Азавак

— Прививку я сделал, клещей удалил. Если поднимется температура или, не дай бог, начнётся рвота, звоните сразу же. В любое время, хорошо? Я бы больше препаратов назначил, но красотка у нас скоро станет мамой, не хочется лишний раз рисковать щенками. Сука курцхаар блаженно мружила шоколадно-желтые глаза, от резких рывков головы смешно плямкая ушами в молочную крапинку. Она все пыталась подставить ту или иную сторону лобастой головы под татуированные пальцы Арчибальда. Такие клиенты Арчи нравились. Старик-охотник за своим питомцем следил. Собака была ухоженной и воспитанной. На команды реагировала с достоинством, к ласке приучена, укол в холку вытерпела, даже не рыкнув. — И я бы посоветовал пока в поле ее больше не выпускать. До конца срока. Старик-татарин, морщинистый и коричневый от загара, согласно кивнул, сделав пару шагов к своей собаке, чтобы нацепить на нее поводок, когда над их головами что-то первый раз бумкнуло. Курцхаар сразу же вскинулась и встала в стойку. Хозяин зверушки удивленно хлопал на потолок раскосыми темными глазами. Арчи напряженно прислушался. «Бум!» — садануло что-то с той стороны перекрытий. «Бум-бум-бум!» — набрало ритм и бодро барабанило, словно кто-то стотонный прыгал на скакалке, стараясь провалиться вниз, или заставил трехдверный шкаф плясать на коротеньких ножках танго с комодом. — Э-э, доктор. Это что у вас там такое? Кенгуру завели? — старик смеётся нервно, видимо, стесняясь своей перепуганной первой реакции. Так и стоят два дурака, пялятся на потолок. Даже собака задрала голову и навострила уши. — Ага… — рассеянно цедит в бороду МакАртур. — Завелся тут один кенгур, сука беспокойная… Татарин от враз охрипшего голоса доктора нервно икнул и округлил глаза, что при его строении лица казалось почти невозможным. —Ясно… — квакнул клиент тоном, который говорит «нихуя не ясно, но хрен я в это буду вникать», и подцепил к ошейнику своей питомицы поводок. Беременная сука ловко спрыгнула со смотрового стола по одному кивку седой башки. Вторая сука, не беременная и не дрессированная, в отличие от «хорошей девочки», там наверху тоже прыгал, грохоча в бодром ритме, словно у него буйное помешательство при очень тихом бешенстве. Арчи все это время стоял и пялился в потолок, пытаясь представить, что там вообще происходит? У рыжего припадок? Решил разъебенить перекрытие? Опробует новый ненапряжный способ вызывать себе помощь, чтоб за член подержался, пока он ссыт? А может, что-то случилось? Вдруг и правда припадок? Мысль бьет в затылок раскаленным шилом, и Арчи срывается с места. Сдавлено матюкнулся и рванул к двери, оставив клиента моргать вслед. Спешащая на шум из приёмной Олечка/Кирочка только махнула рукой несущемуся к лестнице боссу и юркнула в дверь процедурной. Док уже топал вверх по лестнице, перепрыгивая через три ступени. Бум-бум-бум, вторила ему ритмичная дробь ударов со второго этажа. Вероятность того, что Матвея там колотит приступ так размеренно и монотонно, была совершенно мизерной. Но паника, даже ни на чем не основанная, как ухватила за загривок стальным капканами, так и не спешила выпускать. Мало ли! Рыжий, он ведь с придурью. И калечить себя точно любит. Переломал уже обе руки, дубася столб. Может, не смог гипсами штаны стащить, чтобы на унитаз усесться, и теперь на психах доламывает себе ноги о ближайшую стенку? С него станется! Рыжий взрывоопасный. Рыжий проблемный. Рыжий ему слишком дорог, чтобы стоять и слушать, как он наверху страдает какой-то опасной хуйней. Дверь на жилой этаж. Коридор. Дверь в их спальню — откуда грохочет. Арчи замер на пороге, втиснувшись плечами в дверную раму, с выражением крайнего ахуя на лице уставился на своего сожителя. Рыжий, тварина такая, с ногами, закинутыми на кровать, чтобы нагрузка была побольше, голый по пояс, взмыленный и потный, словно его из ведра окатило, отжимался от пола, опираясь на растопыренные пальцы загипсованных рук. Проседал так, что лопатки сходились клином, касался свисающими вниз багровыми прядками волос пола и резко отпружинивал, рывком подкидывая своё тело вверх. Бумк! Гипсы отрывались от пола, стуча бирюзовыми пальцами о ламинат. И рыжий придурок опять медленно прогибался к полу, чтобы повторить всё по новой. — Сука! Да ты ёбу дал?! — орёт Арчи, когда наконец-то очухивается. Осознает. Рывком оказывается рядом, перехватывает поехавшего кукухой идиота поперёк талии и вздёргивает над полом. —Ты, блядь, совсем? Ты издеваешься? — Арчи кричит и панически боится разжать руки. Боится посмотреть на культяпки дебила, с которого придётся теперь снимать гипс, опять делать рентген и, возможно, вправлять на место сместившиеся кости, которые он тут себе нагрузками расхуярил по-новой. — А? Что? Ты захуя приперся? — Матвей вывернулся в его хватке змеем, махнул ногой, пытаясь ухватиться руками за Арчи. В глазах — ни тени смущения, ни грамма раскаяния, да и понимания не видать нихера! Арчи пялится в это бледное, блестящее капельками пота лицо и понимает — всё! Вилы! Потолок! Он рыжего сейчас ебнет. Или выебет. Или выкинет из окна, чтобы этот инкуб, стукнутый на всю голову, не выматывал душу и не трепал нервы. И Арчибальд швыряет его. Длинноногое жилистое тело Матвея в чёрных спортивках летит на кровать и орёт блажниной ещё до того, как отпружинит от матраса. Бессвязно. В то время как Арчи вполне внятно кроет придурка матом. — Ебать! Сука ты тупая! Совсем башкой своей рыжей не соображаешь? Думаешь, я тебе гипс из адамантия отлил? Мозгов нет? Ты хоть представляешь, как сложно собирать пястные кости, если они раздробятся к хуям?! А ломать уже сросшееся, если оно не так срослось?! Ты дебил? Садомазохист? Так скажи мне, солнышко, я тебя просто так ногами отпизжу! Мне ж не жалко, если ты перестанешь бесоёбить почем зря! Зачем усложнять?! Дегроид, блядь! Хочешь боли, я устрою. Попроси только! На Арчи жёлтая медицинская форма в ярких-вырвиглаз какаду и попугайчиках. Вместо шапочки — зелёная бандана с лимонными арабскими огурцами. Очки на носу отсвечивают голубым, борода темнее обычного, видимо, док использовал воск для укладки или недавно умывался. Матвей это всё замечает как-то отстранённо и словно впервые. Хотя за завтраком видел уже этот охуенный прикид МакАртура и успел похохмить над птичьим принтом, над тем, как эти чёртовы какаду ветеринару идут, словно астральные братья-близнецы. Даже додумался предложить заказать халат из радужного флага, раз уж Арчи самоосознался пидарасом. Слушать взбешенные вопли доктора сейчас непривычно. Они ведь не ссорились всерьёз даже в самом начале. По уши в канавной грязи и под адреналином. Злой Арчи не машет руками и стоит, набычившись, угрожающе-монолитный, у самой кровати. Рычит: — Чего разлегся? Встал, блядь! Пошли смотреть, что с руками… Отдышавшись, Арчибальд не говорит даже, хрипит слова сквозь ободранное наждаком крика горло. Злость пополам с возбуждением пришпорили пульс. Мотор громыхает за грудиной, словно у кровяного мешка появились копыта и этот монстр норовит проломить ребра изнутри. Смотреть на замершего посреди кровати, опрокинутого на лопатки рыжего охуеть как хорошо. Хоть на мгновение потерять самоконтроль — еще лучше. Матвей вот такой, полуодетый, потный, охуевший и обескураженный, нравится Арчибальду до тянущей боли в яйцах. Яйцах, которые скоро наверняка втянутся внутрь брюшины, так часто за последнюю неделю в паху всё поджималось и тяжелело при виде красноволосой суки. А сука его ненаглядная склонна к самоувечиям и нихуя себя не бережет! Суку хоть на цепь сажай, чтобы мог только от кровати до унитаза курсировать! При этом нет же никакой гарантии, что Матвей, кретин такой, не начнет прыгать, используя свой поводок, как скакалку. Или на нем же повесится. Матвей всё молчит и ошарашенно смотрит. На его лице удивление пополам с потрясением. Даже не пиздит и не огрызается. Неожиданно покладистый. Как в первые мгновения их знакомства, когда идея трахнуть малознакомого мужика прямо в канаве у дороги казалась просто охуительной. Нужно было пользоваться моментом, — с горечью и самоиронией мусолит непривычную мысль Арчи и, наклонившись над рыжим, сгребает его руками под мышки, вздергивая на ноги, раз уж сам до сих пор не соизволил встать. Нет, сейчас бы этого придурка было бы очень весело отстегать по заднице ремнем за плохое поведение и аннулировать их злоебучий договор о неебле, тут же убеждая придурка остаться на общей территории другими методами, но у Арчи все равно страх за увечные руки Матвея куда сильнее всех остальных желаний. Страх этот давит все. Даже доводящее до тихого помешательства заебавшее возбуждение. Рыжий не сопротивляется, дает себя поставить на ноги, во все глаза глядя на рассвирепевшего сожителя. В ярко-зеленых глазах то ли шок, то ли восторг. То ли просто непонимание причин чужого бешенства. — Эй, тише ты, Айболит. Чего истеришь? Все в порядке с руками. Гипс охуенный! Крепкий такой. Я ж проверил перед тем, как тренить… Видно, оправдываться Матвею в диковинку, и красивое, как у породистой бабы с аристократическими предками до восьмого колена, лицо изображает что-то странное. Приподнимаются багровые брови. Кроваво-коричные ресницы дрожат. Матвей заглядывает в его глаза с надеждой все замять, будто нашкодивший пацан. Как на него, такого, и дальше в воспитательных целях орать, Арчи представляет смутно. Не представляет вообще, если начистоту. Только цедит выдох сквозь зубы и пялится в бутылочное стекло бесстыжих гляделок. — Ты что, правда настолько отбитый? Не понимаешь? Нельзя так с собой! — скорее шипит, чем огрызается. Шипит и разжимает пальцы на плечах парня, опасаясь, что нечаянно наставит синяков. — Скучно тебе? Нечем заняться? Так мне скажи! Сходим куда-то. В реабилитационный центр тебя свожу, где физо восстанавливают. У меня внизу мог посидеть, на зверушек посмотреть? Захуя пытаться доломать и так сломанные руки?! Хочешь остаться у меня еще месяца на два? Так ты только намекни, я ж не против… Куда-то не туда его несет. И к роже бесстыжей склонился слишком низко, почти в его губы выдыхает последние предложения. Рожа в ответ приоткрыла рот и встречает его кипящим, как патока, дыханием, таким знакомым и предвкушающим — их обычный способ примирения. Жаль, стенки нет за спиной придурка, чтобы его в нее впечатать. Жаль, что им сейчас нужно совсем другое. — Пошли смотреть, что у тебя с руками, дебила кусок… Отстранившись, Арчи тащит за собой непривычно тихого и молчаливого красногривого придурка. Вниз, где еще околачиваются ассистентка Лера и секретарь Оленька. Обе, как назло, в приемном покое, и мимо них проходится протащить на буксире полуодетого Матвея. Босого и всклокоченного, понуро опустившего голову. Арчи прет, как танк, ухватив за руку беспокойного пациента. Заводит в рентген-кабинет. Гипсы они срезают там же, молча. Хирургические ножницы с загнутыми концами скребут по каркасу. Бирюзовый акрил крошится и потрескивает. Новый материал Арчи уже притащил, с опаской оставив придурка на пару минут посидеть на табуреточке у стены, наказав даже не рыпаться и не шевелить лапами. За последние пятнадцать минут это были все слова, которое они сказали друг другу. «Сиди, блядь, тут» — от Арчи, и понурое «Угу» — в ответ. Тихий Матвей — зверушка необычная. Такой он почти пугает. Снять гипс дело нехитрое. Куда сложнее оказалось потом. Рук Матвея Арчибальд не видел еще. В нормальном их состоянии. В тот раз, когда он их осматривал, они больше напоминали пару лиловых отбивных: распухшие, с пальцами-сосисками и с синими ногтями. Сейчас же… Арчибальд никогда не видел таких красивых рук. Даже у Андрея они были не настолько идеальными. Длинные-тонкие-белые. Массивные ладони, совершенно не женственные. Но такие точеные, точно их итальянские мастера периода ренессанса из мрамора вырезали, а не слепой случай из мяса и костей слепил. Выразительный угол у основания большого, острые костяшки. Идеально! Болезненно-прекрасно! Так, что не вздохнуть, не оторвать взгляд. Даже успевшие поджить ссадины не портят, а только подчеркивают сводящую с ума красоту. От мысли, что рыжий мог обречь это произведение искусства на серию операций, на вживление шунтов и пластин, что на молочной коже окажутся шрамы от швов, а эти пальцы испытают боль, по хребту ползет липкая волна ужаса. Неподдельного и какого-то животного. Это как смотреть на признанный всем миром шедевр, утонченную прекрасную статую, которую спятивший вандал бьет тяжелым молотком и откалывает куски зубилом. С той лишь разницей, что бьет сейчас Арчи. Бьёт волнами болезненного возбуждения. Дрожью потрясения. Почти истинный гнозис. Кажется, стоит провести ногтем по указательному пальцу Матвея, отслеживая твердую косточку под бледной кожей, и док позорно спустит себе в штаны. В ушах шумит-пульсирует-грохочет, от бешенства не осталось ни следа. В груди только обнаженная нежность и желание. Становится страшно. Страшно от того, что они могли не встретиться, что рыжий свалился бы со своего байка раньше или вообще убился бы о какую-то фуру за сто метров до его джипа. Он же чумной совсем. Чумной и не знающий себе цену. Безбашенный идиот, прекрасный от макушки и пяток до бледно-розовой кутикулы на мизинце. Прикасаться к рукам рыжего страшно. Выставлять их под облучателем рентген-аппарата, не поглаживая иступлено от запястий до кончиков длинных пальцев пол часа к ряду — подвиг. Арчи сцепил зубы и молчаливо уговаривает себя не терять голову. Матвею, возможно, больно. У Матвея, возможно, там смещение, не успевшее пока опухнуть от отека и проявиться более явно. А он, как последний гондон, готов вытащить из штанов зажатый бельем член и начать дрочить на его руки! Ну и что, что от такой красоты сносит башню и последние стопоры держатся едва-едва? У него нет ни единого права делать с рыжим хоть что-то, кроме того, что позволил он сам. Целоваться Матвей к нему лез, значит, целоваться можно. На руках таскать позволял. Все остальное — табу. Все остальное — потом. Когда они разберутся в своих договорах и отношениях. Самовнушение — штука полезная, как ни крути. Арчи отходит за свинцовую перегородку и делает уже знакомый набор снимков. Просматривает их на компьютере тут же. Улыбается монитору с облегчением. — Все норм. Смещения нет, кости заживают штатно. Но дозу кальция я тебе немного подниму, — уже почти успокоившись, говорит, продолжая рассматривать кисти рыжего на снимках. Как подобная красота может состоять из костей и плоти? Руки художника. Охуенно талантливого и бестолкового ровно на столько же. Его автопортрет Арчи отправил в мастерскую, чтобы подобрали раму и спрятали за стекло. Странновато вешать лицо рыжего в собственной спальне, пока он там сам валяется. Доку кажется, щеночек на такое отреагирует плохо. Потому раму заказал простую и светлую, чтобы вписывалась в рабочий кабинет на первом этаже. Там-то Матвея до сих пор преступно мало. Здорово будет исправить упущение. Между ними — металлический медицинский столик на колёсиках и Матвеевы прекрасные руки. Рыжий послушно держит их неподвижными и только едва заметно напрягается, когда док ведёт по запястью тампоном, смоченным в хлоргексидине. — Больно? — спрашивает мужчина, едва-едва прикасаясь к ладоням Матвея. Эти руки — пара доказательств совершенства и обоснованности существования Вселенной. К ним Арчи прикасаться страшно, а не прикасаться выше его сил. — Нет! Не больно. Но Боже… они чешутся так, что я сейчас готов сходить на кухню за ёршиком и содрать с пальцев кожу! — Рыжий подаётся вперёд, гладкой-белой грудью упирается в край стола, подсовывает ладони поближе к доку, приглашая. — Почеши их? Пожалуйста! Перед тем как наложить гипс. А то я сейчас ебу дам! И раскрошу эту акриловую хуету уже целенаправленно. Просьбе таким голосом и с таким выражением лица не отказывают. Арчи сглатывает пережавшую горло судорогу. Роняет на металл смоченный хирургическим раствором тампон и проводит по тыльной стороне длиннопалых ладоней ногтями. Это вряд ли тянет на исполнение команды «Почеши их». Скорее на воплощение собственного навязчивого и больного желания прикасаться к прекрасному. Кожа, вышелушенная из-под повязок, всё ещё сохраняет отпечаток текстуры бинтов: бледно-розовые полоски и вмятинки. Арчи осторожно растирает бледные кисти, обходя стороной ссадины. Костяшки на Матвеевых руках шелушатся хлопьями подживающих струпьев. Пальцы нетерпеливо подрагивают. Рыжий подсовывает ладони, как добродушный щенок голову под хозяйскую ласку. Того и гляди заскулит и задергает задней лапой от удовольствия, хотя Арчи сам не далёк от того, чтобы заурчать от удовольствия. Или от него же застонать, выдавая себя с головой. — Ебаа-аать, как хорошо! Я сейчас кончу нахуй! — щеночек вот не стесняясь стонет и блаженно закатывает глаза, почти ложится на треклятый стол обнаженным грудаком и морально укладывает на лопатки Арчибальда, этим своим откровенно-пошлым голосом и словами, которые окончательно выворачивают мысли в нужное русло. — Ещё вопрос, кто первый, — тихо ворчит сквозь зубы док, продолжая поглаживать ногтями руки рыжего. Нужно отвлечься, понимает Арчибальд. А то клеммы совсем сгорят. Нужно оставить себе кусочек этой красоты перед тем, как прятать под защитный кожух полимера, — упрямо вторит гласу разума его более искренняя и отбитая часть. Осторожно подсунув свою татуированную лапу под расслабленную кисть Матвея, док тянет из кармана свой телефон и молча фоткает их соединенные ладони. Видимо, это нехитрое действие настолько озадачило Матвея, что он даже пиздеть начал не сразу. Так, подождал минутку, молча пялясь на их руки. Свою, с зеленовато-желтыми пятнами почти сошедших кровоподтёков и костяшками, разбитыми о бетонный столб, и Арчибальдову, татуированную до самых ногтей, в кольцах, с манжетом, на котором какаду и попугайчики топорщат нарисованные перья. Фотка вышла отменная. На фоне металла их ладони смотрелись кричаще-живыми и разными. Жаль, пальцы не переплести, Арчи боялся потревожить переломанные кости. — А это ещё нахуя было? — интересуется рыжий, вроде бы даже без выебонов, пока док прячет телефон и возвращается к дезинфекции и обработке ссадин. — Как зачем? На аву поставлю. Я ж обещал. — Бездумно несет пургу Арчи. Всё что угодно, только бы не молчать и не говорить правду. Он не поднимает глаз на рыжего и радуется, что борода и оставшийся с лета загар прячут лихорадочный румянец. По ощущениям харя сейчас горит, словно её окунули в кипяток. На подобное охуительное заявление рыжему, видимо, ответить нечего. Он наблюдает за тем, как док смазывает сбитые костяшки гелем. Прячет кисти под бинтовую неплотную повязку перед тем, как наложить новый полимерный гипс. Потом, уже закончив с манипуляциями, они так и сидят по разные стороны передвижного столика, ожидая, пока застынет каркас. Арчи зачем-то держит руки Матвея чуть выше бирюзовых перчаток, там, где обнаженная кожа и под ней ровно пульсируют сосуды. Словно рыжий может начать калеченными лапами размахивать и повредит ещё мягкий акрил. — Тебя хоть на цепь сажай, щеночек, — окончательно забыв о том, что должен бы сейчас злиться, сетует док тоном любящей мамаши, которая рассказывает всем желающим о своем гиперактивном сорванце. Вроде бы и бесит, а гордости и умиления в голосе не скрыть даже за усталостью и неудовольствием. — Ой, да не пизди! — вяло фыркает в ответ Матвей. По роже видно, собачиться ему совсем не канает сейчас. Но промолчать не выходит в виду врожденной противоречивости. — У тебя и цепи нет, и ты точно не из тех, кто подобные игрища любит. Я, бля, реально не ожидал, что так разорешься! Им сидеть так ещё минут пять. Арчи гладит тёплую кожу под своими пальцами. Легонько и неосознанно. Подтверждая заявления Матвея. Он действительно не стал бы ограничивать свободу придурка ради прихоти. Но вот для его же блага… — Не из тех? — переспрашивает буравя мутным взглядом новый гипс на руках парня. Вышло даже лучше, чем в первый раз. А главное, опять полностью обездвижены пальцы. Хотя в теории можно было оставить парочку без кожуха. Можно было бы оставить вообще по две верхние фаланги не загипсованными на каждом. Но тогда док будет просто не нужен. А оставаться нужным вот этому придурку ему крайне важно! Маленькая ложь во благо. Она ведь никому не вредит? — А из каких я? Тупой треп. На уровне «О чем ты думаешь, дорогой?» и «Я правда симпатичнее вон той красотки?». Что-то такое молола его последняя пассия, когда требовала внимания. Он с ней даже месяца не продержался. Хотя девушка была довольно миленькой, доброй и малость тупой. Всё как Арчи любит. Или теперь этот подход не работает? Док поднимает на Матвея странный поплывший взгляд, и парень понимает — отвечать на вопрос придётся. — Из тех, кто спасает незнакомых мужиков и хромых собачек? — предлагает лежащий на поверхности вариант. — Добрый ты слишком для поводков и ошейников, Арчи. Добрый и тактильный, как золотой ретривер. Ставр тоже был охуеть какой добряк. Пособирал всех бездомных котят на Малиновском и потом башлял ближайшему приюту, чтобы блохастиков кормили премиальным кормом. Наверное, и сейчас башляет. Он, знаешь, такой обстоятельный мужик. Из тех, кто всегда держит слово и за своих горой. Люблю такое. Детская травма, типа. Когда привык получать пизды с пелёнок, всегда охуительно вкатывает знать, что за тебя вступятся, даже если пизды преспокойно сам можешь вломить всем в округе, включая защитника. Но это дерьмо так подкупает… Спасибо тебе! За то, что возишься. Я, может, и дебил, но правда ценю всё, что ты делаешь. Просто мне очень скучно. Я привык тренить регулярно, спарринг-партнёров дубасить. У меня типа, две работы, какой-то движ все время. А от недельного пинания хуев уже крыша едет. Зря он, конечно, про Ставра телегу запряг. Зря и очень не вовремя. Ещё и в таком ключе. Кузнец-то его обожаемый, поди, жарит свою бледную моль и не вспоминает про Матвея. Даже не в курсе, куда он делся. А рыжий сидит и дифирамбы поёт своему бывшему боссу и бывшему другу. Под хмурым потемневшим взглядом Арчибальда, у которого рожа стала вдруг не читаемой и не открытой, как обычно. Идиот. — Ладно. Понял, — док убирает руки и встаёт. Отворачивается к рукомойнику в углу комнаты. Что-то там полоскает оставшиеся пару минут. Хотя, кажется, просто прячет лицо от слишком заинтересованного взгляда пациента. — Постараемся что-то сделать, чтобы тебе не было скучно, щеночек.