Сдвиг по фазе

Оскал пустоты всегда выглядит недружелюбно. Написано тысячи книг о том, как нас пугает все неизвестное, о том, как важно преодолевать себя, принимать нечто новое. Оно не всегда настроено враждебно, оно не всегда несет боль и зло. Важные люди в светлых, увитых зеленью кабинетах, пьют крафтовый кофе и делают вид, будто бы они никогда не пасовали перед устройством на работу, словно бы их дети появились совершенно обдуманно и сразу оказались на благодатной почве. Они ставят себя куда выше других, потому что так никогда и не признают; мир живет по законам физики. Ты можешь получить сотню образований разных направлений и уровней, ты можешь разобрать сотню тысяч интересных случаев и понимающе кивать на любые разговоры о ком-то еще. Это не изменит сути; тело в состоянии покоя стремится к покою. Тело в состоянии движения стремится к движению. Это называется инерция, и порой она решает все. Уже минуло четыре утра, а сон так и не торопился забираться в его холостяцкую берлогу. В голову лезли разные мысли: о том, что было бы неплохо вытащить парней куда-нибудь в парк, купить им столько новых игрушек, сколько они захотят, а быть может, просто нагрянуть в гости неожиданно, заполучить сотню тысяч объятий, слюнявых поцелуев и восторженных вздохов — отвлечься, почувствовать себя живым. Газон на участке превысил допустимую длину, завтра снова придется выбираться под палящее солнце и возиться с садом. Отчаянно не хватало собаки, но живое существо с его образом жизни могло получать только страдания, так что и эту мысль пришлось отбросить. Он закинул руки за голову и в который раз с хрустом потянулся на постели, упрямо не глядя в сторону монитора. Затем сдался. Аарон Хотчнер. Хотч. Агент ФБР. Суровый парень, деловой, сдержанный, правильный до тошноты. Как он справлялся со своей работой? Как ему удавалось столько лет сохранять лицо и желание продолжать заниматься своим делом. Почему он до сих пор не увидел того, что может с легкостью сказать даже школьник? И почему это вдруг стало так важно? Он не ковырялся в себе с юности и даже сейчас не мог без содрогания вспомнить равнодушные, пустые, холодные, как у снулой рыбы, глаза штатного психолога. Зато вместе с тем, вспоминался и другой, нервный, суетливый. У него были смешные круглые очки, намечающаяся лысина, рост такой, что становилось смешно от одной мысли, что хоть какая-нибудь женщина согласится пойти с ним на свидание. Зато смотрел он совсем по-другому: окинул взглядом один-единственный раз и сказал банальность, но ту самую, от которой так и не удалось отмахнуться. «Как думаешь, что будет с мелкими, если ты попадешься?» Они говорили и потом и о более глубоком, но слушать он начал именно с этого вопроса, именно он стал курсом. Мысли о мелких привычно согрели и убаюкали, он медленно скользнул в глубокую тьму, уже предчувствуя, каким сложным окажется новый день. Ему удалось отключиться всего на пару часов. В рабочем графике, в том, чтобы вставать рано утром, заваривать кофе, а затем стоять в утренних пробках, тоже была своя прелесть. Она спасала в такие моменты, когда внутреннее спокойствие давало крен. Обыденность, так сильно ненавидимая почти всеми людьми, на самом деле являлась единственным из спасением от безумия. Сложно выходить в мир без рутины, сложно примиряться с фактом: вокруг происходит столько всего страшного, опасного, жестокого и несправедливого, если разум не станет затуманивать глупая статистика. «Со мной этого не произойдет», — так думают очень многие, порой на свою беду, но в подавляющем большинстве — все же на счастье. Немного аналитики во время рабочего дня разбавило тяжелый физический труд. Кто бы спорил: он вполне мог бы зарабатывать на хлеб головой, своими мозгами, мыслительными способностями, но куда большее удовлетворение ему доставлял именно физический труд. Чтобы мышцы сладко гудели от напряжения, чтобы сразу же можно было видеть результат своих действий, чтобы внутреннее удовлетворение от процесса наполняло душу покоем и гармонией. Он знал, что многие смотрели на него свысока, считали его кем-то вроде человека третьего сорта, но это всегда ничего не значило, это никогда и ничего не значило. День медленно склонился к закату. Он брел по улице, почти успокоенный, почти собранный. Домашние дела заняли его вечер, пришлось сделать несколько звонков, пришлось пообещать мелким и в самом деле очень скоро свалиться в гости. Мелкие… Им самим уже давно было далеко за двадцать, но они навсегда останутся в его сердце именно мелкими, останутся теми, ради кого он начал жить много лет назад, ради кого он взялся за голову, ради кого изменился… Они и теперь значило для него слишком много, так что радость от общения отпечаталась улыбкой на холодных тонких губах. Когда он закончил разговаривать с семьей, небеса украсились звонком стеклянным полумесяцем. На самом-то деле это, кончено, большая глупость: думать о том, что ночью совершается куда больше преступлений, чем днем. Зло не дремлет никогда, оно любит подкрадываться со спины и нападать именно тогда, когда никто не ожидает ничего плохого. Впрочем… Он мягко улыбнулся, опустив голову: у детективов, у агентов ФБР как раз закончился рабочий день, и они должны мирно разъезжаться по домам, подкидывать вверх детишек и обнимать улыбчивых счастливых жен. Картинка так ярко встала перед глазами, что он поморщился и вздохнул: ему самому детишки не светили ни при каком раскладе. Так вот, пока все эти несомненно важные, но зачастую бесполезные ребята расходились по домам и приникали к граалю семейного счастья, нечисть выходила на улицы. Он не искал наживы специально — по крайней мере, твердил себе день за днем именно это. «Если сегодня вечером на улицах чинно выгуливают собак и детей, если все бездомные разошлись по своим норам, если все проститутки решили взять выходной, если подростки в кои-то веки послушались родителей и засели за свои уроки, я не расстроюсь. Я буду счастлив'. И хоть это " я буду счастлив» отдавали отчаянием безумия, он не сдавался. И в самом деле выходил на улицу, вдыхал переполненный городскими газами и цветочной пыльцой воздух, несколько секунд выбирал направление, а затем шел наугад. Смотрел на освещенные окна домов, на запоздавших работяг, на подвыпивших подростков, на заблудившихся по жизни ярко раскрашенных старух, на девиц в коротких юбках, на спешащих куда-то священников, на рассеянных женщин и понимал: сегодня он снова не уйдет без добычи. Специально не искал. Скользил взглядом по медленно редеющей толпе, но не присматривался: понимал, что в нужный момент интуиция сама подскажет ему, кто лучше подойдет на роль жертвы. Рыбак рыбака и так далее, хоть он и не знал, как это работает. К примеру, вон та громко хихикающая по телефону блондинка была очень даже ничего, ее каблучки так заманчиво цокали по гладкому асфальту, а сама она пахла приторными конфетами, что внутри все невольно подбиралось. Недовольно надутые розовые губки, роскошная копна сияющих локоны цвета спелой пшеницы, ухоженные ручки и ножки, одежда, что демонстрировала точеную фигурку — и при этом потрясающие беспечность и рассеянность. Леди вела себя так, словно бы именно она была королевой праздника жизни, и он знал, что она привлекла к себе уже немало взглядов: как вполне дружелюбных, так и оценивающих, так и внимательных, так и по-особенному пристальных. Намотать ее волосы на кулак, несколько раз ударить лицом о кирпичную стену в ближайшей подворотне: чтобы скулила, чтобы узнала свою настоящую цену, чтобы молила о пощаде, плакала, а затем целовала бьющую руку — да, она могла бы стать идеальной, но что-то внутри него подсказывало: не станет. Он так часто бывал на улицах в самом широком смысле этого слова, видел так много, что теперь невольно подозревал: вопреки всем законам мироздания и справедливости у некоторых все же есть ангел-хранитель, оберегающий их даже там, где казалось, спасти уже никого невозможно. Белокурая леди спокойно закончит свой разговор, торопливо оглянется и пройдет несколько кварталов до пункта назначения. Никто не тронет ее, по крайней мере, сегодня ей повезет. Зато не повезет вот этой. Он вздрогнул, когда его взгляд наткнулся на женщину средних лет. Ничего примечательного: короткие черные волосы были собраны в жиденький хвост на макушке. Простые джинсы облепляли чуть поплывшую фигуру — ничего, что выглядело бы отвратительно или просто неприятно, скорее, напротив, женщине шел ее вес, хотя такое бывает крайне редко. Легкая курточка сверху и кроссовки на ногах завершали образ. На руке болталась вместительная сумка, а сама леди деловито спешила куда-то в сторону парковки. Наверняка там ее ждали муж и парочка детишек, наверняка она побежала в магазин напротив, потому что в суете домашних дел и забот забыла о какой-то мелочи вроде соуса к ужину или пакетов для мусора, наверняка она уже предвкушала воссоединение с семьей и еще десяток скучных, наполненных бытовухой, невероятно счастливых лет жизни. Серой и непримечательной, как и она сама. Он смотрел на нее неотрывно и все никак не мог понять: почему именно она. Почему именно на неё смотреть так невыносимо больно, почему именно ее он представляет в ближайших кустах с выпотрошенным горлом? Без слез ведь не взглянешь, без жалости не подойдешь — но в висках глухо стучала кровь, и ему оставалось только смириться с ее биением: эта так эта. Невольно вспомнилась мать, и в груди вскипела тщательно сдерживаемая до того ярость: мать такой не была, она не бежала с сумками домой, она не стояла на кухне и не готовила завтраки, она не целовала на ночь и не читала сказки, она не ходила с ними гулять и даже самых мелких новорожденных тут же скидывала на старшего сына. Рожала, правда, регулярно, как будто это могло искупить ее бессмысленность. Да уж, мать ничего такого не делала — а вот эта, эта да, возилась со своими от рассвета до заката, и за это должна была поплатиться. Губы скривились в горькой улыбке: он понял, почему выбор пал на женщину, а потом шагнул вперед, едва заметной тенью скользя в сгущающихся сумерках. Любимый нож рвался на свободу, лезвие жаждало крови, но ноздри вдруг уловили слабый горьковатый запах мужского парфюма, смешанный с ароматами разгоряченного взбудораженного тела. Нервные окончания взорвались от восторга, он замер невольно, а затем уловил боковым зрением высокую фигуру. Белая рубашка, бронежилет, в ладони зажат пистолет. — Простите, сэр, но здесь проходит важная операция, — уже знакомый негр оттеснил его в сторону. Женщина, до которой он не дошел всего ничего, шарахнулась в сторону, а полиция, как стая волков, ринулась на засевшего в укромном месте немолодого непримечательного мужчину. В руке его был зажат нож, он рвался в сторону, но сбежать ему никак не удалось. Обезоруженный, он рухнул на землю и немедленно оказался в наручниках. Зачитывались права, женщину укрыли пледом, к ней из машины уже бежал перепуганный муж. Все произошло в какие-то считанные секунды, но он успел скользнуть мимо облегченно выдохнувшего Аарона Хотчнера и заглянуть ему в глаза. Облегчение, радость, триумф, гордость за своих ребят, счастье, усталость. Он перевел взгляд на схваченного человека, и на короткий миг его все же охватила жалость: было бы куда как лучше, если бы об этом типе позаботились не государственная система, не потеющий упырь в мантии и не двенадцать скучающих зевак, а он сам и его нож. Впрочем, получилось как получилось: он слабо улыбнулся и двинулся вперед. Рабочий день у агентов ФБР иногда затягивался и на ночь, и на две, и дальше. Его почему-то радовал этот факт, сегодня особенно радовал. «Один-один, Аарон Хотчнер?» — мысль промелькнула и забылась, а взгляд сам собой обратился к небесам. Ночь сегодня выдалась удивительно тихой.