Сдвиг по фазе

Иногда краткое содержание предыдущей серии способно рассказать зрителям о том, что происходит на экране сейчас, иногда — даже предыдущий сезон не способен объяснить некоторые аспекты бытия и сущего. Умные люди в стильных очках сядут потом в кожаные кресла и долго, подробно, со вкусом и смыслом станут рассуждать на общие темы, пытаясь объяснить твои поступки мимолетным взглядом той девочки в синем платье, что не угостила тебя мороженым лет тридцать с небольшим назад. И ты ни за что не сможешь убедить их в том, что твои пять лет прошли вовсе не так, как они себе представили, что не было никакой девочки, что все мороженое мира тебе сейчас и даром не сдалось и что, принимая решение, ты и сам понятия не имел о том, что ты делаешь и во что все это может вылиться. ФБР — ребята веселые. Толпа полицейских окружила дом, затем к парадному входу подкатил большой черный бронированный автомобиль, блестящий такой, едва ли тряпочкой не протертый перед выездом. А уже из него чинно вышли вооруженные, серьезные, сосредоточенные люди. Четверо. Мужчина в годах, яркий, как будто бы поверхностный, не то, чтобы очень открытый, но единственный среди них всех, кого, пожалуй, можно было бы пригласить на пиво. Получить в ответ надменный взгляд и скованную улыбку, отступиться и забыть, чтобы даже через несколько лет, десятков лет мучительно припоминать: а чей это цепкий пронизывающий, стальной взгляд тебе мерещится промеж лопаток. Женщина — симпатичная, пожалуй, но точно не в его вкусе. Слишком напряженная, слишком старающаяся держать спину. Она словно бы видит себя в отражении сотни тысяч зеркал, и каждое из ее собственных теней наперебой кричит ей: выпрямись, следи за помадой, следи за волосами, следи за взглядом, ты профессионал, ты достойна, докажи это. Он не питал ненависти к женщинам, просто порой не понимал их упорное желание плыть против течения. Хотя уважал его, что скрывать: куда сильнее его выводило из себя женское стремление спрятаться за чьей-нибудь спиной. Нигер. Хотя, нет, если присмотреться — вовсе не нигер. Обтрепанный жизнью — недостаточно для того, чтобы стать своим, но вполне подходящий для того, чтобы быть принятым и услышанным. Способный не только орать кверху пузом за банкой пива о своем угнетенном состоянии, но и в самом деле встречавший его, преодолевший. Глаза сощуренные, как две маленькие колючки, спина напряжена, взгляд слегка исподлобья — хороший волчонок, сумевший переправиться на правильную сторону. Он всегда относился к таким с невольной симпатией, хоть пути их никогда не совпадали, но просто одного понимания того, что человек напротив и в самом деле познал жизнь, было достаточно для того, чтобы улыбнуться. Настроение невольно поползло вверх, хотя день сегодня не отличался хорошими новостями. — Хотч, мы готовы, — троица широкими шагами обступила дом, перебросилась парой слов с полицейским оцеплением, и тогда на основную сцену вышел еще один персонаж. Тот самый четвертый, к которому хотелось приступить в последнюю очередь лишь для того, чтобы посмаковать момент. Хищная улыбка пронзила губы, позвоночник выпрямился сам собой, ладонь невольно легла на бедро, где в потайном кармане удобно укрылся любимый, но тсс… Об этом пока не следовало даже думать. Хотя хотелось. Очень. Да, хотелось бросить вызов вышедшему последним мужчине, хотелось развернуть его лицом к себе, хотелось заглянуть ему в глаза. Что там отразилось бы — в этих глубоких, как атлантические воды, глазах? Ему отсюда был виден их беспристрастный блеск. Свинцовые тучи над страждущим, отточенная уверенность клинка, пелена дождя в вечерних сумерках — каким он был на самом деле, этот взгляд? Каким бы он стал при встрече с ним? Забавный человек, в самом деле. Черты лица его были резкими, даже острыми, словно бы были наспех сточены небрежным резчиком. Сведенные брови, глубокая морщина между ними, напряженно стиснутые губы — все это придавало ему слишком суровый вид, нелюдимый, почти отталкивающий. Идеально выглаженные черные брюки, идеально выглаженная белая рубашка, застегнутые пуговицы, расправленный воротник — этот человек должен восседать в кабинете или бесстрастно зачитывать приговор, а не обходить дом с заднего двора, стискивая в пальцах пистолет. Хотя, ему определенно это шло, определенно. ФБР смешные ребята. Они столько сил прикладывают на то, чтобы казаться особенными, казаться значимыми. Они словно бы возвышают себя над всеми прочими, хотя по сути ничем от них не отличаются. Те же проблемы, те же искушения, те же ошибки. Он спустил ноги с подоконника и слегка приоткрыл дверь в гостиную. Право слово, если бы у того, кто прятался здесь, осталось хоть немного мозгов, то ФБР не смогли бы отыскать тут ни крошечки, ни следа — просто не успели бы. Слишком долго раскачивались, слишком пафосно подъезжали, слишком тщательно пытались соблюсти протокол. Глупые цепные собачата, которые, меж тем, делали то, что было необходимо. Не ему рассуждать о правильном и неправильном, это так. Хотя, если подумать, наверное, все же именно ему. Люди — свора бешеных собак, уж он-то это выучил и осознал, как никто другой. Можно написать тысячу красивых толстых книг с крестами, миллион толстых манускриптов об уложениях и наказаниях, можно часами закатывать глаза в экстазе и шептать: «Мы дети мира, мы созданы для счастья», — только ведь главного это никогда не изменит. Возомнившие себя богами обезьяны, скованные прочными цепями естественного отбора, ведомые инстинктом самосохранения — не больше и не меньше. Побеждает тот, кто сильнее. Сильный уже может позволить себе и милосердие, и ханжество, и доброту, и благотворительность — пусть и должен всегда быть готовым к тому, что при малейшем проявлении слабости его на куски разорвут все те, кому он еще вчера протягивал кормящую руку. Слабый такой привилегии не имеет, слабый проигрывает и должен заткнуться, когда что-то идет вопреки правилам справедливости или даже законам. Этому лично его старательно обучила жизнь, а потому теперь он лишь добродушно усмехается, глядя на все потуги ФБР решить вопрос каким-то другим способом. Он был сильным, он давно решил для себя, что имеет право нести возмездие за причиненное зло. Его не трогали слова о ценности отдельно взятой человеческой жизни: он лично видел цену этих слов. Его не пугали суровые законы, обряженные в мантии судьи и пришедшие поглазеть на представление присяжные заседатели — он давно находился по ту сторону закона. Он не боялся общественного осуждения, поскольку еще в юности понял, что это такая же бесполезная вещь, как флюгер во время бури. Единственное, что сегодня кольнуло его душу: взгляд сурового снаружи и наполненного сочувствием внутри человека, который мог бы встать по одну сторону с ними, но почему-то избрал противоположный путь. И все же он легко выскользнул потайным ходом, с наслаждением слушая их голоса над собой: — Хотч, мы опоздали, ублюдок уже мертв. — Кто мог убить его? — Я не знаю, но это произошло совсем недавно: тело еще теплое. Он усмехнулся: ворвись ребята всего лишь парой минут раньше, они бы застали даже агонию той твари, которая решила, что вправе перечеркивать собственную никчемность за счет того, кто не может ответить: девочек, мальчиков, не достигших даже восьми лет. Дети богатеньких родителей — он и сам имел к ним определенные претензии, но сильный никогда не опускается до борьбы со слабыми. Сильный бросает вызов равному или тому, кто сильнее. Он ненавидел грязь этого мира куда сильнее, чем ухоженные белые домики, он стремился очистить мир от мрази куда сильнее, чем ненавидел сытых и спокойных обитателей этого мира. ФБР — забавные ребята. Сегодня он снова опередил их, сегодня он снова показал, что нет закона лучше, чем закона самого мироздания. Выживает сильнейший, и сегодня он снова победил. Ладонь дрожала, прикоснувшись к бедру. Кромки губ досадливо коснулись крепкие белые резцы, вспороли тонкую кожицу. Он победил, это так, но, в таком случае, почему он до сих пор пытался представить себе разочарованные лица тех ребят из ФБР, их неодобрение, их разочарование. Часы равнодушно обозначили три ночи. Жалкие обрывки досье на Аарона Хотча мерцали в полумраке с монитора компьютера. Досадно, очень досадно.