нечего делать. В действительности это затребовало усилий, и немалых, причем в том числе его личных — найти химер непросто, еще сложнее ту, что вот-вот породила себе подобную, еще сложнее — подобраться настолько близко, чтобы поймать. Но что все это стоило по сравнению с любопытством, вспыхнувшем на этом лице, тонкой радостью, искренней благодарностью? Сущие мелочи. — Разве ей там не тесно? — хмурится Иван, бросая беглый взгляд на теперь кажущейся ему слишком уж малым пространством для такого создания, — И чем ее кормить? — Там куда больше места, чем кажется, — роняет Кощей, медленно обходя стол, пока юноша осторожно погружает тихо фыркающую химеру обратно в ящик, — Пока не стоит выпускать ее свободно бродить по замку без присмотра. А насчет еды…она питается эмоциями, может сожрать слабенького духа, и вообще предпочитает пищу рода нематериального, — на секунду Кощей коротко усмехается, — Думаю, пока ей хватит твоего удивления и любопытства. — Ага, понял… — неуверенно произносит Иван, закрывая крышку и про себя решая, что действительно прочитает о своем подарке побольше. — А я смотрю, твои тренировки не проходят даром, — тем временем протягивает Кощей, проводя ладонями по плечам и сразу ощущая, как тело под его руками отзывается даже на это мимолетное прикосновение. И вообще вид юноши вызывает у него удовлетворение — видно, что тот наконец отошел от всех преследующих его волнений, щеки вновь налились румянцем, а глаза — живым и искрящимся блеском. — Огорчает, что я вновь растратил положенную омеге хрупкость? — обернувшись, Иван задорно хмыкает, но ловит себя на том, что испытывает разгоняющее кровь предвкушение, оттенённое легким волнением. И ловит с удивлением — раньше он вообще не задумывался, считает ли его этот альфа привлекательным, не считая это важным и не стремясь к подобному положению вещей, но теперь внутри поднимало голову другое чувство — желание видеть в глазах напротив любование. «Хрупкость утратил, а повадок, кажется, откуда-то нахватался», — хмыкает он внутренне, стараясь не выдавать легкого взбудораженного волнения от повисшей паузы и терпкого, глубокого аромата пряностей вокруг себя. Раскиданные тут и там меж строк намеки, тонкие посылы и полутона на самом деле создали предвкушение куда большее, чем они оба полагали, и теперь все высказанное и нет служило прекрасным кострищем, которому не хватало лишь одной искры. — Нет, — роняет Кощей, делая еще один шаг навстречу, и тем самым зажимая юношу меж собой и столом, — Мне нравятся эти руки, — невесомое касание холодных ладоней обжигает кожу, — И широкие плечи. Ведь я знаю, что если спущусь вниз по этой спине, нарастившей мускулы, — когти следует за словами, процарапывая кожу даже сквозь ткань плотной рубахи, и ладонь многозначительно давит на копчик, заставляя выгнуться навстречу, — То найду там сладкую, текущую… — Думаешь, что найдешь? — заалев щеками, Иван резко прерывает эту провокационную, очевидно, к чему идущую речь. Шепот мужчины возбуждал, ровно, как и каждое касание, и от сгущающегося вокруг феромона вело. Все внутри прыгало и искрилось, и он никогда прежде не ощущал подобного горячего клубка взбудораженных чувств внутри. — Да, — усмехается Кощей. - Ты не ответил на мое последние письмо, — хмыкает Иван, подаваясь вперед и легонько цапнув мужчину за подбородок, отстраняется, — Не вежливо. И самонадеянно полагаешь, что я только и делаю, что думаю о… — Я не предполагаю, свет мой, — скалится Кощей, смыкая ладони на талии и в одно короткое движение усаживая омегу на стол, — Я чую, — усмехается он прямо тому на ухо, чтобы сразу после цепко прикусить мочку. «Нам бы поговорить сначала», — мелькает в голове Ивана, но эти мысли тонут в поцелуях, рассыпающихся по шее. В крови разливается сладкий азарт и предвкушение. Язык, проходящийся по метке, меткий прикус — и он почти всхлипывает, краем глаза ловя алчный, горящий лиловый взгляд. С глухим стоном юноша забрасывает руки на лицо мужчины, прижимаясь плотнее, позволяя вспыхнувшей страсти разгораться в бурное пламя. Он тянет Бессмертного к себе, ловя губы, целуя, и тот с рыком отвечает, сразу перехватывая главенство. В этой яркой вспышке руки сталкиваются с руками, и краем сознания Иван подмечает, что впервые сам так рьяно стремится разобраться с одеждой Бессмертного, а не просто позволяет сдирать с себя слои ткани. Обнажить, разобраться со всеми пуговицами и застежками, чтобы самому коснуться чужой, прохладной и серой кожи, вдохнуть пьянящий феромон еще глубже. Кощей тем временем с удовлетворенным рыком роняет его на стол, прижимаясь телом к телу. — Ауч, — морщится Иван, ощущая, как в спину упираются перья и крышка от чернильницы. — Непорядок, — хмыкает Кощей, и подхватив его тело, делает шаг, но не к двери, а к стене. Юноша зажмуривается, вжимаясь в альфу, и раскрыв глаза спустя пару секунд понимает, что они, вопреки всякой логике не впечатались в камень, а словно прошли сквозь него, оказавшись в покоях. Не теряя время на долгие прелюдии, Бессмертный роняет его на простыни — те самые, еще хранящие запах пряностей, попутно сдирая остатки одежды. Ушло перевернув его на живот, холодные руки требовательно давят меж лопаток, заставляя царапать оголенной грудью меховой ворс, оставаясь в откровенно открытом и бесстыдном положении. И конечно же, конечно же альфа расположил его так, чтобы все отражалось в зеркале. — Тебе ведь нравится эта поза, верно? — усмехается Кощей, дразняще почесывая нежную кожу. «Значит, все же видел», — думает Иван, бросая вызывающий взгляд через плечо. — А тебе нравятся зеркала, да? — хмыкает он в ответ, ощущая как от когтей, блуждающих по спине сладко поджимаются поджилки. — Да…а знаешь почему? — мужчина нагибается к самому его уху, крепче смыкая руку в копне кудрей и задирая голову, понукая смотреть на себя и жадно блестящие лиловые глаза за спиной. Иван же, прикусив губы, бессильно царапает ногтями покрывало. И в этот момент, в этой развязной позе, он действительно ощущал себя алчной до случки сукой, а ведь у него даже не было оправдания в виде течки. Каждой частичкой пылающей плоти и взбудораженного духа он жаждал, чтобы Кощей наконец закончил — или скорее, начал по-настоящему эту сладкую пытку, с животным рыком притянул к себе, дав им слиться в одно. И самое страшное — это зудящее предвкушение ему нравилось. — Потому что так видно твое прекрасное лицо — такие сладкие черты, особенно когда все в них буквально кричит, как ты наслаждаешься, когда я насаживаю тебя на член, да поглубже, — и он делает несколько дразнящих толчков бедрами, проскальзывая меж влажных ягодиц, но не проникая внутрь, — И при том, одновременно открывается лучший вид на твой зад. И в следующую секунду когтистая рука отвешивает звонкий шлепок. «Сам виноват, свет мой», -внутреннее усмехается Бессмертный, в наслаждении прикрывая глаза от короткого вскрика омеги, — «Если ты хотел при встрече нежностей, не нужно было меня дразнить». — Ну-ну, — он утешающе оглаживает покрасневшую от резкого удара кожу, чтобы после вновь шлепнуть — уже чуть мягче, разогревая и постепенно наращивая силу. Иван глухо стонет, пытаясь извернуться, но вторая рука, с силой надавив на плечо, удерживает на месте, и каждый следующий удар приносит болезненность, вспыхивающую горячим, колким наслаждением. — Ты так сильно течешь… — холодная ладонь прижимается к пылающей ягодице, облегчая боль, а после пальцы дразняще проскальзывают меж ложбинки ягодиц, снимая влагу, — Кто бы мог подумать, что ты такой развратный омега? — многозначительно подняв брови, Кощей показательно облизывает палец, — А строил из себя такую оскорбленную невинность, — бархатный, ласковый и насмешливый шепот продирает до костей, рассыпается колотящей дрожью. — Да…да дав-а-ай уж-уже! — рычит Иван, пытаясь обернуться и цапнуть мужчину, чьи ладони уже ушло оглаживали его вставший, ноющий от возбуждения член. — Что? Так не терпится? — мурчит Бессмертный на ухо, выцеловывая дорожку от виска к щеке. Он видит их лица в отражении, и от того на мгновение замирает, завороженный этой совместностью и контрастом темного и светлого. Ласковый, невесомый поцелуй в темя, прямо в золотые завитки, а после Кощей смыкает ладони на горящих бедрах, притягивая их к себе, одновременно прикусывая метку. Этого достаточно, чтобы омега под ним кончил с придушенным в подушке всхлипом. Иван вытягивается струной, а после обмякшее тело стремится осесть на постель, но крепкие руки цепко держат в заданном положении, пока Бессмертный ритмично и глубоко входит в его тело, порой опускаясь, чтобы оставить невесомый поцелуй или укус меж сведенных лопаток, плашмя лизнуть шею. Юноша, раскачиваясь на волнах окутывающего со всех сторон феромона, сладко жмурится, ловя себя на том, что кажется, действительно наслаждается тем, что им обладают, тем, что еще совсем недавно было немыслимым и ненавистным. Прикрыв глаза, он отпускает себя, позволяя этому просто быть, течь раскаленной магмой по каждой вене. А потом удовольствие альфы, что рыком вжимает его в постель, порождает еще одну волну, проходящуюся по телу сладкой плетью, усиливающуюся гортанным стоном, с которым Кощей утыкается в его загривок. Мужчину пьянило, вело до сладкого помутнения то, как полностью и без остатка отдавался его омега — без понукания гона, не подначенный течкой, и держать в руках это податливое, двигающееся навстречу тело, было до зуда под когтями восхитительно. И Бессмертный ощущал, что раскройся эти алые губы в тихом, скромном прошении, или наоборот в чувственном, требовательном капризе — не важно, что и почему, он бы бросил все к этим изящным стопам с узкими щиколотками. Дав себе буквально пару секунд, перекатывается на спину, оставляя омегу сверху. Иван, осоловело улыбнувшись, растекается, по нему, утыкаясь носом в ложбинку между шеей и плечом. Холод рук ласково поглаживает, убирает со лба взмокшие кудри, кончики когтей едва ощутимо бродят по спине. Они замирают в этом положении на долгие минуты, молчаливо наслаждаясь смешанным, густым феромоном и пульсирующим, продлевающим удовольствие ощущением вязки. — Ты чего? — шепчет Кощей, чутко улавливая глубокий вдох, слетевший с Ивановых уст, в тот момент, когда тот слегка потирается щекой о холод нежити, чуть крепче смыкает пальцы на его плечах. — Думаю о том, что не придется ли нам спустя пару дней вновь отсылать друг другу воронов, — тот, приподнявшись, укладывает локти на грудь мужчины и разводит губы в чуть печальной улыбке. Иными словами — не отдалимся ли мы снова, сможем удержать с таким трудом созданную близость? Не разрушить хрупкое понимание? Не будет ли так, что, когда страсть меж телами уляжется, мы вновь не справимся с тем, чтобы быть рядом не только в постели? Кощей едва заметно поджимает губы — да, опасения омеги были вполне оправданы. — Можем оставить это на крайний случай, — протягивает он, заправляя непослушный локон за ухо. — Что ж, хорошо, что лететь им придется недалеко — от покоев до покоев, — и от Кощея не укрывается лукавый блеск в голубых глазах. — Им не нужно будет летать между комнат, — фыркает Бессмертный, — Ты останешься здесь, свет мой, — властно и твердо добавляет он, оглаживая оголенные бедра. — Да? И почему же? Мне вполне по нраву мои собственные покои, — протягивает Иван, с долей нахальства взирая на альфу из-под пышных ресниц. — Врун из тебя так себе, — хмыкает Кощей, очерчивая кончиком когтя границу алых губ, и в одно быстрое движение опрокидывает тело омеги на кровать, подминая под себя. — Это не ответ на мой вопрос, — в ответ юноша прикусывает палец, скользящий по устам, — Неужели так сложно сказать, что ты просто хочешь, чтобы я остался? — он приподнимается на локтях, бросая на собеседника весьма выразительный взгляд. «А быть может, и сложно», — Князь Тьмы, не жалующий попытки загнать себя в угол, с легким раздражением проводит по оголенным бокам омеги. Тот коротко смеется, быстро подавляя этот звук и пытаясь увернуться от касания. «Боится щекотки», — плотоядно облизнувшись , Кощей повторяет движение — и юноша вновь коротко фыркает, поджимая губы, стараясь не выпустить очередной смешок и отстраниться, — «Такое через письма не узнаешь…». — Не надо! — Иван пытается поймать холодные руки, но это только распаляет рвение мужчины. Удовлетворенно оскалившись, тот вновь дразняще бродит по ходящему ходуном животу, и покои озаряются звонким и громким, переливающимся будто бурный горный ручей, смехом. — Все, Кощ-Кощей! — пытку усугубляют дразнящие поцелуи в живот, — Хватит! — И Иван, брыкаясь, силится отстранить мужчину от себя, но попытки едва ли увенчиваются успехом, — Щек-щекотно! Щекотно! Ну все! Пожалуйста! После еще нескольких умоляющих реплик Кощей наконец сменяет гнев на милость и отстраняется на вытянутых руках от прыгающего на постели тела. Смех затихает, постепенно растворяясь в тишине, взгляде глаза в глаза. Иван, взлохмаченный, с вздымающейся грудью, покрасневшими щеками, чуть склонив голову, улыбался, и в молчании этой улыбки было куда больше, чем обычно говорят слова. «Боги, какой же он…», — с щемящей пустотой сердца думает Бессмертный, проваливаясь в теплоту василькового взгляда. И мысль эта не могла закончиться, терялась, словно смытый теплой водой развод на песке — какой он? Смешливый, теплый, дерзкий, непокорный, чувственный, Любимый? Нечто, казалось бы, давно мертвое в нем, ширится, стремясь проломить ребра. Затапливающая нежность, прорастающая живительной лозой сквозь неживую плоть, все, что он забыл, то, чего быть может и не знал — трепет радости, чистой и незамутненной, дышал с ним рядом в унисон, мягко обволакивал. — Я тоже это чувствую, — тихо, с улыбкой произносит Иван, укладывая руку на его лицо, мягко поглаживая острые скулы. Что за милосердие — не произнести это вслух, оставить, как и многое другое между строк. Я тоже это чувствую - Ударом под дых, клинком, рассекающим острием нежности болезненное, раненое и ранимое, рука соскальзывает с остроскулого лица, мягко обводя подборок и шею, чтобы закончить свой путь на груди, укрыв собой протяженный шрам над сердцем. Рвано выдохнув, Кощей наклоняется к его лицу, касаясь губами губ — осторожно, словно боясь спугнуть это чувство, так страшно похожее на счастье. Омега подхватывает это касание, притягивая к себе ближе, с тихим стоном вплетаясь в объятье. Они перекатываются на бок, смыкая тело к телу, холод к теплу. — Почему ты отказался от сделки с Ягой? — спустя паузу спрашивает Кощей, поглаживая заброшенную на его бедро ногу, — Это ведь не страх был, верно? «И едва ли у тебя тогда были причины желать встать на мою сторону», — коротко поморщившись, думает он. Этот вопрос не то чтобы мучил, он стремился отогнать его, обвинить себя в неуместном, бесплодном любопытстве — какая разница почему, все уже кануло в лету. И все равно мысли об этом возвращались, словно волны, бьющие о берег — то лишь трусость? Отчаянная попытка свернуть перед самой пропастью? Было ли там нечто большее — то, на что быть может, было так смешно тогда надеяться, то, чего он хотел, но не смел даже признаваться в этом желании, не мог представить и позволить? — Не страх, — начинает юноша: «Все же спросил…», — Просто…я понял, что не могу больше играть этим. С самого начала это было гнусно — лицемерить, чтобы вызвать в тебе чувства, и я понимал это, но все равно… Думал, что цель оправдывает средства, думал, что смогу. До определенного момента. Я хотел признаться тебе сам, но ты пропал из замка, а в следующий раз я уже увидел тебя вместе с Ягой. Я боялся, что будет уже слишком поздно, и так и получилось… — До какого момента? — Что? — До какого момента думал, что сможешь? В ответ Иван, едва улыбнувшись уголками губ, молча протягивает ладонь вперед, касаясь горбатой переносицы и поглаживая ее. Кощей вздрагивает, криво улыбаясь в ответ. — На самом деле, тогда я уже не хотел разрывать связь, — медленно начинает он, и слова колючим репейником застревают в глотке, — И не мог. Быть может, не мог, потому что не хотел. «И я не знал, как сказать тебе об этом, во мне было так много гордыни и страха быть отвергнутым…вновь», — он замолкает, ощущая как горло на самом физическом уровне сдавливает до невозможности говорить дальше. — Ты почти пометил меня в тот вечер, — так же тихо отвечает Иван, зарываясь пальцами в гладкие черные волосы. — Да. Почти, — и Кощей не удерживается от горькой усмешки, — Но ты не захотел, и я решил, что, обратившись к сведущей Ведьме Ведьм, смогу исправить наше плачевное положение. — А что сейчас с этой сведущей ведьмой? — Иной раз любопытство — порок, свет мой, — и лиловые глаза на мгновение вспыхивают мрачным блеском, — Но могу лишь сказать, что вряд ли ты когда-то увидишь ее вновь. Иван в ответ неудовлетворенно поджимает губы. — Сломаешь ее? — мрачно произносит он, поднимая глаза на возвышающуюся рядом с ним ведьму. Юноша в его руках уже затих, боль больше не мучает его, и Кощей хотел бы с отвращением оттолкнуть это тело от себя, но руки предательской, мертвой хваткой вцепились в омегу. — Да брось, голубчик, мне что, делать нечего? — фыркает Яга, прокручивая меж пальцев острый кончик, — Ты мне живой нужнее, кто же будет разбираться со всеми проблемами навьих тварей? — И чего ищешь, если не власти? — продолжает он. Ведьма ничего не отвечает, и лишь Игла вспыхивает в ее руке. — Вот как…дело в том, что твоя сила как Богини истлела? — он морщится, ощущая как где-то в глубине рождается саднящая боль, — Что, дочери уже не подпитывают в должной мере? Прикусив губу, Кощей окунает кончик когтя в кровь, что тут и там растекается лужами по полу: «Будет только один шанс, если будет…» — и пока Яга полностью занята поглощением его сил, он очерчивает вокруг бессознательного тела неровный круг, — «Так жадно пожирает, даже не удосужилась проверить…» — Не бойся, тебе тоже маленько оставлю, — хмыкает Яга, закатывая глаза в блаженном ощущении — наконец плоть и дух наполняются, наливаются свежим притоком энергии, — Иглу не сломаю, просто буду держать при себе, чтобы был послушнее. Ты и так слишком высоко забрался для бывшего человечишки… «Конечно, не сломаешь, будешь сосать как упыриха», — зло оскалившись, Кощей до боли в челюсти сжимает зубы. И то, что он отчаянно, уже почти не надеясь, ждет, случается через несколько мучительных минут, в течение которых он ощущает, как слабеет — ведьма резко морщится, досадливо цыкая, разжимая плотную хватку — Игла резко обжигает чужеродным, болезненным для ее темной сущности. Кощей резко, словно коршун, бросается вперед, пока враг еще не успел ничего понять. — Что, эта силушка уже не по вкусу? — ухмыляется он, сбивая Ягу с ног. Завязывается самая банальная драка, но бьющий в жилах адреналин помогает вырвать Иглу из рук. — Я знаю, что ты всегда презирала меня за человеческое происхождение — что за Князь Тьмы, второй сорт, — усмехается он, смыкая свободную ладонь на горле врага, — Но в человеческой душе были и плюсы — она может впитывать в себя не только тьму, но и свет. Я этим не сильно увлекался, конечно, но для разнообразия… Оставил парочку волхвов без сил Белобога, чтобы усмирять если что его братца. Как знал, что еще пригодится… — и не дав ведьме опомниться, он протыкает худощавую грудь иглой, что и его руку сейчас жжет. Яростный, звериный рев раскалывает каменные своды — пока наконец Яга не вырывается, перекатываясь по полу и истекая в месте раны темной, вязкой жижей. Выбор простой — попытаться броситься к омеге или к окну, и ведьма, выбирает второе, обращаясь в пыльный вихрь и спасая остатки жизни. Кощей же, обессиленно выдохнув, растекается по полу, переводя взгляд на ладонь, держащую Иглу, и увиденное его совсем не радует. Так или иначе, ведьма пожрала немало сил, и еще часть из них ушла на то, чтобы одержать верх. «Треснула…но цела», — думает он, осторожно скользя кончиком когтя по надколовшемуся ушку, — «Теперь стала совсем хрупкой… Надо спрятать надежно, за семью замками, второго такого эксцесса я уже не переживу». Сжав зубы, он поднимается на ноги, и перед глазами прыгают черные мушки. «Что ж, можно сказать я избавился от двух предателей разом», — скалится Кощей, ощущая как сквозь оцепенение поднимается волна гнева, и вид бессознательного омеги лишь многократно увеличивает эту злость, насыщая сотней разных оттенков — «Сил поднять голову у нее уже не будет, прокололась на такой мелочи», — и он не удерживается от нервного смешка, — «А его…», — пошатнувшись, он делает шаг к Ивану, всматриваясь в подрагивающее ресницы и дергающиеся судорогой кончики пальцев, — «Его я убью, но сначала посмотрю в эти лживые глаза». А теперь этот возлюбленный предатель смотрел на него внимательным, вкрадчивым взором васильковых глаз. — Я…я не совсем не захотел тогда. Скорее считал, что это нечестно, дать пометить себя, а потом объявить, что все это время был в сговоре… Я не знаю, я сам боялся того, что меня так сильно тянет к тебе, и хотел поступить правильно. Чуть-чуть времени не хватило, да? Успеть понять друг друга…- с горькой улыбкой Иван подается вперед, касаясь кончиком носа шеи альфы. В ответ тот укладывает ладони на его спину, прижимая к себе плотнее, утыкаясь носом в кудри и глубоко вдыхая запах трав. «Успеть понять друг друга… А ведь я не выслушал его так, как когда-то не выслушали меня, не приняв никаких оправданий», — Кощей невольно оскаливается, ощущая острый укол, и когти невольно царапают кожу Ивана, — «И разве его обвинения в том, что мы с Мстиславом похожи, не правдивы?». — Все еще считаешь, что эта связь хуже, чем любовь? — произносит тот, отстранившись в попытке заглянуть в лицо мужчины. Он чутко уловил флер горечи и злости, что волной прокатилась от альфы, но интерпретировал это в своем ключе, — Больше проклятье, замыкающее нас в непреодолимом влечении к друг другу? — Я не знаю. Возможно, я все же никогда не ощущал ее по-настоящему, — «Или ее — настоящую…», — вздыхает он, укладывая ладонь на теплую щеку, обходя даже произнесения того самого слова стороной, — Я знаю, что тебе сложно со мной. И все это не то, чего ты хотел больше всего в жизни. И что некоторые вещи забыть невозможно. Но я буду заботиться о тебе, — вторая ладонь ложится на Иваново лицо, и Кощей запечатляет на лбу поцелуй, почти целомудренный, бьющий прожигающим контрастом с недавними пронизанными выжигающим вожделением ласками, — И не дам больше никому сделать тебе больно, хотя во многом мне стоит беречь тебя от самого себя. Иван в ответ укладывает свои ладони поверх холодных, осторожно поглаживая — голос Бессмертного так редко бывает лишен насмешливого лукавства, льда отстраненности, и серьезный тон голоса, вкупе с пронзительным взглядом пускал по всему телу табун мурашек. — Я много думал, пока тебя не было. О том, куда моя жизнь забрела и как. И о прощении тоже размышлял. Быть может, я просто не могу не простить тебя так же, как ты не смог ненавидеть меня. И вопреки всему, что ты сделал и сказал, мой зверь всегда будет искать твоего, и наоборот… — медленно произносит Иван, бродя кончикам пальцев по ломаным линиям острых черт лица- переносица, брови, челюсть, — И я подумал, что быть может, простить — значит проститься с прошлым, с тем, что вызывает боль и разочарование несбывшегося. Прошлым, в котором я не был омегой, где проживал жизнь беты, где меня не предала семья. В котором я и неудавшийся герой-царевич, и неудавшийся предатель своего истинного. С тем, в котором ты смотрел на меня холодно и жестоко, и в котором мы причинили друг другу боль. И с тем будущим, которого у меня уже никогда не будет, тоже проститься. Не забыть, но… знаешь, как кораблик по весне в ручей отпустить… И пойти дальше своей дорогой. — Проститься с прошлым, значит … — выдохнув, он притягивает к себе теплое тело, что сразу льнет к его рукам, и упирается лбом в лоб, позволяя себе провалиться в топазовую глубину. — Да, — Иван кивает, и улыбка на его губах не лишена светлой печали. «Пусть будет так», — думает Кощей, ощущая как туго натянутая внутри струна лопается с протяжным звоном, словно он наконец смог вдохнуть после долгих лет удушья, — «Пусть будет так…». И когда юношеское сердце пропускает удар, а холод нежно льнет к теплу, уста одновременно движутся к устам, сливаясь в единое.