Азавак

Просыпается рыжий первым. На пару минут раньше будильника. Лежит, едва дыша, на теплой с ночи татуированной груди. Слушает. Ровное тихое дыхание. Ритмичный перестук огромного сердца под ухом. Странно, что так быстро привык спать, спелёнутым в чужие объятия. Странно, что это удобно. Страшно, что прекратится и не будет больше. Ни тяжести квадратных ладоней на лопатках, ни знакомого запаха, присущего только этому огромному монохромно разукрашенному телу. Непривычно видеть на его голове бинты. Арчи все равно охуенный. Вот в таком состоянии. Под чернилами его накожной росписи не видно совсем синяков. За пару минут до пробуждения ветеринар умиротворен и безгрешен. Нимб всклокоченных русых кудрей на подушке. Не подозревающий о наблюдении и бережно обнимающий наблюдателя. Матвей приподнимает голову, чтобы увидеть лицо получше. Светлые ресницы подрагивают. Светлые и пушистые, как крылышки бражника. Под ними бегают скрытые бархатом век чужие зрачки, досматривают сон. Глаза, так сильно напоминающие Ставровы, теперь кажутся совсем не лишними на этом лице. Скорее раздражает необходимость постоянно вспоминать бывшего босса, словно док нарушил авторские права на самый странный и влекущий цвет роговицы. Но если вдуматься, Арчи ведь старше Ставра? Значит, это бывший босс украл чужие глаза, а не наоборот? Странная мысль забивается в висок граненым гвоздем и зудит, проворачиваясь вокруг своей оси. Бусые глаза изначально принадлежали Арчибальду. Точно! Птичьи трели с оставленного на тумбочке смартфона запечатывают навязчивую идею. Происходит привычное утреннее волшебство. Арчи открывает глаза, и они улыбаются паутинкой мимических морщинок-лучиков от уголков к вискам. — Доброе утро, щеночек! Тупое прозвище бесит только слегка. На полшишечки. Рыжий даже успевает улыбнуться за полмгновения до того, как горячая лапа накроет затылок и его засосут с настойчивостью маньяка. Арчибальд охуенно целуется. Видно, что до этого был по девочкам. Он делает это бережно и мягко в самом начале. Прикасается языком к нижней губе, словно разрешения спрашивает, и только после этого ныряет поглубже в рот, когда принимающая приветствие пасть разомкнется, позволяя хозяйничать внутри себя. Арчи сменяет ласку на безумный напор. Знакомо так. Размазывая по внутренней стороне щеки горьковатый привкус сна и свою слюну. Щекочет мягкой бородой. Задевает прокол в языке, перекатывая бусину между их языками. Хорошо! Не хочется вспоминать вчерашнее и думать, что им сегодня нужно куда-то тащиться. Предстоящая встреча в кузнице нервирует самим своим фактом. От необходимости лицом к лицу увидеться со Ставром скорее накрывает паникой, а не предвкушением. Вот только других вариантов-то нет. Они выбираются из кровати и торопливо приводят себя в порядок. Арчи непривычно молчалив и уже привычно тактилен. Таскает Матвея за руку по квартире. Липнет кожа-к-коже в душе. Целует затылок, собирая губами капельки воды, когда вытирает огромным полотенцем с уточками после водных процедур. Одежда-завтрак-ключи. Они жрут вчерашний разогретый суп. Уносят с собой два термоса. Садятся в машину каждый на свое место. Арчи укладывает руку на колено Матвея сразу же как перестает переключать скорости. Легонько сжимает коленную чашечку, то ли воодушевляя, то ли проверяя, а тут ли его драгоценный пассажир. Вдруг растворился и улетел в окно конденсатом? Говорить по-прежнему не о чем. Город проскальзывает мимо, как раскрашенная акварелью бумажная лента. На ней небрежно прорисованы, осыпаются светлой охрой двухэтажные царские развалюхи с лепниной и забитыми фанерой окнами. Сверкающие зеркальным стеклом новостройки бликуют под серыми отсветами туч. Кофейни, люди, парки. Все зыбкое и неясное. Дунь — развеется. Серые фонарные столбы, уродливые, как заражённые гангреной черви, окоченели у обочин, торчат, как гвозди, вколоченные в асфальт, удерживают полотно мегаполиса на одном месте, чтобы оно окончательно не съехало в море. Не уплыло за горизонт цветной тряпицей. Город все равно настойчиво скатывается по уклону складками улиц к воде. Шаг за шагом. Изломанной лоскутной лесенкой. Мочит в море бетонный подол набережных, как блудливая прачка грязное белье. Жужжит отсыревшими проводами, как насекомое усиками. Пощелкивает колесами уставших трамваев. Город их игнорирует и увлеченно жует позднюю осень щербатым ртом. У вязкой осени привкус подступающей из-за горизонта зимы и битума. Запах залитого бензином асфальта и распаханных болотистых полей. Море сдабривает завтрак города затяжками соленого бриза и обещанием скорого льда. Они проезжают Ивановский мост. Под его ребристым брюхом стальные штрихи рельс поверх осмолено-черных шпал и темного, как обгоревшая в костре картошка, крупного щебня, разваливающегося на куски от малейшего прикосновения. Матвей столько раз проезжал здесь по дороге на работу, что позвоночник хорошо помнит толчки колес на швах сочленения мостовых ферм. Интервал. Интенсивность. Дрожь. До кузницы совсем недалеко теперь. Они добираются за пять минут. И Арчи глушит мотор перед дощатыми воротами в кирпичной стене. Старая постройка с излишествами в виде башенок по углам и арочными карнизами над чередой узких окон. Бывшее трамвайное депо ещё царских времен, совсем из другой реальности. Они смотрят на выкрашенный в болотисто-красный ворота. Арчи угрюмо молчит. Ощущение чего-то зловещего заполняет салон вместе с молчанием. Как музыка из третьесортного ужастика. — Матвей, я… — Док срывается первым, поворачивается к пассажиру, начинает что-то говорить. Рыжий совсем не хочет узнавать, что именно. — Нормально всё. Не кипишуй. Сейчас быстренько какую-то стальную приблуду мне забабахаем, и никаких проблем. — Чтобы закрепить успех, кивает на термосы, оставленные между сидений. — Дай попить, пожалуйста! Арчи послушно ведётся на попытку слиться с неприятного разговора и хватается за красный термос. Они так и таскают, каждый свой. Кофе и чай. Можно подумать, кто-то умрет, если уступит и начнет хлебать пойло другого. Для дока это, наверное, проявление заботы. Смотри, смотри, мне не лень заваривать тебе каждое утро твою черную бурду. Для Матвея все всегда упирается в собственные заебы и упертость. Жасминовый чай, которым сегодня заправляется Арчибальд — слишком весенне и несерьёзно. Каждому свое. Но при этом так уютно рядом. Словно кто-то впрыснул успокоительное в кровь, и можно расслабиться. Переложить свои бесконечные головняки на Арчи, точно зная, этот здоровяк гнилому подгону обрадуется. Этот, который всегда рядом — подставит плечо. А если придется, то и сам подставится, не спрашивая, за что ему такое. Док придерживает термос, пока рыжий пьет. Сцеловывает кофейный привкус с его губ сразу же после. Тянется к нему всем телом, переваливается через коробку передач. Зарывается пальцами в отросшие за прошедший месяц волосы. Скользит дыханием по проколотому языку, горячему-горячему после пяти глотков кофе. В самом конце Арчи трётся носом о гладко выбритую щеку. Фырчит, ткнувшись куда-то под скулу, с которой сам скоблил багровую щетину совсем недавно. — Давай сделаем это. Постараюсь не ебнуть твоего бывшего босса. Но если будет пиздеть лишнее, не серчай. Он мне очень не нравится. Ревность в исполнении Арчибальда — штука странная и незнакомая. Она настолько забавляет, что можно почти забыть о собственном нервяке и хуевых предчувствиях. — Не будет он пиздеть. Ставр спокойный и неконфликтный по характеру. Если на больные мозоли не наступать, все на изи пройдет. Обещаю! — Да хуй я клал на его мозоли! — Ворчит док. И этим тоже странным образом веселит. Попытка убедить сожителя в адекватности Ставра натыкается на противоположную реакцию. Видимо, нельзя при нем в позитивном ключе о бывшем начальстве отзываться. Видимо, в прошлую встречу эти двое знатно поцапались. Матвею неожиданно нравится, когда его ревнуют. Значит, не похуй и это греет, хоть начинай в ответ тереться о бородатую щеку пыхтящего недовольством Арчибальда, занятого распихиванием термосов по карманам своей косухи. Он вытаскивает ключи и выходит из салона первым. Рыжий привычно сидит, ждёт. Пока не откроют пассажирскую, выпустят его в промозглую утреннюю сырость. Ставр — ранняя пташка. Этот уебок работать начинал часов в семь. К девяти, скорее всего, уже и печи прогрел, и инструмент разложил, и успел у какого-то верстака с постным хлебалом потусоваться, изображая вселенскую скуку. Они заходят внутрь, меняя серую хмарь на слепящий холодный свет. Висящие под потолком на длинных тросах промышленные лампы разрезают помещение на две половины. Верхнюю, где в тенях своды видят свои кирпичные сны, прокопченные ещё в прошлом тысячелетии до состояния абсолютного мрака. И нижнюю, где на верстаке, обшитом металлом, сидит бледная, слепая, прозрачная, словно шелковая дымка, совершенно тут неуместная тень. Сидит на подстеленной под тощую задницу курточке-авиаторе. Сидит, закрыв глаза и прислушиваясь к чему-то в наушниках, пока хозяин кузницы своими смуглыми руками пытается выплести из светлых прядок на макушке парня что-то только ему ведомое. Эти двое замечают гостей только тогда, когда Арчи громко хлопает дверью. Матвей умудряется не вздрогнуть, а вот слепая блядь Ставра на своем насесте подпрыгивает, цепляясь тонкими лапками за черный фартук кузнеца. — Утро доброе. — Док нарушает повисшее молчание первым. Ставр на него смотрит с искренним непониманием происходящего. — Ты?! Вопрос кузнеца повисает в тишине. Гости так и стоят в шаге от входа. Плечом к плечу. Рыжий чувствует тяжёлую лапу Арчи между своих лопаток. Это не объятия, призванные продемонстрировать «мое». Это на безмолвном наречии означает: «Держись, щеночек, я рядом!» и за подобную поддержку Матвей готов простить сожителю все его дурацкие замашки, бесконечные поцелуи, подаренного пса, привычку спать, прилипнув, словно ему места на кровати мало. И то, что не настаивал сообщить Ставру о своей персоне пару слов во время созвона. Теперь вот стоят, пялятся друг на друга, как пара баранов. Дебильные мысли странным образом смещают фокус. Ставр рядом со своим бесцветным любовником больше не кажется ни болезненно-необходимым, ни в принципе нужным хоть для чего-то. Просто смуглый кудлатый мужик. Красивый, но таких много. Матвей трахал и покрасивее. Да, серо-голубые глаза на бронзовый коже выделяются неестественно ярко. Тяжёлые лоснящиеся кудри, черные, как промышленная копоть, художественно обрамляют волевое лицо. Вот только цвета поспокойнее были бы гораздо красивее. И по-хозяйски уложенная на плечо слепого пацана рука не тревожит больше, просто смешит. Такой детский жест. Будто кто-то здесь не в курсе, что эти двое спят друг с другом. Эта сцена уже тянет на свидание 2/2, где каждый привел своего ебаря и изо всех сил этим гордится. Пацан на столе стаскивает эпловские наушники на шею, прячет в карман светло-бежевого пальто телефон. Кто вообще так одевается в кузницу? Малец здесь неуместен, совсем зелёный, тощий, выглядит даже младше своего возраста. Белесые глаза смотрят в никуда. Он вызывает скорее жалость, а не желание придушить или доебаться. Будь на месте Матвея кто-то другой, испытал бы стыд за устроенную в квартире Ставра сцену. Но рыжему похуй. Он просто разочарован. — Не думал, что опять пересечемся, господин сложный клиент… Голос у Ставра настороженный, и смотрит он исподлобья, чуть опустив голову. Придирчиво так. Пытается просчитать вероятность очередного конфликта. И стоит, чуть заслонив плечом своего бледного, мол, не трожь сокровище. Хочется спросить, захуя тогда эту немочь сюда притащил? Похвастаться? Побесить? Но рыжий не спрашивает. Чинно кивает. Упирается плечом в плечо дока рядом, подталкивает незаметно, молча побуждая к действию. — Утро доброе, бывший босс. Матвей о тебе рассказывал. — Послушно выдает Арчи. — Вот как? Странно, что ты мне о нем ничего не рассказал, когда цепь заказывал. У тебя вообще псина-то есть? Вместо дока Ставру отвечает рыжий, впервые подав голос с того момента, как они переступили порог кузницы. — У меня есть. Рыжая, борзая и дурная. — Вся в хозяина, — наконец-то немного расслабившись, посмеивается кузнец и помогает своему бойфренду слезть со стола. — Ладно, рад, что ты в порядке. Рассказывай теперь, что конкретно делать будем. Я пока Зару помогу устроиться в более удобном месте и приступим. Рыжий кивает и опять подталкивает дока вбок. Арчи понятливый, его рука сразу сползает с лопаток на пояс, прихватывает за ремень джинсов, и они огибают стол, направляясь к пробковой доске в полстены и столу для эскизов. Идут, сцепившись вместе, словно сиамские близнецы. Словно док боится, что стоит выпустить Матвея из рук, и он тут же куда-то денется. А рыжему нравится чувствовать просунутый под пояс горячий большой палец, поглаживающий неожиданно чувствительную кожу между двух ямочек на пояснице. Ставр в это время провожает Елеазара в тихий угол, где удобное кресло и клетчатый плед, которых раньше в кузнице не было. Кузнец тяжело вздыхает, предчувствуя нервотрёпку. Явно не хочет отлипать от своего луноглазого, гладит по шелковым волосам, усадив в кресло. — Я пойду разберусь, во что этот придурок опять встрял. А ты пока посиди, послушай книгу, хорошо? Закончим тут и сразу же поедем к Давиду. Я быстро. Не волнуйся на счёт Матвея. Он вроде бы успокоился уже и завел себе какого-то бородатого мужика. Если начнет опять чудить, просто выставлю их за дверь. В ответ на приглушённый голос Зар опять хватается за кожаный фартук. По-птичьи тонкие пальцы-коготки скребут по грубой чепрачной шкуре, тянут вниз вихрастую голову Ставра за перекинутый через шею ремень. — Я в порядке. Ты тоже не волнуйся. — Слепой привычно подставляет ангельский лик под поцелуи. Улыбается, мечтательно прикасаясь кончиком языка к нижней губе, хранящей отпечаток теплого прикосновения. — И какой у когда-то влюбившегося в тебя парня мужик? Они шепчутся, как сплетницы, забившись в угол цеха. Зар откинулся на мягкую спинку кресла. Затянутые бельмами перламутровые глаза, как всегда, лишены выражения и смотрят сквозь нависшего над ним мужчину. Но парень весь в Ставре. Жестами. Телом. Он слушает и прикасается, добравшись неимоверно чуткими пальцами до шеи кузнеца и теперь прощупывая линию соприкосновения грубой черный кожи фартучного ремня и живой кожи. Ставр отвечает нехотя, поглощенный желанной лаской. — М-м-м… большой, немного старше меня с виду. В черной бандане и с татуировками до самых ушей. Какой-то рокер-байкер или что-то в этом роде. При деньгах, судя по машине и готовности выкинуть немаленькую сумму за собачий поводок. Явно очень заинтересован в Матвее. Ничего так мужик, вроде бы. Хотя я в этом не сильно разбираюсь. И мне он не нравится. Борзый слишком. Раздражает. — Ещё не хватало, чтобы тебе нравились какие-то бородатые рокеры в банданах! — Зар дурашливо фыркает и улыбается. Он не особо ревнивый, но непонятно, это по природе своей или просто от того, что Ставр совершенно не даёт повода для сомнений — Ладно, иди работай. Я тут тихонько посижу и подожду тебя. Парень сам по себе светлый и еще будто изнутри светится. Оторваться от него та ещё пытка. Ставр склоняется над любимым лицом, ещё раз коротко целуя. Без нажима и намека на секс. В его прикосновениях чистая ласка, немое извинение за необходимость тратить свое время на кого-то, помимо Елеазара. — Я быстро. Если чего-то захочешь или скучно станет, зови. Хорошо? — Хорошо. Люблю тебя. — Люблю, — шепчет в ответ кузнец их знакомый личный код и заставляет себя оторваться, уйти к нежданным и неудобным заказчикам. Матвей у стола уже вовсю роется в эскизах, переворачивая листы миллиметровки загипсованными руками. Мужик рядом послушно этот ворох старых рисунков упорядочивает и раскладывает на кучи, следуя неуклюжим жестам увечных конечностей. Ставр смотрит на их широкие спины рядышком. Обе в кожанках, то и дело соприкасаются плечами. Ставр вдыхает поглубже и пытается не злиться, быть понимающим. Это больше не его проблемы. Помочь разок и умыть руки — лучшая стратегия из возможных. — Как там тебя зовут? Запамятовал… Кузнец останавливается у стола, смотрит в упор на нового дружка своего бывшего дизайнера. Ситуация: было бы смешно, если б не было так грустно. Две пары геев в одной кузнице — это вдвое больше, чем нужно. Ставр к такому не привык. Давид с Аароном воспринимались как-то совсем не так. Не раздражали, скорее наоборот. — Арчибальд Иенович. Степенно изрекает этот хмырь. Сложно поверить, что это правда его имя. Хозяин кузницы смутно припоминает содержание их переписки и короткой личной беседы. Теперь понятно, с хера ли этот нефор так на него бычил. Спросить бы, где Матвей себе руки переломал, да вот только это больше его никаким боком не касается. — Рад повторному знакомству. Теперь объясните мне, добрые люди, что конкретно от меня требуется и как вы до этого всего докатились? Не то чтобы он сильно хотел лезть в подноготную рыжего. Эта падла перед Заром так и не извинилась. Сейчас вот стоит, сделав вид, что его тут ничего не интересует, кроме собственных эскизов и Арчи. Вообще, по ошибке в Ставрову кузницу забрел. Сквозняком занесло тупо. — А тебе какое дело? Арчи опять конфликтный. Его останавливает Матвей, шмякнув гипсом по груди. Даже не шикает. Просто бросает красноречивый взгляд, и вся эта гора негодования в коже и заклёпках мигом сдувается, поджимает губы, только брови остаются такими же хмурыми. — Конкретно от тебя требуется сделать мне доспехи, чтобы защитить руки. И при этом чтоб я сохранил подвижность и мог дубасить этими железками противника на двадцать килограммов тяжелее. Сможешь? О причинах возникновения необходимости в этом странном бое рыжий умалчивает, и Ставр философски решает забить хуй. Не его дело, если вдуматься. Даже когда мог назвать Матвея другом, тот о своих драках и боях за бабки рассказывал скупо, всегда постфактум, когда следы этого отпечатывались на наглой роже и скрыть их не получалось. Ну или когда в больницу на месяцок-другой улетал. — Ла-а-адно, допустим, — соглашается слишком уж легко. — Тогда мне нужны слепки твоих рук и мерки снять кое-какие. Учти, поверх гипса такие штуки не надеваются. Он крошиться внутри будет. Лучше снять и сделать под металлом уплотнённую пористую подкладку, вроде той, что в мотоциклетных шлемах используют. Так, даже если металл погнется, тебе не придется обломки гипса из плоти выковыривать. Ну и перчатку такого размера, чтобы туда засунуть эти штуки, не получится склепать. Даже по принципу яблока. Так что придется сейчас аккуратно срезать все. Сделать слепки, а потом опять наложить гипс до самого боя. Арчи рядом, весь как на иголках. Смотрит с таким осуждением, словно это Ставр лично переломал Матвею обе руки. Но молчит. Уже что-то. — Хорошо, я что-то такое и думал, — вместо сурового бородача соглашается рыжий. — Иди замешивай силикон, пока мы тут мои грабли распакуем. Да, дорогой? Взгляд, предназначенный этому косматому в черной бандане «дорогому», почему-то весь сочится лукавством и каким-то пошлым красноречивым обещанием. Словно они прямо тут собрались устроить сеанс увлекательной ебли, пока есть свободная минутка. Ставр удивлённо вскидывает брови, но вместо ненужных вопросов предпочитает оставить парочку заниматься своими делами. Ну их! Стремные. Зар все равно ничего лишнего не увидит. А Матвей вроде бы не настолько ёбнутый, чтобы заниматься каким-то непотребство прямо перед ним. Ведь так? Или не так, — вдруг приходит в голову безумная мысль, когда Ставр краем глаза успевает чиркнуть по восхищенно-тревожной роже Арчибальда. У того на щеках румянец яркий, что первые маки, и смотрит он только на Матвея, явно что-то эдакое предвкушая. Кажется, даже если сейчас начнет потолок на головы рушиться, это не заставит странную парочку сдвинуться с места. — Да ну вас нахуй, ебанутые… — Бурчит себе под нос кузнец очень тихо, уходя в угол цеха. Там, в дощатых коробках, ждёт своего часа всякая утварь и материалы, которыми он пользуется довольно редко, чтобы всегда под рукой держать. Самое время в них закопаться с головой. У Арчи подрагивают пальцы, когда он помогает Матвею стащить куртку и растянутую черную пайту. Синие гипсы аккуратно вывернуты из рукавов, заканчиваются сантиметров на пять ниже запястий. Парень смотрит на молчаливого сожителя ярко-зелеными глазами и ухмыляется. Весело ему. Нравится ему. Эта бестолочь совершенно не против по третьему кругу срезать со своих увечных конечностей защитные кожухи. — Вон там, в столе, ножницы по металлу есть, — кивает красногривая голова. Док лезет в ящик, звенит железками внутри, вытаскивает нужное. Матвей за это время успел забраться на стол. Усадил на него свою непоседливую задницу и теперь скалится как гиена, явно потешаясь над выражением и состоянием дока, у которого желание увидеть идеальные пальцы своего щеночка борется с опасениями за сохранность этих самых пальцев. — Расслабься, Арчи! Мы аккуратненько. Придурку все в кайф. Он шепчет томно-многообещающим голосом и разводит колени пошире, приглашая дока подойти и взяться за дело. Не к месту вспоминается, как эти губы назвали его «дорогим» совсем недавно, проговаривая непривычно нежное прозвище сквозь вот эту же блядскую ухмылку. Такую томную, что сдохнуть можно. А ещё, тот слепой ангелок точно так же сидел на столе, когда они пришли. Только выглядел при этом все равно невинно и ни разу не завлекающе. То ли дело рыжая шельма, которая одним взглядом может и совратить, и выебать, не снимая шмотья. — Ты, главное, в воскресенье аккуратненько будь. А то в гипсе ещё полгода мариноваться заставлю. В воспитательных мерах. Арчи пытается умерить пыл этого ненормального и свой собственный заодно, но тут и пожарная бригада не поможет. Такой огонь не залить холодной водой, ядовитой пеной, разумными увещеваниями. Он не успокоится, пока все не обуглит до костей. — Ой, как страшно! Боюсь-боюсь! Матвей шепчет, едва шевеля губами, пока док срезает наложенный в Авалоне гипс. Полимер хрустит, как сухие ветки, расходится глубокой рытвиной. Сначала с одной стороны, затем с другой. Раскрывать эту раковину нужно медленно и аккуратно. И вот пришло время бледные кисти вытащить под яркий свет ламп. — Не шевели ими… Хорошо? — Благоговейный шепот. Арчи забыл, как дышать. Таинство на двоих. Так хорошо, что этот чертов кузнец свалил, не мешает им. Арчи роняет на пол обломки синего пластика. Благоговейно гладит фарфоровые кисти. Прохладная кожа кажется гладкой, как стекло. Прикасаться страшно. Кажется, надавишь сильнее, и хрустнет под подушечками пальцев, как первый лед на воде. Стоять, взявшись за руки, — совершенно потрясающе. У Матвея отросли ногти и костяшки ярко-розовые. Новая кожа на месте старых струпов беззащитная. От запястий по тыльной стороне ладоней сетка голубоватых сосудов. Словно черничный джем под слоем меренги. Если по ней провести языком, точно растает. Осторожно гладить эти неподвижные ладони подушечками своих больших пальцев —упоительно. Арчи никогда не видел ничего прекраснее. Он стоит неподвижно и едва вспоминает делать короткие вдохи, удерживая в своих ладонях руки Матвея. Жаль, что их рано или поздно придется отпустить. Опять упрятать под гипс. — Э-э-эй? Арчи? Тебя что-то совсем расхуярило. Рыжий понимает все слишком хорошо. Он вообще понятливый, где не нужно. Сам вытаскивает руки из едва ощутимого плена татуированных граблей и, естественно, забивает хуй на то, что ему сказали не шевелить ими. Док слишком контужен, чтобы противиться или пресечь этот произвол. У него в глазах все благоговение и восторг мира плавно переплавляются с паникой во что-то новое и дурное. С перемотанной черной банданой головой, чтобы скрыть бинты, растерянно-растроганный Арчи похож на себя из их первого дня. Таким он был сразу после не ему предназначенного поцелуя. Не хватает только запаха крови, бензина и сырой земли. — Не переживай. С момента травмы месяц уже почти прошел. Я в порядке. И буду аккуратным. Рыжий даже помнит, о чем они говорили до начала этого напряженного молчания, которое скаталось в уголках Арчибальдовых губ линиями мимических морщинок и никак не заканчивается. Хочется подцепить кончиком языка неуступчивые складочки и вздернуть вверх. Изменить их траекторию, чтобы губы дока опять улыбались. Он прикасается к знакомому лицу. У Арчи такие фактурные скулы. Если погладить кончиками пальцев горячую кожу сверху вниз, можно почувствовать, как гладкий эпителий сменяется линией роста бороды. Аккуратно подстриженная, она под пальцами мягче, чем когда трешься о нее щекой. Странно прикасаться к тому, кого раньше чувствовал кожей всего тела, но никак не ладонями. Матвей обхватывает лицо мужчины. Улыбается ему так, словно ничего прекраснее и дороже в жизни просто не существует. — Надо будет постараться не угандошить руки во время боя. Хочу поскорее избавиться от кожуры и трогать тебя, где вздумается. Слова, сказанные с блаженной улыбкой, становятся спусковым крючком. Арчи притягивается вплотную к этому говорливому и непривычно податливому стихийному бедствию. Губами в губы. Опустевшие руки держатся за разведённые в стороны колени парня и с нажимом ползут вверх. Наверное, не стоит сосаться на рабочем столе посреди чужой кузницы под взглядом бывшего босса, в которого кое-кто был безумно влюблен. «Был» тут самое ключевое и важное. Арчи сносит остатки и без того накренившейся башни. В ушах шумит. Пальцы Матвея на щеках жгутся, как десять угольков. От них могут остаться вмятины до костей, парующие обваренным мясом. Эти руки хочется вылизать от прозрачных ногтей до запястий. Толкнуть их вниз, чтобы потрогали там, где сейчас тоже все огненно-горячо и может начать дымиться. За спиной что-то грохочет и матерится. Что-то, которое точно не тихий слепой ангелок, забившийся в угол цеха, укутанный крыльями молочного кашемира, дорогих духов и чистого спокойствия. Это Ставр уронил какие-то ведра и глухо на них изливает свое негодование на отборно-нецензурном. Матвей отстраняется, роняет руки на свои колени, смотрит на покрасневшего пятнами хмурого Арчибальда. Улыбается, довольный собой. — Давай поскорее тут заканчивать и домой. Оторвемся, пока я без гипсов? Ты мне ещё за вчерашнее должен! О чем тут шепчет с пошлой улыбкой рыжий, догадаться не сложно. Они стоят достаточно близко. Вплотную почти. Почувствовать настроение друг друга легко даже без заманчивых предложений. — Матвей… — Тяжелый вздох и еще более тяжелое решение. Арчи непреклонен. — У тебя трещины в рёбрах. И бой на носу. Давай все-таки побудем благоразумными и отложим лишнюю активность на потом? Арчи пустился бы в долгие извинения и попытки все объяснить. Да только третий-лишний, которому принадлежит это помещение и к которому они сами пришли, вмешивается, выставляя на стол два ведра какой-то малиновой бурды. — Вот, смажь ему руки до локтей, — деловито командует смуглый и всклокоченный бес, бросая на стол рядом с Матвеем тюбик вазелина, отворачивается к пластиковым коробкам, похожим на квадратные тубусы. Ему стоит сказать спасибо за тактичность. Арчи приблизительно понимает, как они сейчас выглядят. Правда, благодарить бывшего босса Матвея совершенно не хочется. Док отходит на шаг от рыжего только для того, чтобы было удобнее размазывать по обнаженным предплечьям жирную массу из тюбика. Занятие настолько охуенное, что он готов простить Ставру половину всего дерьма, что тот натворил. — Ты потом у этого кудесника можешь отобрать слепки моих рук, оставишь себе на память, — наклонившись вперёд, шепчет рыжий. — Правда, они будут сжаты в кулаки. Но это ведь ничего? Почему-то эти воображаемые слепки фантазия рисует бирюзовыми, как наложенный им самим гипс. Дальше всё идёт довольно быстро и слаженно. Они делают оттиски Матвеевых кулаков. Рыжего и Ставра увлекает деловитая болтовня о виде наручей. Они оба явно в теме. Обсуждение материала для ремней крепления крадет еще полчаса. Оказывается, рыжий в этом всем разбирается. Что-то бурно вещает, вновь усевшись на стол. Стульев в кузнице не обнаружилось, за исключением царского кресла в углу, где сидит белым сычом слепой. Он приходит в движение спустя два часа. Словно тумблер срабатывает. Непонятно как ориентируясь в пространстве, гибкая, совершенно чуждая этому месту фигура огибает столы и верстаки, едва чиркая по их углам кончиками пальцев. Словно кто-то тянет его за невидимую нить вперед. Арчи, осторожно удерживающий в ладонях запястья Матвея, чтобы тот зря не размахивал руками, настороженно наблюдает за продвижением этого привидения по кузнице. От его мутно-перламутровых глаз по коже ползет мороз. Лицо мальчишки похоже на фарфоровую маску. Беззащитная улыбка на губах, как приклеенная. Пацан выглядит совершенно нездешним. Арчи к такому было бы прикасаться страшно, и точно бы никогда не пришла в голову идея уложить его в свою постель. А вот Ставр явно иного мнения. Он меняется в лице, светлеет взглядом и идёт навстречу. Перехватывает слепого у гидравлического молота. Прикасается к плечу. — Устал? Надоело ждать? Мы уже почти закончили. Сейчас поедем домой. Кузнец не говорит даже, воркует, изменив тональность голоса, приглаживая смуглыми, огрубевшими от работы пальцами пепельные волосы на макушке слепого. Парень улыбается и что-то шепчет в ответ. Такой спокойный и ласковый, словно его специально таким вырастили. — Мы тогда пошли. На созвоне! Матвей спрыгивает со стола. Арчи утаскивается за ним, как привязанный. Окружающий мир за пределами кузницы спасает холодным ветром и знакомой серостью. И лучше видеть эту серость, чем несуразную парочку: слепого пацана и косматую смуглую громадину. Остается надеяться, что они не будут пересекаться слишком часто. Салон авто встречает запахом кожи и эвкалипта. Теплом. Обещанием поскорее телепортировать домой, где безопасно, спокойно и можно обернуть все свое внимание вокруг Матвея в тридцать три защитных кольца.