Азавак

В четверг ему привезли на усыпление щенка. Гадкая процедура. Всегда вымораживает до костей, даже когда это критически необходимо. Сейчас ситуация, хоть зови Матвея и проси поделиться обсценным лексиконом. Матов, которые знает Арчибальд, точно не хватит для адекватной реакции на происходящее. Он смотрит на хозяйку, втащившую на поводке длинноногое гладкошерстное чудо, и понимает, что не понимает нихуя. Абсолютно. В пору подозревать Диогена в создании пероральной инфекции. В голове липкий ком замешательства. На языке тошнотворный привкус. Женщина, водрузившая себя на экстремально-высокие шпильки, как рукотворный монумент: в леопардовых шортиках, из которых выглядывают оба полужопия более чем на половину, с платиново-выжженными волосами и профессионально сделанным лицом дорогой проститутки, тыкает золотым маникюром в своего питомца и капризно командует: — Вот этого, пожалуйста, уколите чем-то, чтобы сдох. Живенько, пожалуйста. Я доплачу за срочность. В процедурной светло и пахнет цветочной отдушкой. Олечка считает своим долгом после дезинфекции помещения пройтись по всём поверхностям какой-нибудь химической лабудой, убирая «противный больничный запах». Олечка тоже блондинка. Воздушная, щебечущая без умолку, умиляющаяся каждой тварюшке, которую им приносят, даже молоденьким аллигаторам и ядовитым тропическим жабам. Но глядя именно на клиентку с щенком гончей, Арчи впервые понимает, откуда берутся все бредовые истории про манерных белобрысых дур. Потому что вот она, очень манерная и на всю голову дура. Усаженный на стол щенок замер, поджав длинный, характерный для всех гончих, хвост. Тихо постукивает гибким кончиком о металл, улавливая в голосе хозяйки зарождающиеся истерические нотки. Арчи смотрит на свесившего уши смертника и пытается понять, что с этой хуетой делать. — Паспорт на животное есть? И ваш тоже? Требует, не отводя взгляд от беспокойного пса, который мелко перебирает передними лапами на одном месте по хромированному столу. Цокают нестриженные когти. Янтарные глаза смотрят жалобно, приподняв темно-красные бровки на короткой, блестящей шерсти цвета алой меди. — Это зачем ещё? Колите ему эту бурду, я спешу. У меня ещё салон на час заказан. Пожалуйста! Только эта истеричная дура на памяти Арчи смогла превратить общепринятое вежливое «Пожалуйста!» в полновесный аналог мата. Всё дело в интонации, наверное. А может, в выражении пухлогубого, блестящего от помады рта. — Я должен удостовериться, что вы хозяйка животного. Процедура такая, — отвечает Арчи терпеливо, хотя будь Матвей рядом, уже полез бы целоваться, чтобы предотвратить очередной скандал. Злость набухает внутри пузырем, словно обожравшийся кровью клещ, готовый лопнуть от малейшего нажатия. Клиентка Арчи знает плохо и беспечно закатывает подчеркнутые тушью глаза, лезет в лаковую сумочку за документами. Паспорт на щенка оказывается в порядке. Хозяйку зовут Фаиной. Щенка Анубисом. И родился он в Марокко, что, судя по породе, вполне естественно. Азаваки в местных широтах редкость, холод они переносят скверно, в отличие от жары. Док возвращает женщине паспорт, оставляя на своём столе только документы смертника. Отворачивается к шкафу с медикаментами. Басит задумчиво, словно сам в собственных словах сомневается, под звон ампул о металлический бокс. — И не жалко щенка? Хорошая порода ведь. И особь здоровая. Почему решили усыпить? Набрать в шприц снотворного — дело одной минуты. Док подходит к процедурному столу, машинально гладит ярко-рыжий короткошерстный загривок. Щенок под рукой тут же вскидывается, подставляется под ласку, барабаня по металлу длинным гибким хвостом ещё активнее. Славный. — Да меня с ним надули! Я анубиса хотела! Того, который порода. А мне подсунули подделку. У Танечки чёрный анубис! Она из Египта привезла. Я заказала рыжего, они ещё более редкие. А мне привезли вот это! Да ещё за штукарь евро! Он ненастоящий! Пожалуйста, убейте это отребье. Тупой, уродливый, совсем не той породы! Куплю себе хохлатую. Щенок, явно привыкший получать за малейшую провинность, поджал хвост и ссутулился, стараясь занимать как можно меньше места. Что с его габаритами и длиннющими ногами было весьма проблематично. — Может, продадите? — За каким-то хуем спрашивает док. Просто шприц, полный снотворного, аж жжёт пальцы. И мысли о том, что после того, как щенок уснет, следующая инъекция превратит полное жизни тело в кусок дохлого мяса, коробит и вынуждает действовать. — Этот урод сожрал мою сумочку! От Диор! Просто усыпите его. Хочу, чтобы бесполезная тварь сдохла! А чтобы его продать, это нужно ещё найти идиота, который подобное купит. Время тратить. Нет. Ему с таким сталкиваться ещё не приходилось. Иногда приносили больных питомцев, иногда старых. Временами заводчики избавлялись от некондиции в помёте. Но убить здорового, сильного щенка только потому, что сама не разобралась в породе и не справляешься с воспитанием? Какая глупость. — Я куплю. Прямо сейчас. За ту же тысячу евро, которую вы за него заплатили. Купите себе новую сумочку. С животными проще, чем с людьми. Они понятные, и всегда знаешь, чего ожидать. Вот и сейчас, предложив идеальный для всех выход, Арчи наткнулся на капризно искривлённые губы и лицо, полное плохо замаскированного садистского разочарования. — Ну не-ет… Он столько корма сожрал. И сумочку жалко! И потом… — Полторы тысячи. Хватит еще и на туфли. Пройдетесь по магазинам, успокоите нервы. А от мертвого щенка пользы никакой. Его еще и утилизировать вам самой придется. Клиника таким не занимается. Арчи принципиально выдавал тела усыпленных животных на руки хозяевам. Чтобы сами разбирались с последствием своих действий. В хороших случаях питомцев хоронили в памятных местах, если речь шла о любимых членах семьи, существование которых ввиду болезни или старости становилось слишком мучительным для них же. В плохих — хозяева просто отвозили трупы на свалку. В любом случае Арчи собирался надавить на женщину, добиваясь своего. — Оплата сразу? — поинтересовалась Фаина. — Наличными. Только договор купли-продажи оформим. Блонда быстро сдалась. Алчность в ней оказалась сильнее жестокости. Стоило порадоваться, но Арчи чувствовал только зудящее раздражение и желание поскорее со всем покончить. На оформление документов ушло полчаса. В паспорт Анубиса внесли новое имя хозяина. Оставив ассистенток разбираться с мелкими делами до конца дня, док понес незапланированную покупку на жилой этаж. Матвей приподнял голову в ответ на скрипнувшую дверь и замер. Помятое лицо с отпечатком подушки на щеке. Налипшие на лоб красные брусничные волосы. Во взгляде уже привычный ахуй и легкое недоверие к реальности происходящего. Два зеленых пятнышка ошалело вылупились на медно-рыжее чудище в руках у Арчибальда. Азавак выглядел необычно. Тощий, с непомерно широкой грудной клеткой, высокой шеей, словно у арабского скакуна, и клиновидной головой с бархатными треугольными ушами. Желтые глаза, красно-рыжая шерсть, полная нетерпения угловатая жилистая туша. Нетерпение это считывалось сразу, потому что щенок скрёб лапами в воздухе, пока Арчи торчал в дверном пройме, считывая первую реакцию Матвея на подарок. — Это что за пиздец? — сонно поинтересовался рыжий, садясь в кровати и пытаясь инстинктивно сгрупироваться. — Решил работу на дом притаранить? Совсем того? Он бы букету цветов и надувным шарам-сердечкам так не удивился после их веселой помывки, как вот этому рыжему непотребству в руках дока, которое радостно хекало, свесив слюнявый язык из разинутой пасти. — Подарок, — лаконично бухтит Арчи и ссаживает рыжий пиздец на кровать, вынуждая Матвея опасливо отползти на жопе к спинке кровати. — Че? Кому? — Он сонный и вдохновенно тупит. Лупает глазами на рассевшегося на простынях уродца и все никак не может раздуплиться до конца. Тощий собачий подросток настороженно приподнимает одно висящее лопухом ухо. Заинтересованно рассматривает Матвея. — Тебе. Показалось, вы друг другу подходите. — Арчи бубнит и нервно чешет бороду. У Матвея даже мат подходящий на язык не выкатывается, чтобы выразить всю степень «благодарности» за такой подгон. — Ты ебанулся? — интересуется на удивление спокойно, словно давно смирился с текущим положением дел и просто уточняет незначительные детали. — Ну чего сразу… — мужчина садится на краешек кровати в своем дебильном халате цвета жвачки, гладит уродца по лобастой голове. Псина тут же начинает дубасить длинным хвостом постель и тыкаться мордой в массивную лапищу ветеринара. — Тебе скучно. А так будет компания, пока я работаю. Выгуливать там, общаться. Азаваки очень дружелюбные и умные. А еще он может загнать антилопу, перегрызть ей сухожилия и сутки ждать хозяина. Очень благородная и древняя порода. С ней бедуины охотились. Его зовут Анубис, и теперь он твой. Среди собравшихся в спальне двое точно довольны всем. Оба два, которые не Матвей. Рыжий роняет голову на колени и мучительно стонет. Он не понял, когда их несанкционированные недоотношения с Айболитом докатились до такой вот хуерги. Вроде бы только вчера мурло стояло на коленях в ванной и пялилось заинтригованно на его член, как на инопланетный артефакт. А сегодня этот обмудок сердобольный дарит какую-то бедуинскую стремоту, чтобы Матвею не было скучно. Так, должно быть, себя чувствуют содержанки, когда получают от папика очередную чехуйню размером с дворовую крысу и стоимостью с пол-иномарки. Вот только каким тут хуем затесался Матвей? Они вроде бы договаривались про лечебно-спасательный пансион, а не вот это вот все. Пока Матвей осознавал себя новоявленным хозяином щенка, Арчи тихо потискал скулящий от радости подарок, похлопал по костлявой холке и встал, отряхивая полы розового халата. — Ну, я пойду, жрать нам приготовлю. А вы, парни, знакомьтесь! Знакомиться Матвею, естественно, не хотелось. Он, в принципе, подумывал сидеть, спрятав лицо в коленях, пока все это ненормальное не рассосётся само по себе. Но стоило двери спальни хлопнуть, как бедуинский пиздец переключил свое внимание с ушедшего на оставшегося человека. Пёсель повертел головой, рассматривая хозяина, потом громко тявкнул и ударил Матвея лапой по колену, требуя внимания. — Слышь ты, ошибка селекции. Отвянь! — гаркнул рыжий. Отвянуть щенок не желал, вместо этого подпрыгнул на месте, вздернув тощий зад повыше и припав на передние лапы. Вроде как приглашая к игре. Матвей окинул хмурым взглядом длиннющую нескладную тушку и тяжело вздохнул. — Кажется, у кого-то кинк на рыжих, бро, — смирившись с неизбежным, Матвей погладил подарок по вытянутой голове твердым, как камень гипсом. — Если этот мудень перестанет теперь называть меня щеночком, готов признать, что твое существование оправдано. В противном случае сдам на желатин. Так и знай. Стоило его потрогать, азавак сразу же переключился из режима «Играть» в режим «Двуногий, почеши мне пузико», шмякнулся на спину, вывалив перед Матвеем тощие ребра и смешно молотя лапами воздух. Уши лопухами разметались по простыне. Нескладное, не до конца взрослое тело непрерывно дрыгалось и издавало свистящий счастливый скулеж. — Лучше бы ты был пучком шариков с сопливыми надписями, блохастый, — уже во всю скалясь сквозь остатки сонливой слабости, бормочет парень перед тем, как неуклюже провести по животу щенка гипсом. — Ты уж извини, ближайший месяц нормально гладить тебя будет тот бородатый хер, который додумался делать такие подарки, не спросив, — злиться на дока не получается, хотя затылок припекает от ощущения надвигающихся хлопот. В понимании Матвея собака не сильно отличается по степени ответственности от ребенка, именно поэтому он никогда не планировал заводить ни того, ни другого. Очень хочется добавить, что гладить этот «бородатый хер» скорее всего будет не только Анубиса, но и самого Матвея, но озвучивать такие вещи перед щенком оказывается неожиданно стыдным. Матвей хмурит рожу и встает. Оставшийся без почесывания своего брюха пес вскакивает со скоростью метеора. Скатывается с кровати, прыгает вокруг парня, словно он — новогодняя елка, а щенок — накокаиненый Санта Клаус в возбужденно-восторженном угаре. — Пошли, посмотрим в наглые буркала этого ублюдка! И они пошли. Аж до самой кухни. Матвей открыл дверь плечом. Там Арчи успел избавиться от халата и повязать фартук. Странное дело, последний был совершенно обычным, темно-серого цвета, с коричневым замшевым ремнем через шею и черными карманами спереди. Кажется, цветовая болячка затрагивала только банные и рабочие халаты дока, все остальное у него было удивительно монохромным. От трусов до простыней. Матвей облокотился бедром о шкафчик рядом с плитой, хмуро разглядывая бодрого, нарезающего овощи Арчибальда. — Доброе утро, детка! — мужчина сиял и лучился энтузиазмом, явно был доволен собой, не видя причин для раскаяния. Чего не скажешь про одетого в рокерскую майку с чужого плеча Матвея. — Ну и нахуя? — спрашивает он, скрещивая на груди гипсы. — Тебе не нравится? Кто б подумал, что док умеет так капризно надувать губки и приподнимать густые брови. В сочетании с бородой и суровым мужицким хлебалом выглядело это очень непривычно. — Я не готов к такой ответственности. Это не попугайчик, которого можно в клетке держать. Я часто в отъезде, временами в травму заезжаю на пару недель. Куда мне тогда девать этот кошмар? Мужчина вернулся к нарезке овощей, всё так же без тени раскаяния на лице, только губы перестал дуть. Стоял бодро, ухмыляясь во всю пасть, и, едва ли не насвистывая, пританцовывал на месте. Злиться на него, такого вот радостного, было довольно сложно. Но Матвей старался как мог: кривил недовольно рот и смотрел с неодобрением. — Мне будешь оставлять. В чем проблема? — кромсая помидорину, предлагает Арчибальд. Как все просто у него! Даже сомнений не возникает, что через полгода или год они все ещё будут поддерживать связь. Матвей со свистом выдохнул сквозь сжатые зубы. Помолчал, переваривая первый порыв покрыть Айболита матом или настучать по патлатому затылку гипсом. — Ты ебанат? — переварить до конца не получилось. Док в ответ на риторический вопрос радостно выщерился, оставил в покое расчлененную помидорку и как-то чересчур быстро оказался вплотную, подцепил рыжего под подбородок пахнущими ботвой пальцами, заглядывая в лицо. — Ох, ну кто из нас идеален, милый? — мурлычет в матвеевы губы за миг до того, как засосать, а тот и не вкуривает, когда это все докатилось до такого? Когда и где он проехал нужный поворот, вместо частного пансиона с уколами и примочками оказавшись в романтическом ситкоме, где его можно облизывать без предупреждения и лапать за задницу, приперев к плите на чужой кухне. Спасибо, хоть к выключенной и холодной плите! Зато вот Арчи горячий, словно по венам у него течет кипящее масло или бензин. Кинь спичку — вспыхнет. Док толкается языком между удивленно приоткрытых губ, выключает реальность, как по щелчку пальцев. Наловчился гад! И Матвей подставляется, с какого-то хера, уже знакомо и привычно принимая правила игры. Притирается пахом к втиснутому между ног бедру Арчибальда, закидывает руки на его плечи, как дрессированный, едва не постанывая от запрещенного кайфа. Чертова собака Павлова! Лампочка загорается, Матвей вскипает желанием и будто капает с клыков слюной ядовитой жажды большего. Как собака. Собака. Точно! Ебучая псина-подарочек. Рыжий вспомнил! Азавак сидит у их ног, бодро дубасит хвостом ламинат и смотрит, запрокинув острую морду. Матвей отшатывается от ветеринара, разрывая поцелуй, понимая, что за ними сейчас следят. Получает на свои действия обиженный взгляд Арчи. Потупившись стыдливо, облизывая губы, со странным чувством голода и сожаления на корне языка, бормочет: — Блядь, извини, не могу. Он же смотрит! Скосив взгляд на свидетеля их привычного способа решать конфликты, док хмыкает, роняет голову на плечо Матвея и тихо ржёт в ямку между шеей и ключицей, щекоча кожу мягкой бородой и дыханием, горячим-липким-многообещающим. — Ну прости, детка. Мне его принесла усыплять какая-то конченная блядина из-за того, что этот малец не той породы и слишком активный для нее. Показалось, грешно убивать такое жизнерадостное чудо. К тому же он мне тебя напомнил. Такой же рыжий, теплый и приятно гладить, — в подтверждение этого лапы Арчибальда съезжают на задницу Матвея, гладят и мнут, поддевая пальцами резинку штанов-трусов, чтобы поярче напрямую жалить холодом колец и тонкими лунками ногтей кожу, сползая все ниже и ниже. — Ты. Что. Нахуй. Творишь? Цедит-шипит-выспрашивает Матвей. А Арчибальду до лампочки. Он даже рук не убирает. Ухмыляется блаженно: — Глажу? Вопрос дебильный по своей сути. Потому что не Матвея об этом стоит спрашивать. И когда рыжий превращается в одержимую бесами юлу, пытается вывернуться из объятий Арчи, тот благоразумно отпускает. Отступает на шаг. Поднимает лапы перед грудью, весь такой неконфликтный пацифист и хиппи, только что не читает мантры прямо здесь и сейчас. — Не кипятись, — просит док. — Я сейчас. Обещает и отступает на шаг. Где и когда они начали отношения дилера и зависимого торчка? Рыжий на это не подписывался. Напряженно смотрит, как мужчина прихватывает щенка под широкую грудину одной рукой, уносит из кухни, стучит дверью и тяжёлыми шагами по коридору. Передышки хватает ровно на то, чтобы потереться влажным лбом о загипсованное запястье, стирая пот. Акриловый кожух шероховатый, хорошо чешет кожу. Кажется, можно о него стереть замешательство и растерянность. Хотя ключица все еще полыхает от ощущения опаляющего дыхания Арчи и прикосновения его губ. Док возвращается и сразу вплотную. Ладонями — на бледные-бледные щеки, соскабливать с которых багровую щетину этот гад наловчился слишком хорошо для любителя бород. Взглядом — поглубже в расширенные от предчувствия прихода зрачки. — Теперь можешь, — вкрадчиво-мягко-шепотом. Это даже не вопрос, это утверждение, на которое возразить нечего, кроме скользнувшего в жаркий рот Арчи языка. Адова топка внутри огромного тела этого мужчины работает без перебоев. Док горячий, словно под ребрами черти разжигают котёл, где плавят его привычный образ доброго-смирного-сострадательного парня во что-то лютое. Матвей даже не пытается это анализировать или отлепить задницу от плиты. Укладывает переломанные руки обратно на плечи своего странного лечащего врача. Теперь все спокойнее и лучше. Можно не переживать, что на них пялится непрошенный подарок, о психике которого рыжий переживает больше, чем о своей собственной. Можно тереться о массивное бедро Арчибальда пахом, то ли напрашиваясь, то ли мстительно подначивая придурка. Можно дышать в одном с ним ритме. Целовать, пока голова не пойдет кругом, как сорванная с резьбы шайба, и не укатится куда-то за плинтус. Арчибальд запускает руки под уже сдвинутую ниже некуда резинку широких спортивок, спуская ее еще ниже, мнёт, старательно отпечатывает на бледной коже свои пальцы. — Я, между прочем, жрать хочу. Фразу получается вставить между вдохами и попытками Арчи слизать пирсу с его языка. Поцелуй разрывается, как живая кожа. Кажется, от губ к губам вот-вот протянется розовая нить соединительных сосудов. Говорить что-то подобное, вжавшись лбом в золотистый лоб не особо знакомого человека — странно. — А я тебя хочу. И? — Арчи отвечает тем же тоном, зеркаля шепот Матвея как эхо. Это почти подъебка. Матвей вскидывается и отклоняется назад, драматично переламываясь в пояснице. Он гибкий и взрывоопасный. Желание подставиться сменяется порывом уебать за секунду. — Подрочи сходи. У тебя неплохо получалось. Этот разговор Матвею не нравится, и он активно теряет очки возбуждения в пользу сучьей натуры и желания сломать непозволительно красивое лицо перед собой. Док наглеет быстрее, чем Матвей успевает к этому подстроиться. — Может, лучше тебе? Вопрос, не требующий внятного ответа, но рыжий кривит яркий от поцелуев рот и выплёвывает из себя слова максимально язвительно и недовольно. — Мне лучше омлет и кофе. Слабо? Зря он так. В бусых глазах напротив прямой приговор и чистое понимание подтекстов. Арчи умеет в дрессуру. Арчи ухмыляется на одну сторону, уложив горячую ладонь на щеку Матвея, гладит бледную кожу рядом с ухом, успокаивая бесноватый норов, смотрит укоризненно, как на капризного ребенка, жадно, как на любимое блюдо после недели на хлебе и воде. — Омлет? Это иносказательно и по Фрейду? Не обещаю, что получится хорошо, никогда не пробовал. Что-то решительно происходит не так. Упрямое светлоглазое лицо уплывает вниз, и Матвей захлёбывается воздухом, когда Арчи тянет вниз его штаны и белье, уже и так сдвинутое ниже некуда, выпуская на свободу полувставший член. Широкоплечее тело дока на коленях выглядит бесподобно красивым. Порочно-преданно-чувственным. Взгляд из-под горчичных бровей. Наспех облизанные губы. Все это уже было в первый день их знакомства. В ванной. Когда док раздевал его. Только сейчас все по-другому. Вставший на колени Арчи не собирается праздно изучать Матвеев причандал и пиздеть по поводу того, кто кому нравится. Он ещё раз по лисьи облизывается. Ведет тяжёлой пятерней от пупка вниз, пропуская сквозь пальцы багрово-алые волосы в паху застывшего партнера. Выдыхает вязкий воздух из лёгких перед тем, как обхватить пальцами беззащитный член у самого основания и направить себе в рот. Матвей не понимает, происходит это на самом деле или только чудится. Он окончательно потерял связь с реальностью, вжавшись обнаженной задницей в край плиты. Даже на пальчики привстал, стремясь избежать такого желанного контакта. Потому что отчётливо понимает, стоит мазнуть головкой по губам Арчи, и он сдохнет. Повалится на пол в припадке, захлебнётся собственным сердцем, которое уже сейчас бьётся где-то в глотке, норовя вывалиться наружу. Но доку на его метания похуй. Он смотрит снизу вверх. Дышит горящим газовым выхлопом. Выглядит как блядский мираж в своем фартуке с кожаным ремнем на шее и тянется кончиком языка к стальной бусине, венчающей Матвеев член, как к десерту на миллион. Касание. Вспышка. Протяжный, сквозь зубы стон. От давления на штангу рыжий на секунду жмурится, чувствуя, как за пару ударов пульса у него встаёт, каменеет. Да так, что каждый толчок крови отдается в яйцах, в промежности, пробивает натянутой струной до самого копчика, чуть не разрывая пополам болезненным желанием. Рот у Арчи горячий и совершенно неумелый. Он прихватывает головку и посасывает ее, свободной рукой задирая подол фартука, спуская по собственным бёдрам штаны и плавки. Смотреть вниз, наблюдая, как чужое возбуждение вываливается из мягкой ткани — почти так же приятно, как ощущать его язык на уретре. Док любознательный. Он исследует. Ему плевать на правила всем известной игры. Он пытается проникнуть туда, куда не следует. Пережимает себя свободной рукой у самого основания и дышит ни с чем несравнимой жадностью. Когда и где Матвей позволил творить подобное с собой? Он хотел завтрак. Получил коленопреклонённую услужливую тушу, подставляющую пасть под мигом вставший елдак на уютной кухне в обеденный перерыв. Матвей накрывает рукой пушисто-шёлковый затылок. Гипс вряд ли приятно ощущается. Но он не даёт доку отстраниться, двигаясь бедрами навстречу его исследовательскому интересу и заезжая членом в приоткрытую пасть на всю длину. Терпеть и дальше игру языка с пирсингом в головке выше Матвеевых сил. Арчи давится, кашляет, шире разевает челюсти, пропуская в себя все, что ему причитается. И его берут, раз уж так услужливо предложил. Быстрые, резкие движения. Сорванное дыхание, словно они бегут марафон. Полупридушенные конвульсии гортани ощущаются изнутри адово хорошо. Рыжий завороженно смотрит вниз не моргая, улавливает бешеный темп, с которым док себе наяривает, широко расставив колени. Старается его поймать и в том же ритме толкаться в раскрытый жадный рот. Матвей проваливается в багровую бездну нереальности происходящего. Это не с ним. Это не всерьез. Удовольствие не может быть настолько полным и оглушительным. Кровь в венах превращается в заправленный эндорфинами сироп, вязнет и пузырится, обжигает стенки, уничтожая мысли на корню. О чем он думал, позволяя Арчи себя целовать? Стоило привыкнуть к подобному, и обманчиво мягкий доктор Айболит перешёл на следующую ступень. Сейчас уже невозможно вспомнить, какие у них были условия контракта. Они о чем-то договаривались? Матвей двигает бедрами, трахая влажно причмокивающие губы. Выдавливая с уголков губ своего кармического наказания струйки слюны, которые теряются в бороде. — Боже, Арчи, сука!!! Рыжий стонет, вколачиваясь в пасть своего эскулапа на всю длину, дрожит и задыхается в последних судорогах экстаза, выплёскиваясь в гортань дока. Удовольствие. Все, что между ними — это удовольствие и искреннее наслаждение моментом. Док, который все время себе методично дрочил, делает несколько резких движений с удвоенным энтузиазмом. Радостно спускает в кулак, глухо захлёбываясь спермой Матвея. Для неопытного вчерашнего натурала у Арчибальда слишком довольное лицо и отсутствие рвотного рефлекса. Возможно, в этом свою роль сыграла медицинская практика. Брезгливым людям в таком ремесле не место. А может, Арчи просто ёбнулся и мерять его лекалами нормальных людей смысла никакого нет. Матвей осоловело смотрит, как его член выскальзывает из яркого рта. От головки до покрасневших губ тянется тонкая ниточка слюны. Док ее слизывает, обрывая иллюзорную связь. Расслабленно растирает по собственному члену горячую патоку и отголоски оргазменной неги. Оседает, сипло дыша. Утыкается лбом в паховую складку Матвея, дыша, как загнанная лошадь за сто метров от финиша. Матвею хочется спросить «Нахуя?» и отвесить исполнителю непрошенного спектакля парочку сомнительных комплиментов. Но получается только ошарашенно смотреть на растекшегося по полу придурка, который только чудом не начал выцеловывать его бедро, к которому жмется. Матвей видит только русый затылок на фоне квадратных плеч, собранные в хвост волосы, блестящие букли завитков. Этого дурака сейчас даже не погладить. Ведь руки — бессмысленные обрубки. Пальцы покалывает в кожухе акрила. В горле ком. Что положено говорить после такого? Спасибо, кончил? — Ладно. Хороший щенок. Мне он нравится. Спасибо за подарок. Говорит явную ахинею, имея в виду, что все произошедшее — норма и переживать не о чем. На самом деле Матвею страшно начинать обсуждать что-то другое, более значимое. Он с девственниками, которые никогда не сосали хуй, дела принципиально не имел, слов утешения не знает и просто смотрит на спрятавшего лицо амбала, переваривая панику и удовольствие в равных пропорциях. Было охуенно. Было не как со всеми до этого. Может от того, что Матвей в курсе, для Арчи это все не уступка физиологии или праздный интерес. Обмудок что-то там в своей патлатой голове напридумывал и творит херню вдохновенно и со смыслом. Со смыслом всегда ведь приятнее. Когда чувствуешь себя человеком, а не куском мяса. Член, до сих пор преступно крепкий и блестящий от слюны, жмется к пупку, не желая опадать, несмотря на добротную порцию семени, слитой в глотку дока. — Не за что, милый. Мне главное, чтобы тебе нравилось. Шепчет сорванным голосом Арчи в выемку между напряжённым беломраморным бедром и ржаво-алым пахом. Гладит мягкую кожу под коленями своей жертвы. Наконец-то отлепляется мордой от чужого тела, чтобы продемонстрировать Матвею блаженно-сытую улыбку. — Я тебе обещал завтрак. Надо закончить. Матвей наблюдает, как мужчина медленно, словно полупьяный, встает. Ополаскивает руки под краном и вытирает член бумажными полотенцами с нарисованными на них авокадо. Док приводит себя в порядок. Натягивает на Матвея скомканные у коленей трусы и спортивки. Все это без лишней суеты, неторопливо. Они молчат и смотрят друг на друга. Перед тем, как вернуться к недорезанным овощам, Арчи мимолётно целует рыжего в ключицу, мазнув по коже языком, приглаживает растрёпанные о подушку волосы влажной пятерней, улыбается, не скрывая своего удовольствия от происходящего. А Матвей все это время прибито-тихий. Наблюдать потом за возней дока с жарким даже интересно, и это помогает успокоиться. Матвей отходит подальше от греха за стол, усаживается там, следя за действиями Арчи. Его массивная фигура на фоне светлых кухонных шкафов как иллюстрация идеального парня: внимательный, заботливый, любит готовить вкусности и зверушек. Где-то в этой бочке меда должен быть деготь. Матвей сидит, уложив бесполезные руки на стол. Кажется, дёготь — это он сам. Слащавая идиллия Матвея пугает обещанием убийственного пиздеца. Что-то обязательно случится. У него никогда и ничего не бывает нормально. Арчи заталкивает посудину с жарким в духовку и начинает бодяжить свой странный чай. Может, стоит оставить байк доку на память и ливнуть нахер, пока мозги еще на месте?