Пока не рухнут небеса

“Война окончена. Отныне государство Уён становится частью государства Чжухван. Мы будем милосердны к народу Уёна. Наследный принц Уёна Юн Джонхан не будет лишен своих титулов. Он разделит Янтарный дворец с наследным принцем Чжухвана. Ваш принц никогда и ни в чем не будет нуждаться, пока вы, его народ, соблюдаете наш закон и живете мирно". Эта весть была прибита к каждому столбу и донесена ораторами в каждый отдаленный уголок страны, которая в этот день официально перестала существовать. Юн Джонхан вышагивал по каменным плитам главной площади перед Янтарным дворцом. Подбородок гордо вздернут, лицо — непроницаемо, только уголки губ чуть приподняты в равнодушной улыбке, а перед глазами огонь и кровь, а в ушах — пронзительные крики. Его народ бился в агонии. Милосердие? Скажите это слово выжженным полям и матерям, которые больше никогда не увидят своих сыновей. Как благородно говорить о милосердии, когда вы поглотили, сожрали заживо целую страну. Повозка, в которой принца везли в Чжухван, так подпрыгивала на каждой несчастной кочке, что он не раз успел поблагодарить свой организм, который наотрез отказался с утра принять в себя еду. Но, несмотря на ужасную тряску, Джонхан все равно мог рассмотреть людей, провожавших процессию. Они выстроились вдоль дороги, кто-то истощенный до крайности, кто-то покалеченный, их лица искажала боль от ран, голодных желудков и утрат. Никто не удерживал их, но и сами они не подходили ближе, держась на почтительном расстоянии. Принц не думал о том, куда его везли и кто правил его повозкой: все его мысли были обращены к этим людям. Ему хотелось выйти к ним, выслушать историю каждого и утешить добрым словом. Так незначительно и ничем не поможет чужому горю, но он был не вправе сделать даже этого. Сейчас его окружала совсем иная толпа. Она шумела, и все, кому не лень, тянули свои шеи из-за плеч стражников. Джонхану было велено идти медленно, видимо, чтобы каждый идиот успел разглядеть почетного "гостя". Посмотреть и правда было на что, ведь наследный принц был как всегда неотразим в тяжелых одеждах насыщенного синего цвета и с блестящими темными волосами, собранными в необъяснимую конструкцию из серебряных заколок. Только жаль, что вся эта толпа не в силах была увидеть самое главное в его блистательном образе: невидимые кандалы, которые становились все тяжелее с каждым его шагом. Джонхану вдруг захотелось усмехнуться. Какая же странная вышла процессия: новоиспеченный заложник, а за ним, как тень, чуть ли не наступая на полы одежд принца, его дурацкий телохранитель — единственный человек, которого ему позволили оставить при себе. Они были почти ровесники, но телохранитель выглядел, да и вел себя так, будто был намного старше: на его лице, в его глазах и в его характере отпечатались тяжелое детство и суровые тренировки. Нахмурившись, он недоверчиво поглядывал на толпу, как будто плотных рядов стражников было недостаточно, и в любой момент все эти люди могли прорваться к его принцу. Он был в черном плаще, что еще больше делало его похожим на тень, а его жесткие волосы были заплетены в мелкие косички у висков. Они сделали еще пару шагов и остановились. Телохранитель все так же стоял у принца за спиной. — Наследный принц Чжухвана Сюй Минхао приветствует наследного принца Уёна Юн Джонхана. Толпа затихла, стоило этим словам прогреметь на всю площадь, а высокие двери дворца начали открываться. Наследный принц Сюй Минхао вышел уверенными быстрыми шагами, в черных с золотыми узорными прожилками одеждах. Он остановился в паре десятков футов от Юн Джонхана, поднял голову, резким движением взмахнул правой рукой в воздухе, в верхней точке сжав ее в кулак, так же резко коснулся двумя пальцами (на среднем красовался ажурный металлический коготь) левого плеча, поднес те же два пальца ко лбу, почти у виска, и, наконец, небрежно бросил руку вниз. Сюй Минхао замер. Он был младше Джонхана, но уже сейчас, к его шестнадцати годам, Чжухван воспитал в его взгляде ледяную жесткость. Чжухван был жесток, и образу его наследного принца надлежало этому соответствовать. Зазвучали глухие удары в барабаны, отбивая медленный, сдержанный такт. Все вокруг затаили дыхание в ожидании приветственного танца. Этот танец был больше, чем традиция, это был самый настоящий ритуал: без него не проходил ни один прием, с него начинались все национальные праздники. Исполнение приветственного танца было главной обязанностью каждого наследного принца Чжухвана, они изучали его с самого детства, стоило им только встать на ноги. Это было искусство, доведенное до совершенства. Сюй Минхао начал двигаться, плавно, но на каждый редкий удар делая резкий взмах рукой или вздрагивая всем телом. Его руки описывали в воздухе дуги и волны, его тело изгибалось так, словно в нем не было ни единой кости. Несмотря на то, что его волосы спускались чуть ли не до лопаток, спереди он был стрижен коротко, так что его лицо всегда оставалось открыто и его взгляд пронзал Юн Джонхана каждый раз, когда он поднимал голову. Ритм барабанов ускорялся, движения Сюй Минхао становились все более рваными. Он крутился на месте, его бросало из стороны в сторону, а темп все нарастал и нарастал, и поглощал его, словно управляя его телом, и вдруг все оборвалось, стихло, и Сюй Минхао снова замер, голова опущена, руки повисли вдоль тела, и грудь тяжело вздымается от сбитого дыхания. Толпа благоговейно молчала. Минхао медленно поднял голову и снова остановил свои глаза на Юн Джонхане. Никто другой не был удостоен чести почувствовать на себе его взгляд. Джонхан смотрел на него в ответ так же холодно, еле сдерживая усмешку. Так торжественно, так напыщенно, что ему стало тошно, и, честно, будь его воля, он бы блеванул в ту симпатичную клумбу с роскошными розами, чтобы выразить свое почтение. Но он пообещал (в первую очередь, самому себе), что он выдержит и будет вести себя смирно, чтобы все увидели: ничто не заставит наследного принца Юн Джонхана потерять лицо. Джонхан скрестил руки на груди и сдержанно кивнул, отвечая на приветствие. Минхао резко развернулся на пятках, полы его одежд взметнулись в воздух, и он удалился теми же быстрыми, уверенными шагами, как и пришел. Стоило ему исчезнуть за дверьми дворца (их оставили открытыми для Джонхана), как толпа снова зашумела. Юн Джонхан и его телохранитель продолжили идти, и этот путь казался вечностью, а за вечность можно многое обдумать. События последней недели волей-неволей всплывали в голове. Он уже давно безвылазно сидел в своих покоях, и ему запрещено было даже подходить к окну – слишком опасно. Джонхан хорошо помнил тот день, когда ему сообщили, что был убит его отец – правитель Уёна и главнокомандующий их войск. Джонхана тогда спрятали в подземельях, а жалкие остатки их великой армии клялись, что смогут защитить хотя бы его. Было холодно, сыро, а горе пожирало его живьем. Его любимая старая служанка, буквально вырастившая его, сидела рядом, гладила его по голове и говорила, что не нужно сдерживать себя и что если он даст волю чувствам и разрешит себе плакать, ему станет легче. Но он не смог. Боль комом стояла в горле, а у него не вышло выжать из себя ни единой слезинки. Буквально через пару дней его нашли. Его измученный бессонными ночами телохранитель и пара таких же вымотанных стражников не могли противостоять полному сил и значительно превосходящему их в числе вражескому войску. На наследного принца было направлено острие стрелы, а остаткам сопротивления было объявлено: если они сложат оружие и сдадутся, их принц останется цел и невредим. Он пойдет с ними и станет залогом мира. Он не будет ни в чем нуждаться, они дадут ему все, даже собственных слуг, но с одним условием: Уён покоряется. И Уён покорился. Ему позволили взять с собой телохранителя: никто из доблестных воинов Чжухвана не будет марать свои руки ради него и следить, как бы его высочество принц не подох где-нибудь по дороге. Джонхан не испытал по этому поводу ровным счетом ничего. Телохранителя приставили к нему не так давно, когда только началась война. Отец выразил надежду, что, раз уж они почти одного возраста, Джонхан сможет найти в нем друга в эти трудные времена, но разница между их воспитаниями и положениями оказались непреодолимой пропастью. Новоиспеченный телохранитель держался на почтительном расстоянии, а принц, в волнениях за отца и близких друзей — молодых парней из знатных семей, вынужденных отправиться на войну — был совершенно не в том настроении, чтобы заводить новых знакомых. Еще он был по-детски расстроен, что лишился привычных развлечений. Он скучал по верховой езде, да даже по тем обычным прогулкам, когда его выводили в люди, и он мог просто махать им и улыбаться. Джонхан никогда не был скуп на улыбки, когда дело касалось его народа. Этим людям хотелось видеть их принца счастливым. Правда, теперь им просто хотелось видеть его хотя бы живым. Сейчас, на площади, Джонхана окружал чужой народ. Он понимал, что большинство из них — мирные люди, многие из которых тоже страдают от тирании своего короля, одержимого войной, но он все равно не мог улыбаться им. Его улыбка была посвящена не им, нет. Его улыбка говорила о том, что он еще не сломлен, и он хотел показать это всем присутствующим. Джонхан продолжал улыбаться, когда, наконец, оказался внутри дворца, и навстречу к ним вышел придворный лакей, уже немолодой мужчина с заметной проседью на висках. — Добро пожаловать, ваше высочество, — елейным голосом произнес он, отвесив на удивление низкий поклон. — Я проведу вас в ваши покои. И за спиной принца захлопнулись двери его новой тюрьмы.

***

— Вы сегодня были как всегда неотразимы, господин, — промурлыкал молодой парень за спиной Сюй Минхао, массирующий ему плечи, пока тот сидел, вальяжно развалившись в кресле, вытянув ноги на подставке и рассматривая со всех сторон металлический коготь на своем пальце. — Ты видел наследного принца, Цзюньхуэй? — Минхао пропустил его слова мимо ушей. Его занимало другое. — Буквально краем глаза, — руки Цзюньхуэя скользнули к шее принца, по пути умело надавливая на нужные точки. Минхао чуть склонил голову вправо, прикрыв глаза от удовольствия. — Просто прелесть, правда? Такой хорошенький, аж зависть берет. — К чему вы ведете, господин? — Занятная птичка, — продолжал Минхао, как будто совсем его не слышал. С его губ вдруг сорвалась легкая усмешка. — Посмотрим, как она запоет в своей новой клетке. Сюй Минхао поднялся с кресла, выскользнув из крепких рук, развернулся и встал на сиденье коленями, вцепившись пальцами в спинку. Его лицо оказалось буквально в паре дюймов от лица Цзюньхуэя, на губах играла странная улыбка, глаза горели. Цзюньхуэй не шелохнулся: давно привык. — Я хочу знать о каждом его вздохе, — выпалил шепотом Минхао, и его улыбка стала шире. — Ты, — и ткнул Цзюньхуэя своим когтем в грудь. — Девушки, которых к нему приставили — шпионки высшего класса, одна из них даже обучала меня. Мне незачем вмешиваться, — отрезал тот невозмутимо. Минхао поморщился, как обиженный ребенок. — Ну как ты не понимаешь, Цзюньхуэй, — покачал он головой, а когтем повел выше, по груди, по шее, слегка ее царапая, коснулся подбородка и в итоге остановился на щеке. Минхао хмыкнул, бросив взгляд на свою руку (лицо Цзюньхуэя почти лежало в его ладони), и снова вперил взгляд в глаза парня напротив. — Они работают на отца, я не услышу от них ни слова. А ты… Ты мой, Цзюньхуэй. Ты сделаешь, что я скажу, правда? Минхао по-детски поджал губы, а когтем надавил чуть сильнее, оставив на щеке едва заметную ямку от острого кончика. — Сделаю все, что в моих силах, господин, — Цзюньхуэй отвечал все тем же мурлыкающим тоном. Минхао удовлетворенно кивнул, рассмеялся и, резво развернувшись, снова плюхнулся на свое кресло. — Сегодня… оставим его в покое, — Минхао начал загибать пальцы, словно перечисляя пункты несуществующего плана. — А завтра… Завтра хочу увидеть тебя в твоей вуали, Цзюньхуэй. Молодой шпион ничего не ответил. Он только усмехнулся себе под нос и принялся массировать затылок наследного принца.

***

— Прошу простить за столь долгий подъем. Во дворце не так много свободных комнат, достойных вашего высочества, — выдавил лакей, который сам уже задыхался. Эти маленькие ступеньки винтовой лестницы, казалось, никогда не кончатся. У Джонхана, честно говоря, уже начинала кружиться голова, но он старался не показывать свой дискомфорт и игнорировал телохранителя, который не раз предлагал ему опереться на его руку. В конце концов, он не стеклянный, не развалится. Когда они, наконец, поднялись (лакею пришлось остановиться, сложившись пополам в попытке отдышаться), им открылся узкий пустой коридор, освещенный тусклым светом факелов. По сравнению с богатым убранством, которое им удалось увидеть на первых этажах дворца, это место больше походило на заброшенный чердак. Джонхан бы ни капли не удивился, если бы сейчас из одного из темных углов на него бросилась летучая мышь. Они прошли почти в самый конец коридора, и лакей открыл одну из немногочисленных дверей. Там была скромная проходная комната, в которой стояли несколько простых деревянных стульев, стол и небольшая тахта у самой двери — второй, которая вела во внутреннюю комнату. И та комната действительно была неплоха: достаточно просторна, с большим количеством света, несмотря на то, что час был предзакатный. В ней стояла широкая кровать с балдахином, пара стульев, несколько огромных сундуков, стол и обитое шелком кресло. Но, пускай убранство и напоминало отдаленно покои принца в Уёне, от этого места веяло странным холодом. Оно было чужим. И три девушки, стоявшие вдоль стены и согнувшиеся в почтительном поклоне, совсем не вызывали у принца доверия и теплых чувств. — Это Дайю, Аи и Киао, — представил лакей служанок. Каждая из них поднимала голову и кивала, когда слышала свое имя. Двое девушек были довольно молоды — Джонхан не дал бы им больше тридцати — и держались уверенно, но при этом скромно. Третья — Дайю — была сильно их старше и принц невольно вспомнил свою любимую Шиен. Старая служанка была с ним столько, сколько он себя помнил, и ни у кого больше принц не видел таких прекрасных глаз, всегда полных доброты и нежности. Бедная Шиен, что с тобой теперь? — Они будут жить в соседней комнате, — продолжал лакей. — Если вам что-то понадобится, просто позвоните, — мужчина кивнул в сторону стола, на котором поблескивал серебряный колокольчик. — Я тоже всегда рядом к вашим услугам, девушки знают, где меня найти. Эта комната полностью в вашем распоряжении. А в проходной может расположиться… — мужчина сделал паузу, рассматривая телохранителя и, по всей видимости, прикидывая, какая его часть сможет уместиться на той тахте, — ваш телохранитель. — Меня зовут Чхве Сынчоль. Джонхан удивленно дернул бровями: не ожидал, что этот парень вдруг решит подать голос. Фраза прозвучала отрывисто, почти грубо, хотя, казалось бы, за сегодняшний день это был первый раз, когда кто-то обратил внимание на его существование. Мог бы и порадоваться. Лакей в ответ кивнул с легкой улыбкой на губах: было ясно, что он не приложит ни малейших усилий, чтобы запомнить его имя. — Так вот, о чем это я. Ваше высочество, мы бы хотели, чтобы вы чувствовали себя как дома. Вы наш почетный гость и мы сделаем все, чтобы вы ни в чем не нуждались. Уголки губ Джонхана поползли чуть выше в знак "благодарности". Сколько раз он уже слышал эти слова. Эти люди повторяли их снова и снова, как будто пытались убедить в них самих себя. — Девушки принесут вам ужин, и… — Не стоит, я не голоден, — отрезал Джонхан и сам удивился тому, как слабо и хрипло прозвучал его голос. Такое чувство, что это были первые слова, которые он произнес за сегодняшний день. — А я бы не отказался, — Сынчоль кашлянул. Уголки губ Джонхана дрогнули: его всегда поражало, насколько просто телохранитель относился ко многим вещам. Казалось бы, в этом дворце отношение к нему было как к пустому месту, а он будто и не замечал этого. Более того, как вообще в такой ситуации он мог думать о еде? — Хорошо, — кивнул лакей. — Аи, принеси еду. Ваше высочество, если вы вдруг передумаете, дайте знать. — Я бы хотел лечь спать, — Джонхан решил ясно дать понять, что он не передумает и что было бы очень даже неплохо оставить его в покое. Он прекрасно понимал, как устроен быт, не было никакой необходимости разжевывать каждую мелочь и класть ему в рот, но лакей, по всей видимости, был слишком глуп, чтобы это понять. Правда, эту часть своих мыслей принц решил не озвучивать. Хотя бы потому, что был слишком измотан, чтобы разбрасываться колкостями. — Пускай девушки останутся и подготовят меня ко сну. — Как вам угодно, ваше высочество, — лакей коротко поклонился и попятился к дверям. Сынчоль послушно удалился за ним (присутствовать при вечернем туалете принца ему никогда не позволялось), а оставшиеся две служанки тут же, стоило двери захлопнуться, подлетели к Джонхану. Одна из них принялась разбирать его прическу, а вторая — раздевать его. Джонхан не знал, чего он ждал больше: голова уже болела от тяжелых заколок, а в многослойных одеждах было не очень-то просто дышать, особенно после такого изнурительного подъема. Впрочем, когда темные локоны свободно рассыпались по плечам, а на теле принца не оказалось ничего, кроме невесомой ночной рубашки, легче ему не стало. Джонхан подошел к окну. Вид открывался воистину потрясающий, весь город был, как на ладони, а вдалеке желтели бескрайние поля. И где-то там, у небесной черты, был его Уён. Точнее, то, что от него осталось. Сердце принца словно сжали раскаленными тисками. — Оставьте меня, — повернувшись вполоборота, Джонхан кивнул служанкам. — Обещаю, я не сбегу, — его губы тронула насмешливая улыбка. — Сами подумайте, далеко я смогу убежать, если спрыгну с такой высоты? Слуги переглянулись: и правда, если принц вдруг решит сигануть с этой башни, то на родину его доставят по кусочкам. А других выходов нет, в комнате только одна дверь и пара окон. Девушки молча поклонились и вышли, и, стоило двери закрыться за ними, как ноги Джонхана подкосились и он без сил упал на постель, обхватив голову руками. От улыбки, которая держалась на его лице весь этот бесконечно длинный день, не осталось и следа. Губы его задрожали, но глаза оставались сухими. Ни единой слезы. Только сердце бешено колотилось, и к горлу подступила тошнота. Пленник. Заложник. Заключённый. Ловушка. Клетка. Тюрьма. Что делать? Что же ему делать? Неужели он так просто сдастся? Неужели ничего не предпримет? Просто будет сидеть здесь и ждать, пока его пленителям не надоест с ним возиться и они не решат подстроить ему такую трагическую гибель, что даже самый черствый чжухванец прослезится? Потайной ход, здесь должен быть какой-нибудь потайной ход, так всегда бывает в книгах! Конечно, сейчас один из сундуков отодвинется, откроется люк, и чудесный спаситель поманит его рукой, и они будут блуждать по лабиринтам, и, когда уже потеряют всякую надежду снова увидеть свет, все-таки выберутся на свободу. Или, может, его люди уже залезли в доспехи вражеских стражников и готовятся нанести решающий удар в самое сердце противника? Принц беззвучно рассмеялся своим мыслям. Глупый. Ты здесь совсем один, Юн Джонхан, и никто тебя не вытащит. Ты сгниешь в этих проклятых покоях, если они не проявят милосердие и не прикончат тебя раньше. А знаешь, что хуже всего? "Залог мира" — так они обозвали тебя тогда, когда схватили в подземельях родного дворца. Ты не просто пленник. Ты связываешь людям руки одним своим существованием. Из-за тебя они сложили оружие, из-за тебя они потеряли свою независимость, и это только начало. Это пока Чжухван ведет себя тихо и играет в благородие. Скоро ему будет мало своих войск и он заставит сражаться за него людей Уёна: сначала мужчин, а потом детей и стариков, даже если те не смогут удержать в своих руках меча. Плевать, тогда они просто станут живым щитом. А женщины тем временем будут срывать свои спины на полях и вовсе не для того, чтобы прокормить себя и своих детей, нет, все отправится доблестным чжухванским воинам. Конечно, что им еще остается, кроме как устроить пиршество на крови и костях уёнских мужчин и поте и слезах уёнских женщин. Женщины… Женщины, совсем одни в своих домах, без защиты, пока по их землям будут проходить сотни солдат. Что эти звери сделают с ними? Ты не хочешь думать об этом, Юн Джонхан, но тебе придется. Ты понимаешь: это хуже смерти. А что будет с детьми? Вырастят ли из них покорных рабов или перекроят на чжухванский манер и привьют им их веру и их идеалы? Культ наследного принца уходил корнями в далекое прошлое, и Джонхан прекрасно понимал: пока он еще дышит, его народ будет гнуть спины под плетьми Чжухвана. Пока он еще дышит… Джонхан резко подскочил на кровати и осмотрелся. Из острых вещей — ничего. Та балка под потолком — выдержит ли она вес его тела? Джонхан медленно перевел взгляд на окно. Солнце было уже совсем красным и опускалось все ниже. На нетвердых ногах Джонхан снова подошел к окну и посмотрел вниз. Высоко, действительно высоко. Но хватит ли этого, чтобы разбиться? Хватит ли этого, чтобы умереть? "Боги, будьте милосердны, позвольте мне умереть". Металлическая защелка поддалась легко, с ней не возникло никаких проблем. Деревянные рамы предательски громко затрещали, но, в конце концов, окно удалось открыть. Джонхан высунулся и снова взглянул вниз. От высоты закружилась голова. Хорошо. Просто прекрасно. Этого должно хватить. Джонхан перекинул одну ногу через окно, потом другую, и вот он уже сидел на узком подоконнике, вцепившись пальцами в раму. Ветер трепал его длинные волосы и полы одежд, а красный свет лениво полз по лицу, как будто гладил его на прощание. Джонхан закрыл глаза. Все так просто. Нужно всего лишь чуть податься вперед и разжать пальцы, и все будет кончено. Глубокий вдох, выдох, три, два… Сильные руки схватили его поперек талии и резким движением втащили обратно в комнату. Джонхан попытался вырваться, но только больно стукнулся затылком о чужой подбородок, он хотел пнуть своего "спасителя", но ноги его уже не слушались. Как же так, нет, нет… Проклятая рама! Кто просил тебя так скрипеть? Дерьмо! Джонхан отчаянно дернулся еще пару раз, но силы покидали его слишком стремительно, и в результате он просто обмяк в кольце чужих рук и сам не понял, как снова оказался на постели. Джонхан сидел, сгорбившись, руки безвольно повисли вдоль тела, безжизненный взгляд был направлен куда-то в пол. Все его тело била мелкая дрожь. Он покачал головой, горькая усмешка скривила губы. Чхве Сынчоль стоял перед ним, закрывая своим телом все еще распахнутое окно. Повисла странная тишина: даже ветер перестал свистеть, и весь мир словно замер в ожидании чего-то. — Я не позволю последней надежде нации умереть так, — голос Сынчоля звучал твердо, несмотря на сбитое дыхание. — Пока вы живы, люди будут продолжать бороться. Да, им придется проявить большую осторожность и не действовать опрометчиво, но они не сдадутся, пока у них есть их принц. Джонхан молчал. То, что говорил ему Сынчоль, полностью противоречило его собственным мыслям. Правда ли это? Так кто же он, Юн Джонхан, на самом деле? Мертвый груз, каким он себя полагал, или все-таки символ надежды? — Я понимаю, что вам страшно, и вы вправе возненавидеть меня за то, что я осмелился это понять, — продолжал Сынчоль. Он как будто пытался найти ту причину, которая привела принца к этому окну, и разорвать ее в клочья, но он даже не предполагал, что каждая из его догадок била прямо в цель. — Я понимаю, что вы скорбите и боль от потери еще свежа и режет вам сердце. Я понимаю, что вы чувствуете себя брошенным и одиноким. Но, ваше высочество, вы не можете сдаться. И, как бы ни была тяжела ваша ноша, я… — он замялся, чувствуя, что уже давно перешел черту своими речами, но останавливаться было уже поздно. — Я помогу вам нести ее, ваше высочество. Вы не одни. Чхве Сынчоль медленно подошел к кровати наследного принца и встал перед ним на колени, сжав в кулаке край его одежд. — Я буду следовать за его высочеством до последнего вздоха. Пока бьется мое сердце, я защищу вас.