Азавак

— И как это понимать? Они сидят на диване в гостиной, которая слишком пуста, чтобы быть уютной. Арчи так и не обжился до конца в своем новом пристанище. Кухня и спальня ещё похожи на что-то человеческое, гостиная — нет. Остальные комнаты и вовсе состоят из белых стен и полов, покрытых строительной пленкой. Сейчас, неосознанно вцепившись в плечо рыжего, глядя в монитор его ноутбука, доку кажется, что в собственной голове тоже полно пустых комнат. Оттуда все вынесли: благоразумие, память, связные мысли. Осталась только разбавленная ужасом паника. Вместо сознания — пустота. Вместо пола и потолка — тремор да отчаяние. На экране зависло досье будущего противника Матвея. Мужику под сорок, и он весит в полтора раза больше Матвея. Мужика зовут Свейн, и он, видать, себя считает неебаться каким викингом. Внешность — соответствует на все сто. Блондинистый, аж бесцветный. Сухая рожа с рублеными чертами. Грудак забит рунами и головами драконов под самое горло. А ещё дядька явно любит новые технологии. Потому что колесит по Европе в поисках противника в боях без правил, используя при этом экзоскелеты, гидравлические руки, импланты и допинги. Вполне вероятно, что и мухоморы перед боем эта хуевина норвежская жрет. Шоу мужик устраивает зрелищные и кровавые. Видео похожи на нарезку из мясных фильмов ужасов. Травм после него больше, чем после асфальтоукладчика. Может и смертельные случаи были, просто в сеть это не просочилось или Ионеску постеснялся такие видосики присылать. — Весело… — Шепчет над клавиатурой Матвей, нервно дёргая подбородком. Показывает так, что можно листать дальше. Досье от Влада довольно объемное. Ушлый болгарин заморочился. Целую биографическую справку прислал. — У нас шесть дней осталось. Как ты себя чувствуешь? Арчи спрашивает тихо, хотя хочется во всю глотку орать. Прятать тревогу под шагрень заботливого-мягкого голоса все сложнее. Док беспокоится. Док про себя сходит с ума. Они только сегодня с утра выписались из ебучего Авалона. Получили на руки два пакета препаратов и кучу рекомендаций. Матвей до сих пор обмотан эластичными бинтами, как мумия царя Рамзеса. Арчи без колес не может поднять голову от подушки. Все время кажется, мозги в черепе болтаются, как недожаренный омлет, налипают на стенки комками свернувшегося белка и, отваливаясь, влажно чавкают. Им обоим погано, каждому по-своему. Но опасность заставляет игнорировать здравый рассудок и шевелиться. Про побег больше не говорят. В квартире непривычно тихо. Зверьё забрали ассистентки и вернут, когда все опять придет в норму — вернётся на круги своя. Клиника закрыта. Арчибальда кидает из крайности в крайность. Он опять забил в память телефона номер, по которому сам себе клялся никогда не звонить. Осталось только улучить момент, когда рыжего не будет рядом, чтобы вляпаться в эпохальное дерьмо. — Нормально. — Ответ тихий и сухой. Матвей без привычных гиперэмоциональных закидонов пугает. Что-то в своей голове думает. Поворачивается к Арчи всем корпусом, смотрит очень серьезно, хмурится. — Не знаю, стоит ли полагаться на Влада в подборе снаряги. Он ушлый. Может наебать просто так, снихуя, по каким-то своим внутренним мотивам. Да и против этого киборга нет смысла напяливать на себя такую же техно-хуйню… Он в подобном явно опытней будет, а я только замедлю себя. Кроме скорости и врождённой ебанутости мне ему противопоставить нечего. Может, выносливость ещё… Но надо бы узнать, сколько длился его самый затяжной бой. Сомнение в голосе рыжего сочится полупрозрачной сукровицей. Вязко липнет к зубам. Арчи сглатывает горький ком, вставший в глотке прямо за адамовым яблоком, и пристально смотрит на парня рядом. Так и хочется его схватить на руки и унести в прекрасное далеко. Только вот им таких перспектив никто не намалевал. Им светит максимально гарантированный пиздец и вероятная инвалидность как бонус. — И что мы будем делать? Осторожненько так спрашивает Арчи. В глупой надежде на что-то. Он всегда был излишне оптимистичен не к месту. — Хочу со Ставром поговорить. Он реконам всякие мечеломы и сложные латы ковал. Холодное оружие в клетку нельзя. Но он может что-то придумать. Какое-то хитрое решение. Положиться на несостоявшегося бывшего, перспектива — охуеть не выхуеть. Дока сразу накрывает до полуневменоза. Да так, что рыжий оказывается у него на коленях, спелёнутый объятиями поверх забинтованного торса и загипсованных рук, едва способный шевельнуться или вдохнуть до того, как кто-то из них очухается. Мужчина в себя приходит только от сиплого хрипа. Заглядывает в пассивно-удивленное лицо сожителя, сопя и кусая губы зубами. — Других вариантов нет? — Зачем спрашивает, когда и коню понятно, им не из чего выбирать? Наблюдать встречу Матвея и его беззаветно-безответной любови с молотом наперевес Арчибальду все равно не хочется. Правда, на другой чаше весов сохранность этого самого Матвея, а по сему собственную ревность приходится затолкать поглубже. — А какие? Либо Ионеску, либо Ставр. Нам придется что-то сделать с моими руками, чтобы этот ебучий Свейн не раскатал меня по клетке в первые же пару минут. Разум говорит — надо. Руки шарят по расслабленным плечам парня, комкая и задирая знакомую черную футболку с Мэнсоном на груди. Как они до этого докатились? Почему приходится выбирать, кому продать душу и на кого положиться в ситуации, когда можно сдохнуть? Арчи хочет выбирать пиццерию на вечер и фирму анальной смазки, а не вот это вот все! И сам помогает набрать номер треклятого кузнеца на своем же телефоне, покорно слушает, как Матвей сбивчиво объясняет ситуацию. Все ещё сидя верхом на его бедрах, уложив загипсованные руки на плечи. Смотрит глаза в глаза, пока док прижимает к его уху свой телефон и ловит отрывки просачивающихся сквозь динамик фраз. — Привет. Это Матвей. Тут такое дело, нужна твоя помощь прямо в режиме сдохни или умри. Мне через неделю в клетку с каким-то неместным уебаном. А у меня обе руки в гипсе и остальное тоже немного покоцанное. Помоги по старой дружбе, а? Заплачу любые деньги. Нужно что-то вроде защиты для рук. У противника, скорее всего, будет поясной экзоскелет и гидравлические усилки. Мне пизда, если ничего не придумаю. Подавленный весь день щеночек вдруг опять трепло и сплошной безудержный пиздеж во плоти. От его тирады на одном дыхании так и веет старыми временами. Когда эта красногривая красота на любое прикосновение и слово крысилась и щелкала зубами. Арчи свободной от телефона рукой съезжает по перемотанному торсу вниз. Вдоль позвоночника на ягодицу и в сторону. Сжимает упругое бедро. Гладит от колена до прижатой к нему задницы. Нервы это не сильно успокаивает, но так все же легче. Телефон что-то басит в ответ. То ли спрашивает, то ли отчитывает по старой памяти. — Ну что ты! Нет! Убиться я пытался чуть раньше, когда от тебя свалил. А сейчас я как раз сильно настроен выжить и делаю для этого все возможное. Мог бы не участвовать в этом дерьме, мамой клянусь, не стал бы. Но меня очень крепко взяли за жопу. А так уж сложилось, что теперь эта часть меня принадлежит кое-кому другому, и он не в восторге от конкуренции. Так что приходится выкручиваться. Я вообще звоню не нотации послушать. Ты поможешь или где? Он даже улыбается, особенно ярко в моменте эпохального признания. За грудиной в ответ противно щемит и ворочается неведомая хрень. Тянет трубки-аорты-нервные волокна, как ретивый возница вожжи. Словно там поселился грудолом-истеричка, бьющийся в припадке от любого вдоха, готовый вылупиться раньше срока, окутывающий сердце, как спятивший осьминог-людоед. Арчи хочется сжать эту самую, обозначенную в обличительных речах Матвея, непоседливую задницу лапами до кровавых отметин. Чтобы сидела, где велено и не встревала в проблемы. Вместо этого только поглаживает ещё более настойчиво, цепляя грубыми пальцами резинку домашних не по размеру мешковатых спортивок. Смотрит снизу вверх. Сам себя уговаривает: рыжий ещё не настолько восстановился, чтобы опрокидывать его на диван и ебать. В преддверии боя и помня про травмы, его, в принципе, лучше лишний раз не трогать. Но как же хочется! Голос на той стороне несуществующего провода что-то говорит. Матвей ему кивает. — Хорошо. Завтра в девять будем у тебя в кузнице. Спасибо, Ставр! Отнять у рыжего телефон хочется так сильно, что Арчи его выхватывает, не дав толком попрощаться, и сам обрывает звонок. Уже мысленно швыряет погасший яблофон в другой угол гостиной. Только в последний момент сдерживает прорыв, и трубка летит в другой угол дивана, на котором они сидят, взгромоздившись в два этажа. Матвей вопросительно заглядывает в глаза. Склоняется ниже. Уговаривает: — Ну вот. Видишь? Все хорошо. Завтра со Ставром что-то придумаем. Он мозговитый. Все в порядке будет. Не будет, — думает Арчи. Нахуй Ставра, — очень хочется добавить в голос. Вместо этого он слепо ведётся на попытки рыжего себя успокоить. Запрокидывает голову, встречая движение Матвеевого лица. Подставляется слишком явно. Позволяет целовать, наконец-то распуская руки всерьез. Ладони сами лезут под резинку растянутых спортивок. Под белье. Под кожу тоже бы забрались, если бы могли. Сминают упругие ягодицы. Рыжий ёрзает, согласно притирается поближе, стараясь прижаться пахом к паху, чтобы отчётливее прочувствовать реакцию на попытки вытрахать пасть Арчибальда пирсингованным языком. Они так часто целуются, словно обоими по пятнадцать и пубертатные гормоны начисто отключили мозги. Арчи и правда был бы не против встретиться с Матвеем в своей юности. Он тогда был тихим и домашним. Сыном маминой подруги по всем пунктам. Из интеллигентной семьи, в импортных шмотках. Они бы отлично смотрелись вместе. Классическая парочка: отличник и хулиган. Мать точно взяла бы под крыло рыжего засранца, приучила бы есть домашнее и мыть руки перед едой. Было бы охуенно целоваться с этим безбашенным где-то за школой, запираться в своей комнате, украдкой прикасаться к его колену, сидя за одной партой, и планировать, куда поступить вместе. Наверное, очень странно думать о покойной матери, лапая за задницу одетого в собственные шмотки парня, и мечтать о несуществующим прошлом. Матвей по всем фронтам не против прямо здесь и сейчас. Он так отчаянно пытается одновременно тереться пахом о живот дока и выпячивать задницу, чтобы тому было удобнее вминать жадные пальцы в напряжённо перекатывающуюся мышцами плоть, что повисшее в воздухе «Трахни меня!» ощущается кожей. Нагретая во рту бусина ритмично цокает по зубам. Губы горят. Не успевшие зажить ссадины от чужих кулаков все разом открылись от нажима и трения, протекают алым в слишком безжалостный поцелуй. Делают его солёным и вязким. Матвей ёрзает все быстрее и тихо стонет сквозь попытки выпить из лёгких Арчи последние остатки кислорода. Он нетерпелив. Еще немного, и все закончится очередным раундом на скрипучем кожаном диване. Тут они уже трахались пару раз. Это чертовски неудобно. Обивка противно липнет к голой коже и стоит немного вспотеть, становится скользкой как стекло. У Матвея разъезжались колени. Уложенный грудью на чёрную кожу, он елозил по ней, от малейшего толчка издавая громкий скрип. Сейчас парень все ещё весь в бинтах. Его ребра нельзя тревожить. Они завтра пойдут на встречу со Ставром. А потом рыжий встанет под кулаки, усиленные гидравликой в бойцовской клетке, потому что он пытался защитить Арчи от его ебучего прошлого. Охуенные перспективы! Мысли с железным лязгом обрубают желание оказаться внутри обожаемого тела и отпечатать на его шее сетку жадных поцелуев. Док отстраняется, надавливая рыжему на плечи. Виновато прячет взгляд. Ссаживает его с себя на диван и встаёт слишком поспешно, неловко ныкая ладони в карманы. Игнорируя болезненно пульсирующий в трусах член. — Сейчас лучше не нужно… ты не в лучшей форме для этого. Пойду ужин приготовлю. Включить тебе какой-нибудь фильм? Лишь произнеся это, мужчина смотрит на замершего, где усадили, Матвея. Тот так и стоит коленями на диване, пялится через плечо на сожителя с растерянным и в корень охуевшим выражением лица. — Ага? — То ли соглашается, то ли спрашивает. И заваливается, отползает, повернувшись к собеседнику, рывком втиснув долговязое тело в угол дивана, уложив гипсы на колени. Смотрит так, словно его только что безжалостно предали. Наебали, как лоха на беспроигрышной лотерее. — Ясно. Дерзай. Он даже не матерится, как обычно, и взгляд у него странный. Почти пустой. Арчибальд пытается сгладить неловкость улыбкой. Но это совсем не помогает. Только чувствуется скрипучая фальшь на зубах. И сам себя полным идиотом тоже чувствует. Стоит перед диваном, пока в голове все активнее раскачивается маятник пульсирующей боли. Надо бы выпить таблеток и лечь. Надо было опрокинуть эту рыжую прелесть на диван и хотя бы отсосать. Может даже сейчас ещё не поздно. Но вместо этого Арчи загребает брошенный в угол дивана телефон и сбегает нахуй. Так трусливо, что аж затылок припекает. Ясно же, что рыжий загнался и попытки заботы о себе не оценил. Матвей как раз из тех, кому эмоциональные порывы и немедленное выражение чувств важнее самосохранения и здравого рассудка. Его не будут ебать ещё пара трещин в рёбрах, если при этом его будет хорошо ебать док. И Арчи это понимает! Вот только понимания этого недостаточно, чтобы перевесить собственные страхи, совесть и желание заботиться о рыжем даже в ущерб их отношениям. В кухне тихо, без урчащего на любое движение Ганнибала и мельтешения Анубиса под ногами. Матвей тоже не гнездится на стуле у окна, как обычно. Все вкривь и вкось. Голова гудит, как ржавое ведро с болтами. Руки привычно нарезают-жарят-парят. Что-то максимально здоровое и полезное — в самый раз после больнички. Мозг все это время прокручивает последние события, как готовая вот-вот упасть юла. Вертится-скрипит-мельтешит мешаниной красок и оттенков. Он ведь хотел как лучше. Ведь так? Тогда почему же так хуево и нервно внутри? Куриный суп булькает в керамической кастрюльке. Запах специй перекрывает аромат зелёного чая, который док начал заваривать сугубо по привычке, даже без уверенности, что будет пить. От нервов. Уже зависнув над чашкой светло-золотистого пойла, он все ещё уговаривает себя успокоиться. Нормально будет. Ещё никто не сдох от воздержания пару дней. Ведь так? Потом наверстают. Матвей поймет. Он же умный парень, если приглядеться. Сейчас в сто раз важнее спасти его задницу от предстоящего пиздеца. Вечером перед сном отсосет своему обожаемому придурку с особым рвением. Прижмет к себе поплотнее под одеялом и все устаканится. Арчи в себя приходит перед окном. Темное стекло отражало мутную фигуру. Массивный. Он всегда был крупным, даже в садике на пол головы выше одногодок. Покатые широкие плечи, обтянутые вконец выцветшей от частой стирки майкой. Русые волосы, лезущие из-под бинтов. Смазанные черты, отраженные влажным стеклом. Потухший взгляд серых глаз. На плите булькает суп, и этот звук так уместно вторит клокочущим внутри разбитой головы мыслям. Он должен позаботиться о Матвее. Это важнее сиюминутных заебов. Пальцы сами находят телефон и набирают сообщение. Звонить Симеону дело не благое. Этот ублюдок всегда слишком занят, и зачастую вещами, которые лучше не прерывать. Достаточно просто обозначить намерения. Они разошлись на достаточно лояльной ноте, чтобы сделать вид, будто Арчи не собирался забыть о существовании этого человека до конца времён. Гадкое ощущение, налипшее где-то внутри. Даже не тревога. Что-то сродни гнетущего предчувствия катастрофы, как у животных, предчувствие землетрясений, цунами и наводнений. Оно всегда появлялось вместе с Симеоном. Даже если Симеон приходил просто проверить поставку медикаментов в подпольную клинику, где штопали его людей, или поговорить про своих псов за баклажкой принесённого с собой пива. Арчи радовался, что не изучал хирургию в достаточной степени. По крайней мере, черная трансплантология обошла его стороной. Спасая подонков с колюще-режущими и огнестрелом, он все ещё мог убеждать сам себя в гуманности и правильности своих действий. Верить, что он неплохой человек. Главное не задумываться, где и когда эти парни получили свои раны. И что стало с их оппонентами. Со свидетелями. И просто всеми причастными. Совесть на самом деле довольно гибкая вещь. Почти как плацебо. Главное, приложить достаточно усилий и быть убедительным. Звонит Симеон на удивление быстро. Арчи только успевает снять с плиты суп и залипнуть над десертом. Почему-то кажется уместным заменить не случившийся секс чем-то сладеньким. Хотя даже не факт, будет ли Матвей жрать такое. Он по десертам особо не тащится. — Да? — Голос удается сохранить спокойным, и ровно на этом достижения Арчи заканчиваются. Док почти роняет тарелку взбитой творожной массы для чизкейка, слишком сильно вцепившись в металлический край. Донышко стукает о столешницу. В голове все плывет, как подтаявший воск. Ни формы, ни содержания. Одни смутные образы прошлого, где его этим голосом выдергивали в четыре утра из кровати возвращать кишки в брюхо очередного неудачливого бандита. — С чем тебя подстраховать надо? Сколько людей? Где? Когда? Симеон был тем человеком, у которого времени всегда меньше, чем дел. Он иногда приползал в подвал старой клиники Арчи и ложился под тонизирующие капельницы только для того, чтобы продержаться на ногах следующие сутки. Симеон был надёжным, в меру жестоким, очень хватким мужиком с непоколебимыми представлениями, что правильно, а что нет. Все бы ничего, но от общепринятых понятий это его «правильно» отличалось слишком сильно, чтобы этот человек мог спокойно действовать в обществе, не нарушая его законов. — Тут такое дело. Мой друг вписался за меня и теперь должен отстоять подпольный бой на диких условиях. Я не уверен, что там все будет гладко. Что его не кинут или тупо не грохнут во время боя. Можешь прислать ребят? Просто пусть присмотрят. С Симеоном лучше говорить коротко и по сути. Он, хоть и родился в семье священника, временами себя вел словно бывший вояка, привыкший общаться приказами. — Понял. Это возможно. Пришли мне точное время и координаты. Желательно ещё имя устроителя боев. Нужно понимать, насколько там серьезная организация. В благодарность, если у моих людей возникнут проблемы в твоих краях, с тебя медпомощь по необходимости. В постоянный штат я тебя не зову, у нас уговор. Но в случае форс-мажора мы будем на тебя рассчитывать. Лады? Ответное предложение кажется настолько простым и лайтовым, что док неосознанно улыбается, склонившись над тарелкой белой массы с запахом ванили. От облегчения даже мутит. Кажется, вот-вот в тарелке появится не рецептурное дополнение. — Да без проблем. Меня это устраивает. — Тогда по рукам. Я ещё позвоню. С бывшим боссом всегда было сложно поддерживать длительный диалог. С тем же успехом можно говорить с автоматическим погрузчиком или узконаправленной программой. Он обычно укладывался в пару фраз и несся дальше по своим бесконечным делам. Знакомое, давно уже привычное зло. В отличие от Айварса, который стоял за большинством оборудок этой опасной клики, Симеон не выглядел ни особо угрожающим, ни чрезмерно жестоким. Просто хмурый мужик за тридцать. С простоватым лицом и цепкими, как клещи, глазами. У него не было ауры психопата, готового выпотрошить родную мать ради достижения эстетического удовольствия или мутных научных изысканий, как у последнего пациента Арчи. Герр Айхенвальд ужасал, даже будучи прикованным к кровати и избитым до синевы. Он был непонятным и жутким. А Сим? Просто опасный хрен с кучей прикормленных бывших спортсменов, собственным охранным агентством, сетью спортзалов и сонмом незаконных сделок, которые под этим благовидным прикрытием проворачивались. По сути, Симеон был сам по себе далеко не худшим человеком в мире. Вот только Арчибальд столько лет пытался выпутаться из его тени, что теперь становилось тошно и пальцы блядски подрагивали, пряча телефон в карман штанов. Он мечтал начать жить нормально, без криминальных муток. Просто лечить животных и откладывать деньги на черный день. Ездить иногда в отпуск. Оставить в прошлом все поганое и гнилое. Бегство на другой конец страны не спасло. Все стало только сложнее. В итоге его нашел Андрей. А к Симеону он вернулся сам, добровольно. Ещё и Матвея во все это втянул. Если бы он в самом начале свернул ебаному Андрюше шею или просто посадил на нары за незаконный отжим клуба, сейчас ничего бы этого не было. Сожаление о прошлом всегда бессмысленно и болезненно, как ожог. Оно болит, печет и медленно рубцуется, оставляя уродливые шрамы. Арчи варится в статическом воздухе кухни, как лягушка в кипятке. Снует между столом и плитой. Нарезает салат, разливает по тарелкам суп. Чизкейк в духовке источает вязкий аромат топлёного молока и ванили. Это все не успокаивает. Кажется нереальным. Не с ним происходящим. Чужим. За стенкой Матвей наедине с черным диваном и непонятными мыслями. Хочется к нему. Забыть о том, что каждый час приближает назначенную дату боя. Забыть про опасных ублюдков, с которыми они связались. Просто обнять его и спрятать от всего мира. Разве это так много? Арчи опять заваривает чай и нарезает хлеб. Арчи больше не смотрит в окно. Навязчиво кажется, что там отразится, как из-под повязки на голове прорастают ядовитые побеги из неуместных мыслей. Колосятся и извиваются, словно черви. Завязываются узлами. Арчи всегда казалось, он знает, как правильно. Придерживается верных убеждений. Типичное заблуждение всех идиотов. Собственные границы обнаруживаешь, только когда появляется то, что действительно хочется защищать. Искренне сожалеть, что не убил кого-то, странно, непривычно. И бессмысленно. Теперь эти сожаления ничего не изменят. Он возится больше, чем нужно. Оттягивает время, чтобы успокоиться, хотя на самом деле просто впустую его тратит. Внутри какая-то вязкая мешанина всего и сразу. Страх, нервяк, желание поскорее оказаться рядом с рыжим и желание свалить из дома, чтобы не видеть его хотя бы до завтра. Потому что, кажется, стоит их взглядам встретиться, и Матвей прочитает у него на виноватой роже абсолютно все. Уличит причину всех своих несчастий. Обнаружив, что нарезает помидоры черри звёздочкой и выкладывает на цветную мешанину греческого салата с равными интервалами, он остановился. Помыл руки и снял фартук. Завис опять на полминуты уже перед дверью гостиной. Из-за нее слышатся какие-то неразборчивые крики, стоны и музыка. Что там смотрит щеночек? Порнуху на плазме? Настолько не удовлетворён? Было бы забавно, но нет. Открыв, Арчи обнаруживает какую-то мельтешащую цветами нарезку из боевиков на экране. Совершенно бессмысленную. Это даже не клип, это эпилептический припадок под техно-запил. Матвей на экран даже не смотрит. Он все в том же углу дивана, где его оставил док. Сгруппировался, словно перед падением. Колени-локти-уложенная поверх синего гипса голова. Бледное лицо так безмятежно, что хочется встать перед диваном на колени и, затаив дыхание, разглядывать идеальную маску из фарфора и красного кадмия. Брови-ресницы-волосы. Даже не рыжие, а красные, словно покрытая кровавой пленкой медь. Он прекрасен до остановки сердца и вскипевшего прямо в трахее воздуха. Им можно захлебнуться. Хотя в подобные перебои работы организма от эмоциональной нагрузки Арчибальд никогда не верил. Но вот же торчит перед диваном, как истово верующий перед алтарем. Не знает падать ему ниц или пятиться в благоговейном ужасе и стремлении не потревожить спящее божество. Матвей спит. Тихо дышит сквозь приоткрытые обветренные губы. В уголке запеклась кровь. Целоваться как умалишенные с разбитым хлебалом после мордобоя так себе занятие. Оставив плазму дальше гундеть что-то свое, Арчи аккуратно поднимает парня на руки. Он, словно специально для этого, так удобно свернулся в углу дивана. Багровый, огромный хищный зверь. Нужно только просунуть руки под широкими плечами и коленями. Прижать долговязое тело к себе. Арчи всегда был поразительно сильным. И даже гордился этим. В качалке все завидовали. Тренер по кроссфиту нахваливал. Вот только в настоящей схватке эта сила не помогла нихуя. Из-за его неумения сносить ублюдкам черепа с одного удара рыжего искалечили. Сам док почти распрощался с мозгами. Не велика потеря, конечно. Арчи все больше кажется, что содержимое черепа ему вообще нахер не нужно. Все равно ведь не пользуется. Матвей недовольно ворочается и роняет голову на плечо. Багровые волосы щекочут шею. Им вторит кипящий внутренним теплом выдох. Неудобно. Открывать коленом двери. Сдерживать себя. Стараться идти плавно и бесшумно, крадучись от двери к двери. Все это неудобно, но так хорошо! Жаль, что ужин и последующие извинения накрылись пиздой. Жаль, что они не поговорят об этом. А завтра с утра придется ехать в кузницу к мудаку, в которого влюблён Матвей. Был или все ещё? Такое тоже не спросишь, даже если бы парень сейчас не сопел ему в шею. Арчи не хочет слышать ответ, который может все испортить. В спальне почти темно. Узкий ночник на стене пропитывает этот мрак синим свечением. Укладывая Матвея на кровать, док вполне осознанно оглаживает рельефное тело от шеи до самого пояса. Прорисовывает его контуры ладонями. Ловит спортивки за пояс, чтобы медленно их стянуть. Рыжий сразу же опять сворачивается в нервный ком. Подставляет под свет ночника бедро с малиновыми рытвинами еще не полностью заживших швов. Ободранная об асфальт нога всегда сверху. Матвей спит только на правом боку. А эту самую, ободранную ногу закидывает на Арчи, высоко вздернув колено. Так что следы от рваных ран док знает на ощупь и может по памяти вылепить кончиками пальцев на любой поверхности. Сейчас им остаётся только уснуть, бросив скомканный ворох одежды на пол и натянув одеяло до самых ушей. Обнимать Матвея так крепко, словно он может среди ночи попытаться сбежать. Арчи перетаскивает жилистое тело на себя. Ловит под коленом ногу и придерживает так, как нравится Матвею. — Все будет хорошо. Мы ведь справимся, да? Собственный шепот в ещё пахнущие больницей волосы горчит и царапает глотку под кадыком. Голова все пульсирует тупой болью, кажется, кровать медленно качается на волнах невидимого моря под ними. Он забыл выпить таблетки. Он ничего не жрал с обеда, и Матвей под боком тоже голодным уснул. Но будить его страшно, а самому отлипнуть от теплого тела и пойти проглотить прописанные в Авалоне колеса невозможно теперь. Арчибальду уже поздно думать о благоразумии. Возможно, у них осталась последняя спокойная ночь. Если вдруг Ставр одумается и попросит Матвея вернуться. Что сделает рыжий? Достаточно ли их липового договора и шантажа любимым боком, чтобы удержать Матвея? Имеет ли он право чего-то требовать после того, как тот продал себя Ионеску с потрохами, чтобы его спасти? Может, уже достаточно?