Азавак

Пара дней прошла мирно. Рыжий неожиданно притих и выебывался чуточку меньше обычного, словно на него первый раз в жизни наорали, и теперь парень переваривал потрясение. Вякал Матвей в основном во время завтраков, истово сопротивляясь попыткам накормить себя чем-то нормальным. Столько заковыристых матов над паэльей Арчи в жизни ещё не слышал. Он в принципе не ожидал, что щупальца осьминогов можно обозвать «Мелкими чернобыльскими хуями чупакабры» и с настойчивостью маньяка сложить деликатес печальным курганчиком на край своей тарелки, приговаривая: «Сам жри эту фрейдистскую поеботу». Мидии, главное, Матвей спокойно лопал. О «Морских волосатых вагинах» не пиздел. Видимо, сказывалась привычка, потому что, судя по некоторым рассказам придурка, их он ел с детства, разок даже чуть не утонул, ныряя с пирса за этими самыми мидиями. Они много разговаривали, но в основном ни о чем: о детстве, смешных случаях, любимых сортах пиццы и пива, музыке, фильмах и дурных привычках. Арчи так и не понял толком, чем занимается его постоялец. Рисует картины на продажу? Вроде бы да. Даже где-то выставляется за границей, и агент у него чисто зверь. Кролик-убийца, обитающий в галереях и выставочных залах. Кролик, потому что зовут чувака Филипп Зайцов, и на аватарке в мессенджере у него красуется ушастая стремота из Донни Дарко. Высокое искусство, хуле! После замены гипса Матвей начал чаще торчать в своём ноуте, зависая на кухне и тыкая одним бирюзово-акриловым мизинцем в клавиши. Он меньше дёргал Арчи во время работы и, в принципе, подуспокоился знатно. Что, в свою очередь, стало заметно напрягать дока и наталкивать его на всякие мысли. Например, о визитке, на которой красовалось странное имя, засевшее в памяти ещё с Матвеевого температурного прихода. Ставр. Мужик, которым рыжий бредил, мечась по Арчибальдовым простыням. Звал его, обливаясь лихорадочным потом, прячась в испуганные нервные объятия другого. Кузнец, работающий где-то в городе. Арчи не поленился зайти на сайт, указанный на куске картона. И даже написал этому мудаку, пересмотрев все фото художественной ковки на грамотно собранном многостраничном сайте. Оставалось понять: зачем он все это делает? Из любопытства? Из ревности? Можно же было просто спросить у рыжего: что за Ставр такой и чего в нём особенного? Можно, но ощущение, что Матвей в ответ пошлёт и выбесится, витало в воздухе, как призрак неупокоенной бабушки. Арчи решил, проще самому посмотреть. Проще и надежнее. Вот он и ехал. Договорившись предварительно в переписке о покупке мудреной цепи, якобы для пса, которого у Арчи отродясь не было. Только рыжий щеночек, выедающий мозги, душу, время и остатки адекватности, завёлся вот. Чем не повод? Ревнивым Арчи никогда не был. Не понимал мужиков, которые пытались своих баб держать дома, отогнать всех друзей-подруг и тотально контролировать всё подряд, от цвета педикюра до соцсетей. Но вот сейчас, колеся по сонному городу, что-то такое внутри шевелилось. Незнакомое и дрянное. Острое желание узнать побольше и пролезть поглубже. Потребность сопричастности, сближения, соучастия, даже если внутрь не пускают, а на ревность эту гнилую права никто не давал. То, что док свалил с рассветом, оставив рыжего мирно спать в одиночестве, фактически сбежав из собственного дома, лишь усиливало гадливое ощущение. Туман наплывами законопатил улицы. Сырой и вязкий, как гной. Он слоился пластами, дрожал пропитанной солёным раствором марлей и оседал на лобовое стекло капельками остывшей слюны, словно окна машины облизывали едва видимые призраки, вытекшие из моря сжиженные утопленники — растворившиеся в сероводороде мертвецы. За серыми шторами тумана едва угадывались ажурные балюстрады домов. Дрожали и норовили растаять совсем, оставив Арчи в полном одиночестве и пустоте среди млечного ничто размером со вселенную. Щербатая известковая штукатурка растекалась в пространство акварелью. Блекло-водянисто-нереально. Исторические постройки на Ришельевской напоминали кляксы. Арчи проезжал мимо них, ощупывая путь впереди световыми пальцами противотуманок. Машин было пока ещё очень мало. До Малиновского он петлял, как душа по кругам ада. Глубокие ямы окон в нависающих над дорогой домах молчали в бессмысленной попытке урвать последние крупинки сна. За их слипшимися веками опущенных жалюзи и задернутых гардин тёплые постели баюкали чей-то покой или впитывали лихорадочный пот торопливого утреннего секса, прятали скорбное одиночество, вынашивали последние яркие сны. В своей постели Арчи оставил Матвея. Нечаянно пойманного, сотни раз зацелованного и ни разу так до конца и непонятого. На прикроватной тумбочке док оставил ему записку. Себе на подкорке он оставил обещание вернуться поскорее и накормить щеночка вкусным завтраком. Их уютные традиции следовало соблюдать. О рыжем, злоязыком и выебистом так приятно заботиться. Притираться к твердой широкой спине, запуская руки под горячие ото сна плавки, смотреть, как парень вытягивается в струнку, стоя под струями душа, разморенный и белокожий, сделанный по совершенно особенной схеме. Матвей весь — одно дьявольское совершенство, которое хочется осязать всеми доступными способами. А можно — только гладить мочалкой и смотреть. На Ивановском мосту опять что-то чинят. Перекрыли половину, продолбили в полотне глубокие борозды и ждут, пока спустится с небес Святой Пётр, зальёт эти шрамы краденой у дьявола адской смолой. Более логичной причины бесконечного ремонта Арчи не видит. Это напоминает мистический, лишённый человеческой логики ритуал: распахать асфальт, вскрыть бетонные конструкции моста и ждать, пока Всевышний явит свою волю, исцелит покоцанный путь. Эпопея с мостом длится годами. Его препарируют кусками то тут, то там, просаливают под туманами, сушат на острозубом южном солнце и ждут холодов, чтобы снег и лёд легли на изрубцованную дорогу, словно стерильные бинты на рану, которой десятки лет. За мостом его ждет цель поездки. Кузница выглядела старой. Красный кирпич, как спрессованная короста, осыпался жженой глиной, выплавленной до состояния старой крови, жухлой и горькой, как медный купорос, даже с виду. Дореволюционное здание с зарешеченными арочными окнами, двускатной крышей и башенками по углам, смысла в которых ноль. Так раньше строили трамвайные депо и железнодорожные вокзалы. Арт-деко, нанесённое тонким слоем на длинный пустой барак. Правда, сейчас он не был пуст. Перед воротами тосковал одинокий джип. Черная заквадраченная коробка на колесах моделью постарше того, на котором прикатил Арчи. Свет желтизной вытекал из окон кузницы в туманную зыбь утра, лишь недавно выцветшего из ночного мрака. Высокие дымоходы чадили копотью, окрашивая туман в тёмно-серый, как пролитая на грязную бумагу тушь растекается длинными брызгами. Дым рассеивался над закопченной черепицей, не поднимаясь ввысь. Сырая взвесь, замершая в воздухе, как последний вздох смертника, придавливала дым к земле и выпивала его залпом. Не лень же было этому Ставру назначать встречу в такую рань? Да ещё и кузницу свою раскочегарил. Полоумный ублюдок. Кузнец Арчибальду не понравился с первого взгляда. Красивый, под два метра, смуглый от природы мужик, косматый, кудрявый и чернобровый, с ярко выделяющимися на бронзовой коже серо-голубыми глазами. Благодаря которым он напоминал то ли дохуя породистого индуса из высшей касты, то ли романтического пирата из влажных женских фантазий. Такой брутальный, слегка простоватый тип, у которого должен быть раскатистый громкий смех и белоснежная улыбка. Слишком белоснежная, понял Арчи, когда эта образина протянула широкую ладонь, приветствуя его сразу на входе. Этот фарфоровый оскал хотелось подправить. Выщербить парочку клыков перстнями. — Арчибальд Иенович? Рад знакомству! Я почти закончил. Сейчас карабин поставлю, и можно забирать. Ставр сжал его руку без лишнего усилия. Так обычно делают люди, привыкшие соизмерять силу. Похлопал второй лапой по предплечью, улыбаясь во все тридцать два, сочась чрезмерным радушием, как притихшее море под боком у сонного города туманом. — Не страшно. Я подожду. Ответил Арчи сухо, тратя последние крохи терпения на то, чтобы не выдернуть руку из жесткой пятерни. Ладони у кузнеца намозоленные и огрубевшие от работы. Растрёпанные чёрные вихры падали на смуглый лоб и отливали серебром в теплом свете висящих на длинных цепях ламп. — Садитесь вон там, я мигом. Ставр отвернулся, уходя к верстакам в углу помещения. Арчибальд, вместо того, чтобы сделать, как его попросили, принялся бродить вдоль стен, временами поглядывая на хозяина кузницы. Кажется, он здесь работал один. Кажется, Матвей к этому ясноглазому мудаку имеет непосредственное отношение. Док остановился рядом с пробковой доской два на два метра, увешанной рисунками и эскизами на миллиметровке. Были здесь и карандашные наброски, небрежные и вопиюще талантливые. Чайки на кованом карнизе, пара котов на углу мусорки, профиль Ставра, его обнажённая спина, покрытая капельками пота, на фоне зияющей в дальнем конце кузницы домны. Руки, сжимающие молот. Улыбка, подчёркнутая росчерком сажи на щеке. Сощуренные веселые глаза, светлые, как зависший на улице туман, сквозь который проглядывает что-то призрачно-голубое. Только дурак не заметил бы в этих набросках руку Матвея. В квартире рыжего таких было много. Только дурак не заметил бы в каждом штрихе на грубой бумаге любовь и поклонение. Арчи такое не светит. Дурак сейчас как раз сосредоточенно присобачивал к ажурной цепи карабин, чтобы превратить образец кузнечного искусства в поводок для несуществующего пса. Арчи перевел взгляд от доски и хмуро уставился на кузнеца. Интересно, он тупо не просек отношения к себе в виду врожденного скудоумия или намеренно под непонятливого косит, потому что так жить проще? — Красивые рисунки, — за каким-то хуем подойдя к верстаку выдал Арчи, для верности ещё и кивнув башкой на доску. — Твои? Выкать мудаку док себя заставить больше не может. Не после осознания того, как пристально вглядывался в этого долбоеба Матвей, как часто рыжий торчал тут, как много в кузнице осталось от щеночка, делиться которым, о чудо, Арчи оказывается не готов. — А? — Мужчина поднял голову, с явным удивлением уставившись на бородатого верзилу, нависшим над верстаком с таким видом, словно он ему что-то по жизни сильно задолжал. — Не, бывший сотрудник оставил. Он раньше занимался персональными эскизами. Цепь, кстати, тоже его дизайн. Её рекон один заказывал для декора драгунского костюма, но потом передумал, а я к тому времени уже успел наплести три метра. Вот на сайт и выкинул. Хорошо, что на неё нашёлся покупатель. Херовина дорогая и бессмысленная по сути своей. Я вот не додумался её как аксессуар для собак переделать. А всего-то нужно прицепить карабин и петлю из чепрачной кожи на концах. Надеюсь, твоему пёселю понравится. Ставр трещал и улыбался, зачищая мелкодисперсной наждачкой место крепления новых деталей. Смотреть на него за работой было приятно, даже невзирая на желание разбить улыбчивое лицо о край стола. Арчи уговаривал себя: за почти две недели Матвей с этим мудаком ни разу не связался, о том, где он и что с ним случилось, не сказал, ни единой истории о своей увлекательной работе за совместным обедом не поведал. Радоваться бы! Радоваться, но Арчи едва сдерживал желание намотать мудреную цепь на шею кузнеца и затянуть потуже, врезать ему хорошенько и спросить: знает ли этот мудак, где сейчас его дохуя талантливый сотрудник? Жив ли? В порядке ли? Не скучает ли по своему начальству? Не зовёт ли его в бреду? — А чего сотрудник бывший? Уволил или он сам уволился? Не жаль такие кадры терять? Скучающий тон даётся с трудом. Арчи стоит, засунув руки в карманы потрепанной кожанки, пряча унизанные кольцами пальцы, которые очень хочется почесать о жизнерадостную рожу Ставра. — Жаль, конечно. Два года он у меня проработал. Но парень не то чтобы сильно уравновешенный. Творческая личность! Знаешь, как они умеют чудить? Мы дружили даже. А потом мой дизайнер выбесился на моего парня и свалил. И, оторвавшись наконец-то от своей работы, уставился на Арчи холодными внимательными глазами. Выебисто-провокационный взгляд никак не вязался ни с добродушной улыбкой кузнеца, ни с его манерой общаться. Словно внутри обычного мужика жил кто-то другой, гораздо опаснее, злее и безжалостнее, кто-то, готовый вцепиться в глотку, если реакция клиента ему не понравится. Тварь за ширмой. Вот только Арчи отлично умел обращаться с хищными животными. — Может, не стоило знакомить работника со своей личной жизнью? — саркастично, вскинув светлые брови, глядя на кузнеца, спрашивает и смотрит сверху вниз. «Давай-давай, рыпнись только, спизди что-то про рыжего. Давай! Дай мне повод отвести на тебе душу…» — читалось в этом взгляде. Но, видимо, для того, чтобы Ставр сорвался, нужна была другая реакция. Может, стоило возмутиться голубым пристрастием и запрячь телегу про истинных мужиков, которые ни капли в рот, ни сантиметра в жопу? — Может, и не стоило. Само как-то получилось. Чего уж теперь…найду другого художника. Так просто. Арчи хмуро пялился на кузнеца, пока тот снимал с верстака цепь и шёл куда-то вглубь помещения, чтобы там отполировать крепление до зеркального блеска войлочным кругом. — Незаменимых не бывает, да? Вопрос прилетел в спину Ставра как тяжелым камнем и чересчур ядовитым тоном. Мужчина даже через плечо оглянулся, чтобы полюбоваться так и оставшимся у верстака клиентом. Светло-русые волосы, собранные в хвост, ухоженная борода, обрамляющая лицо, массивный и внушительный, словно всю жизнь занимался тяжёлой атлетикой, ломал неугодным черепа-позвонки-жизни. С какого-то хуя беспочвенно злой мужик. Может, недавно уволили незаслуженно, раз так старательно мусолит тему свалившего не пойми куда Матвея? — Да, вроде того. По крайней мере, когда дело касается работы. Ставру захотелось поскорее разобраться с заказом и спровадить агрессивного клиента. С таким угрожающим хлебалом и аурой едва сдерживаемой злобы мистеру Арчибальду нужно в театр, играть злодеев и всяких неоднозначных на всю голову героев со сложным характером и драматичным прошлым. Стоит, сука, смотрит так обвинительно, словно Ставр его любимого котёнка вместо растопки в домне использовал. Видать, амбал не привык просыпаться ни свет, ни заря. Или жена не дала? Или просто тип — злобная тварина по жизни? В любом случае, вежливый и сговорчивый в переписке клиент вживую оказался каким-то нефором с бешенством гипоталамуса. Иметь с таким дело не хотелось. На то, чтобы полирнуть изделие и перепроверить всё, у кузнеца ушло минут пять. — Вот, готово! Ставр замотал цепь в коричневую бумагу, перевязал бечёвкой крест-накрест и протянул бородатому. Зататуированный до самой шеи хер взял заказ, сунул под мышку и быстро отсчитал заранее оговоренную сумму из лопатника. Не жалко же мордовороту двести баксов на поводок для псины тратить. Породистый, поди, кобель у него. Ставр с лёгкостью представил какого-то питбуля или мастифа, лающего только по команде хозяина. Что-то такое бойцовское и злое, под стать этой туше, у которой даже пальцы в чернилах и унизаны кольцами, словно бородач собрался на рок-фест бодро откусывать головы летучим мышам и трахать педовок в коже на сиденье своего Харлея. — Спасибо! Удачи с поиском нового дизайнера. Яд в глубоком, как медикаментозная кома, голосе сочится и капает с клыков. Мистер Арчибальд жмёт протянутую руку кузнеца так бережно, словно Ставр хрупкая девушка с маникюром цвета «Шампань». Приветствие было совсем иным, радушнее и честнее. Сейчас же мистер Арчибальд скалится бешенной ехидной, собирает в уголках светлых глаз морщинки-складочки, смотрит так, будто уличил Ставра в преступлении против человечности. — Спасибо! Надеюсь, вашему питомцу понравится обновка. Цепь прочная, любого волкодава выдержит! Ставровы тщетные попытки сгладить неловкость не работают. Бородач руку почти отдергивает, криво ухмыляется в бороду, кивает. — Обязательно понравится! Он у меня тот ещё эстет. И хозяину кузницы все отчетливее кажется, они тут о разном и на разных языках. Благо, хоть можно уже выпроводить этого странного мужика и заняться любимым делом. Пока Зар на попечении у Давида в клинике, занят физиотерапией. У Ставра окно свободного времени до полудня. По кузнице он скучал. Но, конечно, не настолько, чтобы это перевешивало желание неотрывно быть рядом с Заром.