После войны, в Москве, как обещано

Май 1942 г. Майское солнце слепило глаза, ветер играл в волосах, а дышалось так легко, будто бы и войны никакой не было. Были только весна и чувство свободы, предвкушение от скорой встречи с родным городом и легкое волнение. Хотя бы от того, как встретят коллеги и семья Ильи, из-за последних было особенно боязно. Выписавшись из госпиталя и вернувшись в Москву, Ваня сразу отправился на Центральную студию документальных фильмов, где некоторое время жил с Юной до того, как уехал в свою злополучную командировку, а оттуда – прямиком на больничную койку. Шагая по коридору, Иван прикидывал, к кому стоит подойти в первую очередь и справиться о дальнейшей своей судьбе, как неожиданно ему навстречу вышел Копалин – его непосредственный руководитель. Тот сам поспешил подойти, и на лице его читалось искреннее удивление и даже шок. – Майский! Иван! – окликнул он, подлетев к Ване, пожал ему руку и порывисто обнял. – Здрасьте, Илья Петрович. – Ваня смущенно заулыбался, отстраняясь от него. – Живой! Какими судьбами?! А мы уж думали, ты… Чего только не думали, в общем. – Илья Петрович махнул рукой. – В списках раненых и погибших тебя не нашли, причислили к пропавшим без вести. – Ошибочка вышла, Илья Петрович, – тут же поспешил убедить его Иван, – не пропадал я, в госпитале маялся. Ранило меня, вот и увезли, – заверил он, но тут же спохватился, вспоминая тот далекий день: – Даже камеру тогда потерял… Копалин вновь махнул рукой: – Насчет этого не переживай! Нашел тогда Альперин твою камеру. И пленку ребята проявили и просмотрели… И, в общем, пришли к выводу, что ты погиб, – он тяжело вздохнул. Иван опустил глаза, понимая, что сам дал повод, не написав Юне о том, что находился все это время в госпитале. Решил так ее отпустить. И даже не подумал сообщить о своей судьбе хоть кому-нибудь из коллег. Встряхнув головой, чтобы отбросить эти запоздалые мысли, Ваня хлопнул себя по бедру, натянув улыбку, и преувеличенно бодро сказал: – Ну, раз уж теперь мы выяснили, что я жив, а благодаря доблестным медикам еще и совершенно здоров, готов приступить опять к работе! – Вот это я понимаю, рвение! – обрадовался Илья Петрович, хлопнув собеседника по здоровому левому плечу. – Ты ведь очень удачно вернулся, Ваня, очень вовремя. У меня как раз лишних рук не хватает для работы именно здесь, в Москве. Сейчас все в основном кто куда разъехались, снимают в поле, так сказать… А тут люди тоже нужны, понимаешь? Мне недавно директор студии жаловался, что тружеников тыла снимать некому. Вот ты пока этим и займись, пожалуй. Технику всю необходимую тебе выдадим и ассистента предоставим, ты только снимай, Вань. Это, конечно, было не совсем то, на что Иван рассчитывал, но кто он такой, чтобы спорить? Сразу предложили работу – и то хорошо. Ну помается он здесь немного, а там, глядишь, и пошлют куда-нибудь, где погорячее: будет где развернуться и что запечатлевать на пленку. – Готов к любым приказам! – хмыкнул Иван, вытягиваясь в струну, на что Копалин усмехнулся и кивнул: – Вот и замечательно. Завтра часикам к девяти тогда сюда подходи, отметишься у дежурного – и в мой кабинет на второй этаж, там все и обсудим. Ты, кстати, уже нашел, где остановиться? – М-м, я полагал… А здесь больше нельзя? – Иван растерялся, он пока не думал о ночлеге. – Еще зимой казарменное положение отменили, а как в апреле всех немцев выгнали, так тут совсем никого не осталось, все по домам живут. Ты вот что… – протянул Илья Петрович. – Я слышал недавно, что кто-то из наших уборщиц, вроде как, комнату сдавал… Ты сходи к ним, спроси. – Спасибо, Илья Петрович, спрошу, – покивал Иван. – Ну вот и договорились. А сюда приходи завтра в девять. Буду ждать. У уборщиц Ваня выяснил, что все сдававшиеся комнаты были уже заняты, но ему посоветовали пойти потолкаться на рынок и поспрашивать там, кто-нибудь да сможет предложить жилье. Поблагодарив за совет, Ваня решил отложить поход на рынок, времени для этого у него еще было достаточно, и сперва дойти до Третьяковых. *** Звонок не работал. Ваня постучал в дверь и неловко замер, совершенно не зная, чего ожидать от встречи с домашними Ильи. Как они его примут? Да и захотят ли вообще разговаривать… Из размышлений его вырвал быстрый топот и щелчок замка. Но вместо взрослой фигуры на уровне глаз Ваня увидел лишь пустоту и недоуменно опустил взгляд. Снизу на него с интересом смотрели большие глаза-черешни маленькой девочки, и Ваня узнал бы этот взгляд из тысячи. Он невольно улыбнулся девчушке и присел перед ней на корточки. – Здравствуй, малышка, – поздоровался Иван. – Ты, верно, Феня, да? – Аграфена, – чуть вскидывая подбородок и расправляя плечи, откликнулась девочка, – мы с вами еще не так близко знакомы. Ваня еле сдержал смех на такое заявление и поспешил сам представиться: – Прошу прощения, Аграфена Ильинична, я был неправ, должен был первым делом назваться. Меня зовут Иван, – он было хотел пожать девочке руку в честь закрепления их знакомства, но тут за ее спиной возник мальчик, худой и долговязый. У обоих детей были во внешности общие черты, и, даже не зная об их родстве, можно было его предположить. Да и тонкие, четко очерченные губы мальчик определенно унаследовал от отца. – Фенька, ты чего меня не позвала? – сурово обратился он к сестре. – Нельзя так запросто открывать незнакомым! Феня скривила недовольную мордашку и повернулась к брату: – А мы как раз успели познакомиться… Но мальчик решительно отстранил ее от двери и шагнул вперед. – Кто вы такой? – требовательно спросил он у Ивана. Тот поднялся на ноги, поправил на плече вещмешок и снова представился: – Меня зовут Иван Майский, я приехал от вашего отца. Лица детей тут же изменились: у девочки выражение стало испуганно-восторженным, мальчик же смотрел недоверчиво, но уже не так строго. – А чем докажете? Откуда вы его знаете? – незамедлительно потребовал ответа он. Иван понимающе улыбнулся и спокойно ответил: – Ваш папа спас меня, вылечил, когда меня ранило. Его зовут Третьяков Илья Евгенич, он хирург, и про вас он мне рассказывал. Ты – Дима, а ты, – он кивнул на девчушку, – Феня. Аграфена, – тут же поправился он с улыбкой. – Я знаю, что тебе, Дима, восемь лет, а Фене – пять. А еще у меня для вас письмо от него. – Ура! Письмо от папы! – взвизгнула Феня и запрыгала, хлопая в ладоши. Дима вздохнул и удовлетворенно кивнул, отступая: – Ну ладно, вы меня убедили, проходите, пожалуйста. – Спасибо, – учтиво кивнул ему в ответ Иван и прошел наконец в переднюю. – Фень, иди разбуди бабушку, скажи, что это важно, – Дима подтолкнул сестру в сторону комнаты, в которую она тут же с готовностью убежала. – Вы извините, бабуле сегодня весь день нездоровится, голова болит и мотает ее… – сказал он Ивану, явно повторяя за бабушкой, и провел его до кухни. Иван пробубнил что-то про свой несвоевременный приход, но Дима отмахнулся и указал на стул возле большого круглого обеденного стола, накрытого потертой бархатной темно-зеленого цвета скатертью с бахромой. Спустя несколько минут неловкой тишины из комнаты показалась Феня, тянущая за руку бабушку. Женщине на вид было под шестьдесят, но держалась она очень даже хорошо. Невысокая, чуть растрепанная и немного заспанная, она всеми силами постаралась взять себя в руки и выйти к гостю в подобающем виде. Накинутый на плечи цветастый платок она придерживала одной рукой, едва поспевая за чересчур резвой внучкой. – Добрый день, молодой человек, – приветливо сказала она, остановившись напротив и протянув руку. Иван поспешно встал со стула и ответил на рукопожатие: – Здравствуйте… – Мария Андреевна, – с легкой улыбкой подсказала женщина. – А вы Иван, верно? – Верно, Мария Андреевна. – Вы от Ильи? – с волнением тут же перешла она к делу. – Так точно, от него, – закивал Ваня. Он поспешно сунул руку в нагрудный карман гимнастерки и вынул на свет божий сложенный треугольником тетрадный листок. – Вот, – Иван протянул письмо женщине, и та взяла его с плохо скрываемой нервозностью. Она уже начала разворачивать письмо, но вдруг остановилась и серьезно посмотрела на Ваню: – Иван, скажите, только откровенно, с Илюшей все хорошо? И правда, любой бы на месте матери забеспокоился: не каждый день домой заявляются чуть ли не боевые товарищи с письмами. – Да все отлично, вы не волнуйтесь! – поспешил заверить ее Иван. – Я, собственно, сам предложил Илье вас навестить после… – он запнулся, смущенно окинув взглядом все семейство. – Я… соболезную вашей утрате. – Ваня опустил голову, сердясь на себя за невольно повисшее тяжелое молчание, но быстро заговорил вновь: – Простите, что поднял эту тему, но именно поэтому я и приехал. Я обещал Илье, как бы это, приглядеть за вами. Он помог мне, а я всего лишь хочу ответить ему тем же. – Вы хороший человек, Иван, вам это добро обязательно вернется, – откликнулась Мария Андреевна с грустной улыбкой и погладила Ваню по руке, отчего у него вмиг сдавило в груди от щемящей тоски. Он давно не считал себя хорошим человеком, с тех пор, как по его вине погиб солдат, которого он снимал для хроники. Может, это и была роковая случайность, но Ваня до сих пор не мог себе этого простить, что бы ни говорил Юне на тот счет… – Может, хотите чаю? – А? – Ваня вскинул глаза на Марию Андреевну, выпутываясь из раздумий. Она свернула письмо и убрала в карман передника. Видимо, решила прочитать позже. – А дети где? – Ванечка! Ничего, что я так обращаюсь? Вы что-то побледнели, с вами все хорошо? Чаю хотите? – повторила она, участливо заглядывая ему в лицо. – Дети ушли в комнату, пусть поиграют. – А, да, все нормально, Мария Андревна, вы за меня не переживайте, – Ваня махнул рукой и опустился на стул. – А от чая я не откажусь, пожалуй. – Ну и замечательно! – улыбнулась Мария Андреевна. – Заодно и о себе немного расскажете. – Она захлопотала около плиты, ставя чайник. – Да чего рассказывать-то, – Ваня смущенно пожал плечами, разглядывая свои руки. – Я фронтовой оператор, вернулся вот после ранения… – Оператор? – удивилась женщина, присаживаясь напротив. – Что же, кино вы там снимали? – Хронику. Бои, людей, места… И живых, и мертвых снимали… – А убивать приходилось? – Бывало, – чуть замявшись, ответил Иван. – Страшно было? – сочувственно покивала Мария Андреевна. – Страшно, – согласился Ваня, и добавил совсем тихо: – Страшно, когда все по-настоящему. Когда пили чай, который на поверку оказался ароматным травяным сбором, Мария Андреевна спросила: – Ваня, а где вы остановились? Он снова пожал плечами: – Я пока не успел подыскать места, после собирался пойти поспрашивать о жилье на рынке, мне так знающие люди советовали. – Да зачем же вам на рынок! – всплеснула руками женщина. – У нас и оставайтесь, место для вас найдется. – Да что вы, это совершенно неудобно! – запротестовал Иван, мотая головой. – Как я могу вот так, как снег на голову… – Да легко! – с улыбкой махнула рукой Мария Андреевна. – Все, я не приму никаких возражений. Вы останетесь. Глядя в ее решительное лицо, Ваня даже побоялся спорить и, чуть помедлив, ответил: – Ну хорошо. Но только за плату! Квартира Третьяковых оказалась неожиданно просторной: помимо столовой-кухни, раздельной ванной и небольшой кладовой имелись еще три комнаты – гостиная, детская и, очевидно, хозяйская спальня. Теперь гостиная была совсем нежилой: вся мебель и пианино у стены стояли накрытые чехлами, да и спальня, как выяснилось, в данный момент не использовалась. Дети сами уговорили бабушку разделить с ними их комнату – одна кровать досталась ей, а на второй Дима с Феней спали вдвоем. Ваню пока решили устроить в хозяйской спальне, и все возражения были пресечены на корню неутомимой Марией Андреевной. Переспорить ее было невозможно, и Иван сдался. – Это что же, всех докторов обеспечивают такими квартирами или только самых лучших? – не сдержал любопытства Ваня за вечерним чаем. Дети уже успели все съесть и уйти к себе в комнату, а парень с женщиной еще вели непринужденную беседу, параллельно она была занята тем, что пришивала пуговицу к Диминой рубашке. Мария Андреевна смущенно улыбнулась: – Ну что вы, Ванечка! Эту квартиру в самом деле можно назвать подарком судьбы, а все из-за золотых рук Илюши. И ведь он до последнего отказывался от возможности сюда переезжать! Ваня удивленно поднял брови: – В самом деле? Отчего так? – Ох, тут целая история! – посмеялась женщина. На ее лице Иван тут же заметил смесь смущения и гордости за сына, и весь обратился в слух, даже забыв про чай. Мария Андреевна вздохнула, расправила складки передника и начала: – Когда Илья с семьей только перебрался в Москву, им дали комнату в коммунальной квартире. Хорошую комнату, конечно, в пятнадцать квадратов, Верочка тогда только-только Диму родила. – Мария Андреевна тяжело вздохнула и немного погрустнела, но быстро взяла себя в руки и продолжила: – А потом неожиданно Илюше улыбнулась удача. Он помог сыну одного влиятельного чиновника, успешно провел очень сложную операцию, за которую бы не каждый взялся. И семья захотела отблагодарить его, но мой сын лишь отмахивался, говоря, что просто выполнил свою работу. Этот юноша потом сам ходил за Ильей и, благодаря связям, узнал, где и с кем он живет. А потом поставил перед фактом: у Илюши с семьей будет своя квартира! Представляете, Ваня, мое потрясение, когда Верочка мне об этом написала?! – Мария Андреевна и сейчас была в неописуемом восторге. – А мой сын сначала очень рассердился на этого мальчика, представляете? Сказал, что взяток никогда не брал и брать не станет, что эта квартира для него все равно что подачка или даже подкуп! Мол, он не для этого выполняет свою работу, а чтобы люди продолжали жить. Но тогда выяснилось, что Вера ждет второго ребенка, и тут уж Илья рассудил, что все же двое детей это не шутки, им нужно место, чтобы расти и развиваться… Только это и подействовало, ради благополучия семьи Илюша согласился переехать. – Ваш сын хороший, благородный человек, Мария Андревна, – совершенно искренне сказал Иван, выслушав материнское откровение. – Я заметил это еще при личном общении с ним, а теперь слышу подтверждение и от других. Это дорогого стоит, когда человек готов на все ради своей семьи. – А где ваша семья, Ванечка? – спросила Мария Андреевна. Ваня на мгновение помрачнел, но тут же натянул улыбку и ответил нарочито небрежно: – А я детдомовский, Марьандревна. Нет у меня ни мамки с папкой, ни родных сестер с братьями. Один я в этом мире, зато сам себе хозяин. На лице женщины тут же появилось неподдельное сочувствие, она подалась вперед и заглянула Ивану в глаза: – Что же, совсем один? Наверняка у вас есть друзья, может, девушка? Ваня усмехнулся и покачал головой: – Друзья… С детдомовскими ребятами я почти потерял связь, многие пошли совсем не той дорогой, чтобы хотелось поддерживать такие отношения и не угодить за решетку. Товарищи по учебе в первую очередь мои коллеги, а девушка… Не любила она меня по-настоящему никогда, в любой ситуации предпочитала мне своего друга детства. И я решил, что не хочу так. Не буду портить жизнь ни ей, ни себе. Иначе извел бы нас обоих ревностью. Пусть она будет счастлива с ним, а я… Мне не привыкать быть одному, – он поднял глаза на женщину и столкнулся с полным сочувствия и понимания взглядом. И от этого взгляда вдруг стало больнее, чем от своих слов. Мария Андреевна протянула руку и осторожно накрыла Ванину ладонь своей. Иван чуть дернулся от неожиданности, но руку не убрал. – Ваня, вы… – она на мгновение замолчала, подбирая слова, и Ваня поспешил воспользоваться заминкой. – Марьандревна, ну что вы, в самом деле, не выкайте мне, пожалуйста, я ж не старый дед! Неудобно мне это как-то… Женщина улыбнулась и погладила его ладонь. – Хорошо, Ванечка. Ну уж тогда давай и ты называй меня просто тетя Маша, ладно? Ваня хмыкнул и кивнул. – Хорошо. Я… Пойду ложиться, ладно? Я сегодня что-то устал. Дорога, да и все эти волнения… – Да-да, конечно. – Мария Андреевна быстро закивала и отпустила Ванину руку. – Я постелила чистое белье и приготовила полотенце на утро. И на всякий случай достала Илюшину пижаму, рост у вас, конечно, разный, но, может, хоть рубашка подойдет… Ваня улыбнулся: – Мария… Теть Маш, вы не волнуйтесь. Я тут вспомнил… У меня вещи были, только они тогда остались на студии, где я до ранения жил. Я завтра про них узнаю, надеюсь, что удастся их вернуть. – Ну хорошо, раз так, – серьезно покивала Мария Андреевна. Они пожелали друг другу спокойной ночи, и Ваня ушел в свою новую спальню, впервые в жизни находящуюся в его единоличном распоряжении. *** На следующий день Иван выяснил, что вскоре после объявления его погибшим все принадлежавшие ему вещи были розданы нуждающимся. Только гитара осталась в стенах студии, ее перенесли в актовый зал. Ваня решил вернуть ее себе, о чем и подал прошение на имя директора. Эта гитара казалась последним напоминанием о прошлой, мирной и спокойной, жизни. И уже вечером, после своего первого трудового дня, занятого преимущественно поиском и проверкой аппаратуры, знакомством с ассистентом и составлением плана на ближайшие дни съемок, Иван вернулся домой с инструментом. После ужина Ваня немного помог Диме с арифметикой, а потом с поощрения детей остался сидеть в их комнате. Мария Андреевна тоже пришла в детскую, достала наполовину связанный носок и тихонько застучала спицами у окна. Ваня принес свою гитару и сначала постарался вспомнить известный ему репертуар, перебирая струны, а затем решил исполнить песню о несчастной любви. – «Девушку из маленькой таверны Полюбил суровый капитан За глаза пугливой дикой серны, За улыбку, как морской туман»… Дети, сидевшие рядышком на своей кровати, замерли, Фенечка при этом подалась вперед и почти перестала дышать, и даже Мария Андреевна отвлеклась от вязания – мерное постукивание спиц смолкло. Но вот Ваня взял последние аккорды и пропел: – «Девушка с глазами дикой серны Бросилася в море с маяка». И Феню прорвало: из черешневых глаз, уже до краев наполненных слезами, сорвались тяжелые капли и ручьями полились по щекам. Она закрыла лицо руками и горько заплакала. – Фенька, ну ты чего опять… – как-то неуверенно протянул Дима, дотрагиваясь до ее плеча и слегка поглаживая. Девочка никак на это не отреагировала, только сильнее завыла. Ваня тоже растерялся, совершенно не ожидав такой реакции на обычную, пусть и довольно грустную, песню. – Фенечка у нас очень впечатлительная, – улыбнулась из своего угла Мария Андреевна, поднимая глаза от рукоделия, больше ничего, впрочем, не делая. – Ей просто нужно выплеснуть эмоции, она сейчас успокоится, Ваня, поверь моему опыту. Но Иван, совершенно к такому поведению не привыкший, отложил гитару и присел перед ребенком на корточки. – Феня, ну что ты так убиваешься? Это же всего-навсего выдумка, – ласково сказал он, пытаясь заглянуть ей в лицо. Феня икнула, потерла глаза, потом с усердием стала утирать мокрые щеки, наконец набрала в грудь побольше воздуха и сдавленно выговорила: – Мне их очень жалко! У них была такая любо-о-овь! Ваня улыбнулся и приобнял девочку за плечи. – А знаешь, что можно сделать? Попробуй нарисовать им счастливый финал. Что думаешь? Фенечка изумленно подняла брови, отчего ее большие глаза стали еще выразительнее, и вдруг просияла: – Да! Я нарисую их свадьбу! – Отлично! – Ваня широко заулыбался, радуясь, как легко получилось переключить внимание ребенка. Феня вскочила с кровати и бросилась к письменному столу, где стоял стаканчик с ее карандашами: остро заточенным простым, махоньким желтым опилком, синим, зеленым и красным – самым длинным. Порывшись в столе, она нашла альбомный лист, разрисованный лишь с одной стороны, и, радостно улыбаясь, унеслась на кухню, крикнув остальным: – Только, чур, не подглядывать! Мария Андреевна вышла вслед за внучкой, прихватив свое вязание. Ваня, оставшись наедине с Димой, почувствовал себя лишним и тоже собрался было уходить, но мальчик вдруг окликнул его. – Дядь Вань, подождите… Ваня обернулся уже в дверях. – Дим, мы же вроде договаривались, что ко мне можно на «ты» и без «дядей». Дима виновато кивнул и продолжил: – Я… хочу тебе кое-что показать. Не дожидаясь ответа, он полез под кровать и достал из-под нее совсем не запылившуюся тряпку, в которую оказалась завернута гитара, и положил инструмент к себе на колени, неумело обхватывая. Иван подошел и присел рядом с Димой прямо на пол. – Это папина гитара, – пояснил Дима, – мама ему на свадьбу подарила. Он часто на ней играл, а мама на пианино… И они вместе пели. Папа обещал меня научить играть, но не успел. Сказал, что научит, когда вернется. Я ее теперь держу к себе поближе, чтобы с ней ничего не случилось. И каждый вечер проверяю… – Он исподлобья посмотрел на Ивана и вдруг решился: – А ты можешь научить меня играть? Я понимаю, что папа еще не скоро приедет. Он ведь не обидится, правда? Иван сглотнул вдруг подступивший к горлу ком, потрепал Диму по плечу и помотал головой: – Уверен, что не обидится. Я думаю, он наоборот обрадуется. Мы с тобой его удивим тем, как здорово ты научишься играть к его приезду. Неуверенная улыбка тронула губы мальчика, он кивнул и сказал: – Тогда я хочу начать заниматься с тобой. Можно прямо сейчас? Ваня улыбнулся, опять от избытка чувств протянув руку и погладив мальчика по голове, но тут же слегка поморщился и потер правое плечо: – Желание научиться составляет половину успеха в результате, Дима. И я с удовольствием тебе помогу, но только завтра, хорошо? Рука немного болит после долгого простоя. А завтра и тебе будет урок, и мне новая разминка. *** Месяц уже перевалил за половину, завершалась вторая неделя Ваниного пребывания у Третьяковых. Атмосфера в квартире была очень теплой, Ивану не на что было жаловаться. Он и не заметил, как привязался к этой семье. Весь прошлый день он провел в студии, проявляя пленку – свою и чужую, а к вечеру ему посчастливилось изучить немного материала вместе с Копалиным. Илья Петрович начал с его работы, почти все просмотрел молча, лишь к концу удовлетворенно покивал и попросил продолжать в том же духе. А потом приступил к материалу, пришедшему с курьером от одного из командированных на передовую операторов. Съемка велась с борта самолета и охватывала с высоты птичьего полета разом всех солдат, готовящихся к наступлению. Иван смотрел на экран и понимал, что должен бы радоваться за коллегу, гордиться его работой, но вместо этого беззастенчиво завидовал. Злился на себя за это, но поделать ничего не мог. Он отчаянно хотел вернуться на фронт! Это утро тоже не обещало каких-либо изменений. В расписании стояло посещение ткацкой фабрики и хлебного завода. Быстрый завтрак из вареного яйца и кружки уже привычного травяного чая омрачился просмотром газеты. К очередной новости о прорыве вражеских укреплений прилагалась фотография, вызвавшая у Вани уже знакомое ощущение зависти. Фронтовые фотографы тоже времени зря не теряли, доставляя бесценные кадры в редакцию. Будто все вокруг приносили пользу, кроме него. С огромным трудом подавив раздражение, Ваня быстро собрался и ушел, как он сам про себя думал, в очередной раз бесполезно тратить пленку. Настроение улучшилось только к вечеру, после посещения хлебозавода. Там оказалась очень приятная женщина, водившая по цехам Ваню и его ассистента, парнишку семнадцати лет с забавным именем Гений, но для всех бывшего просто Геной, называла их «сынками» и заметила, что Ваня один в один ростом с ее старшего сына, который сейчас воевал где-то в Карелии. Она даже будто нашла внешнее сходство, только ее сын был очень кудрявым, а у Ивана волосы лишь слегка завивались при намокании. Сняв все необходимое, ребята вновь поспешили на студию. Подъехав к зданию, Иван прямо на крыльце столкнулся с Копалиным и директором студии Георгием Михайловичем. Илья Петрович, сказав, что они спешат на доклад куда-то к людям, приближенным к самому Сталину, и, вероятно, пробудут там допоздна, отпустил обоих до завтра. Иван с Геной, обрадованные таким внезапным завершением рабочего дня, наскоро отнесли технику в кабинет под замок. Освободившись с работы пораньше, Ваня как обычно зашел забрать полагающуюся ему пайку хлеба, свежего и еще даже теплого. Такое сокровище хотелось как можно скорее принести домой и с огромным аппетитом им насладиться. А дома Ваню ждало знаменательное событие, о котором он совершенно забыл: день рождения Фени, ей исполнялось шесть лет. Прошлым вечером Иван вернулся поздно, когда дети уже спали, быстро поужинал и тоже ушел в постель, а что ему говорила Мария Андреевна – слушал вполуха. Но переступив порог, он об этом вспомнил, увидев, как в передней хозяева прощаются с двумя девочками Фениного возраста и, вероятно, старшей сестрой одной из них. Когда девочки ушли, Ваня достал из сумки завернутый в газетный лист хлеб и немного смущенно сказал: – Прости, Фенечка, мой подарок скромный, зато съедобный. Я сегодня снимал сюжет на хлебозаводе и проболтался про твой день рождения. Меня не смогли отпустить без подарка для тебя, – и Ваня отдал ей буханку. Мария Андреевна, стоявшая тут же, бросила на Ваню лукавый взгляд, но ничего не сказала, лишь постаралась спрятать улыбку, скорее отвернувшись. А Феня была рада всему: косынке от бабушки, тряпичной собаке от брата, хлебу от Вани, который она предложила оставить на ужин и разделить на всех. А потом Ваня и Дима дуэтом сыграли и спели для именинницы песенку «Веселый ветер», с которой началось обучение Димы гитаре. У мальчика уже неплохо получалось. Исполнив песню на бис, они услышали стук в дверь. Бабушка поспешила открыть и уже через полминуты вернулась, сияя от радости, будто помолодела разом на несколько лет. Почтальон принес письмо от Ильи. Мария Андреевна вручила его Ивану и попросила прочитать всем вслух. Первым делом Илья здоровался со всеми домашними и с Ваней в том числе, так как тот уже в первые дни отписал ему и доложил, как устроился на новом месте, не только оккупировав его квартиру, но буквально заняв еще и его кровать. Ивану была предназначена отдельная благодарность и признательность за все, что он делал для семьи. Затем Илья поздравлял дочку с днем рождения, на всякий случай извиняясь, если вдруг письмо пришло раньше или запоздало. Фенечка краснела, вовсю улыбалась на поздравления и пожелания, серьезно кивала на наставления слушаться и во всем помогать домашним, а потом целовала тетрадный листок, «чтобы папа почувствовал, как сильно она его любит и как ему благодарна». После Илья без подробностей сообщал, что продолжает помогать солдатам, что у него все хорошо и переживать не нужно. А далее следовал небольшой фрагмент, замазанный черной тушью, через которую было невозможно что-либо рассмотреть. Военная цензура не дремала, и Ваня лишь понадеялся, что у Ильи не будет из-за этого проблем. Впрочем, из нетронутого черной краской текста стало ясно, что в скором времени Илья окажется еще дальше от дома. В завершение он обещал написать позже и со всеми прощался. Последнее известие немного омрачило радость от получения письма, но Ваня осмотрел внимательно все семейство и решительно заявил, в первую очередь обращаясь к детям: – Мы тут не нюни должны распускать, а верить, что ваш папа со всем справится. Он отличный специалист, который каждый день помогает солдатам восстановиться для того, чтобы продолжать защищать нашу страну, и сейчас он нужен им, а мы будем им гордиться и верить в лучшее. Все ясно? Дети закивали, и Ваня удовлетворенно добавил: – Так-то. С вашим папой все будет хорошо, он храбрый и сильный. И чем больше вы будете желать ему удачи и успехов, тем лучше он будет выполнять свой долг. Детям его мотивирующие речи определенно помогли, а вот Ваня потом сидел у себя в комнате на кровати и думал, что сам в этой ситуации был с собой не совсем честен. Он еще пару раз перечитал письмо. Сначала очень радовался, что с Ильей действительно все хорошо, а затем снова начинал раздражаться, что невольно сравнивал себя с ним. И ведь Ваня понимал, как это смешно, что у них вообще разный род деятельности и глупо гнаться за успехами другого человека, но внутри будто сидел маленький злой ребенок, не желающий мириться с действительностью. Тогда, осенью и зимой, Иван знал, что снимал жизненно важную хронику, которая должна была сплотить людей, поднять их боевой дух, а теперь он будто подрабатывал халтурой… Хотелось все бросить и утром пойти записаться на фронт добровольцем, но Иван тут же себя одергивал: он обещал Илье позаботиться о его семье, пока тот был от дома очень далеко, да и работа Вани все еще была нужна, о чем Копалин не забывал напоминать ему каждый день. С этими тяжелыми мыслями Иван и уснул до утра.