***
Тем временем в подземельях Чжухвана о ранах Бу Сынквана позаботиться было некому. Заключенный получил под сотню ударов плетью в темной душной комнате, и каждый десяток заканчивался одними и теми же вопросами. Сколько? Где? Имена? Но Бу Сынкван молчал, и пытка продолжалась. Сынквану хотелось верить, что оставшиеся еще держатся, что они еще не раскрыты, и на это у него вполне были основания: если бы схватили кого-нибудь, то точно притащили бы сюда, а нерадивого заключенного толкнули бы на эшафот. Может, в родных краях Сынквана и считали чересчур разговорчивым, здесь он проявил себя полной противоположностью. Нет, он все еще много болтал, даже слишком, только вот все не по делу, все не то, чего от него хотели добиться. Так что, да, у Сынквана были причины надеяться на лучшее: при первом попавшемся под руку случае чжухванцы бы не побрезговали заменить его на того, у кого язык подвешен в более правильном направлении. И хоть у Сынквана не оставалось ничего, кроме этой надежды, даже ее одной было достаточно, чтобы стерпеть боль и продолжать молчать, даже когда ему казалось, что следующий удар просто пробьет его до кости. Подняться на ноги после пытки оказалось неожиданно сложно, и Сынкван удостоился помощи в этом непростом деле в виде резкого рывка от палача, который чуть ли не швырнул его стоящему в дверях Мингю. Стражник был наготове и сразу подхватил того под руку грубым движением, отозвавшимся резкой болью в истерзанной спине. Сынкван хотел выпрямиться как следует и пойти самостоятельно, но его попытки оказались тщетными, и он все равно повис безвольной тряпкой на Мингю. Вону тоже оказался неподалеку, но он выполнял роль "конвойного": о пленников он руки марал редко, с удовольствием предоставляя это занятие другим. Сынкван не мог определить точно, от кого из надзирателей донесся смешок, когда силы изменили ему, но что-то ему подсказывало: это явно не тот, кому предстояло тащить его не самую жизнеспособную тушку обратно в камеру. — Не узнаю старину Чэнь Сяо, — да, этот насмешливый голос однозначно принадлежал Вону. — Обычно после его руки они на ногах не стоят, а этот еще держится. — Я бы посмотрел, как бы ты заговорил на моем месте, — отозвался Мингю, который прекрасно понимал (а если быть точнее — чувствовал), насколько держался сейчас Сынкван. Все-таки пленник, несмотря на свой сравнительно небольшой рост (он был почти на голову ниже Мингю), по своему весу был далек от перышка. Вону уж наверняка об этом догадывался и, конечно же, на месте Мингю оказаться не спешил. — Слышал, сегодня досталось телохранителю уёнского принца, — продолжал он. У Сынквана в груди что-то тревожно отозвалось на эти слова, и он весь обратился в слух. — Он посмел не преклонить колено перед его величеством императором, представляешь? — Сколько за такое? Двадцать? — Мгм. А как по мне, маловато. Император взял их под свое крыло, а этот гад ответил ему таким неуважением, — Вону презрительно сплюнул. — Зато хоть у принца голова на плечах осталась. Говорят, тише воды, ниже травы. — А мне кажется, нет у него своей головы, — усмехнулся Мингю, — Что скажут, то и делает. — Поосторожнее со словами, тут же его подданный. Не боишься получить в нос? И оба надзирателя рассмеялись, прекрасно понимая, насколько абсурдно было даже предположить, что пленник в его нынешнем состоянии сможет что-нибудь им сделать. Сынкван осознавал это не хуже них и даже не дернулся, только зубы стиснул, чувствуя, как злоба нарастает в груди. Его пытка продолжалась: в его идола плевали при нем, а он не мог ничем ответить. Нет, он, конечно, был более чем в силах сказать пару ласковых, но сейчас это казалось не самым благоразумным решением. Они добрались до камеры довольно быстро: Сынкван еле поспевал переставлять ноги, чтобы угнаться за широкими шагами Мингю. На удивление, стражник даже зашел с ним внутрь вместо того, чтобы просто затолкнуть пленника в его клетку, но приземление на койку все равно оказалось не самым мягким. Сынкван зажмурился от боли, пускай Мингю и "положил" (скорее, сбросил) его на живот. Вону, который заметил это его выражение, не мог не ухмыльнуться. — Вот теперь подумай хорошенько, стоит ли оно того? — произнес он уже без тени улыбки, даже той, издевательской, на губах. Тон голоса, с которым он говорил, звучал особенно серьезно и холодно. Конечно, ответа от Сынквана он не ждал и сразу же развернулся, чтобы уйти. — Стоит, — выдавил Сынкван. Вону замер. — Хоть до последней капли крови меня выжмите, я не пожалею. Он говорил твердо, пусть его голос и был совсем слабым, но, как бы то ни было, его слова ровным счетом ничего не значили. Вону хмыкнул и снова зашагал прочь. Сынквану было все равно: честно говоря, он не понимал, зачем он решил ответить на тот явно риторический вопрос. Пленник закрыл глаза в надежде отключиться как можно скорее и перестать чувствовать боль, которая все еще резала его спину. О том, как она сейчас выглядит, страшно было даже подумать. — Эй, ты чего там застрял? — вдруг подал голос Вону. Сынкван нехотя открыл глаза и увидел, что Мингю все еще был рядом и внимательно его рассматривал. — Сейчас-сейчас, я иду, — бросил стражник как-то отстраненно. — Не трать ты время на его бредни, — Вону присвистнул и, в конце концов, ушел. Мингю все-таки отвернулся от пленника, подошел к двери, но в проходе снова остановился. — Ради чего? С его губ сорвались только эти два слова. Странно: как будто то, каким будет ответ, могло хоть что-нибудь изменить. Каким бы благородным ни было объяснение Сынквана, он не покинет эту камеру, а раны на его спине не затянутся сами собой. — Ты человек военный, должен понимать, — Сынкван пожал плечами и состроил гримасу, но только мысленно. На деле сил ему хватило лишь на эти слова. — Ты бы на все пошел ради своей страны, разве нет? — Но твоя страна проиграла. Эти слова звучали как еще один удар. — Мой принц все еще жив. — Он признал императора. Сынкван не верил, что это правда и их принц прогнулся столь быстро, но он не стал говорить об этом стражнику: пусть в его глазах все действительно обстоит так. Меньше всего на свете ему сейчас хотелось навредить Юн Джонхану, пускай мнение тюремного надзирателя и не имело ни малейшего веса в жизни замка. В любом случае, Сынкван не знал всей истины, ему оставалось только верить в свою. — И что с того? — Значит, его тоже нет, как и твоей страны. — Ты слишком умен для тюремного надзирателя, — Сынкван горько усмехнулся умозаключениям стражника. Если так подумать, Мингю был прав: склонив голову перед императором, принц терял свою волю, но Бу Сынкван наотрез отказывался верить в то, что такое действительно могло произойти. Даже если принц якобы подчинился, у него наверняка должен быть какой-нибудь план… Бу Сынкван бы все отдал, чтобы быть сейчас рядом с ним, иметь возможность помочь хоть как-то. Только все, что он мог на самом деле — это терпеть всевозможные истязания и вопросы надзирателя, который все никак не оставлял его в покое. — Так ради чего? Сынквану очень захотелось забрать свои слова про ум обратно. — А разве неясно, что я хочу, чтобы мои друзья остались в живых? — Их найдут и так. Это лишь вопрос времени, а ты можешь прекратить свои страдания. — Поставь себя на мое место. Ты бы сдал Вону? Он наверняка тебе очень дорог, раз ты все еще соглашаешься играть с ним в падук. — Иногда я выигрываю, — выдал Мингю и замолчал. Выражение его лица изменилось: он сдвинул брови и плотно сжал губы, все-таки задумавшись над заданным ему вопросом, который вдруг оказался не таким уж и простым. По всей видимости, даже представить подобное ему было сложно: как вообще могло так случиться, чтобы он и его дражайший друг оказались по ту сторону баррикад? Чжухван казался им надежной опорой, которая, в их глазах, никак не могла их подвести. Эта страна кормила и защищала их и никогда не ставила перед выбором. Им давали четкие инструкции, и они выполняли их, и заботиться больше было не о чем. — Не отвечай. Ты ведь не для этого заговорил со мной, я понимаю, — Сынкван хмыкнул. — Так вот, знай: ты не развяжешь мне язык, даже не пытайся. Ты не убедишь меня в том, что в моих действиях нет никакого смысла. Мингю, которого, очевидно, раскусили, только хмыкнул, но Сынкван уловил в выражении его лица, что он действительно задумался над его словами. Пожалуй, на такой службе размышления подобного рода были непозволительной роскошью. Дали команду — выполняй и не ломай голову над тем, почему нужно сделать так, а не иначе. — Мингю! Да где тебя носит, а? — вдруг донесся откуда-то издалека голос Вону вперемешку с эхом. Мингю сразу встрепенулся и начал было уходить, но через пару шагов снова остановился и посмотрел на Сынквана. — Не сдал бы ни за что в жизни, — бросил он тихо и, в конце концов, ушел, оставляя Сынквана наедине с его болью. Сынкван только хмыкнул. Он мог бы порадоваться своей победе: он получил честный ответ от надзирателя, который так упорно гнул свою линию, заставил его думать, а сам не поддался на его провокацию. Только вот острая боль, смешанная с жаждой и голодом, никак не располагала к радости. Последние свои силы он истратил на разговор с Мингю: казалось, и на смертном одре он будет нести свою правду в мир, даже если единственным его слушателем окажется голодный стервятник. Но теперь боль взяла свое, она затуманивала его разум, и мысли разбегались из его головы. Это была первая пытка. Для Бу Сынквана все только начиналось.***
В комнате принца было больше места и света, чем в проходной, где обитал его телохранитель, поэтому его ранами служанки занимались в самих покоях. Джонхан тем временем смотрел в окно, вслушиваясь в плеск воды и бормотание переговаривающихся между собой служанок. Он не хотел видеть, как покраснеет от крови вода, как Сынчоль зажмурится хоть на мгновение от далеко не самых приятных ощущений. Да, такое поведение принца можно было счесть как слабость, и для него так оно и было, но Джонхан никак не мог заставить себя обернуться. Он все думал о сцене, которая произошла между ним и телохранителем только что. Сначала ему показалось удивительным, что он смог достучаться до Сынчоля, но постепенно пришло осознание. Он заговорил с ним на его языке. Он признался, что произошедшее причинило ему, принцу, боль, и его телохранителю было достаточно этого, чтобы изменить свое решение. Эта преданность, это слепое благоговение… У Джонхана мурашки побежали по коже. Посмотреть на ситуацию так, со стороны своего подданного — было в этом что-то жуткое. Принц и не представлял, насколько иначе он мыслит. Джонхан не знал, сколько прошло времени, когда все затихло, и только тогда он повернулся к Сынчолю лицом. Телохранитель был перевязан, и желтоватые, не первой свежести ткани, широкими линиями обматывали его крепкий торс. Он кивнул принцу в знак благодарности — без его приказа служанки и с места бы не сдвинулись, чтобы ему помочь, — и уже собирался уходить. — Больно? Вопрос сорвался с губ принца сам с собой, и телохранитель остановился. — Бывало и хуже, ваше высочество, — мягкая улыбка снова тронула уголки его губ. — Те шрамы… — Старые, очень старые, — Сынчоль покачал головой. Принц больше ничего не спрашивал, телохранитель тоже ничего не говорил, но все равно не уходил, молча стоя в дверях. Джонхан внимательно рассматривал его, чувствуя, что тяжесть на его сердце сдавливает его все сильнее. Сынчоль получил эти шрамы еще в Уёне. Что же он совершил? Телохранитель продолжил говорить только тогда, когда служанки покинули комнату. — Знаете, ваше высочество, — он снова затих, как будто прикидывая, имеет ли право он говорить то, что собирался сказать, — это так странно. Тогда меня били за то, что я недостаточно предан вам. Сейчас все наоборот. Сердце Джонхана пропустило удар. Что это значит? Он смотрел на телохранителя, сдвинув брови в смятении. — Кто бил тебя? — Мой… — Сынчоль вдруг замешкался. — …учитель был очень строг со мной. — За что он тебя наказывал? Сынчоль молчал. Принц требовательно помахал рукой, чтобы тот продолжал. — Боюсь, я и без того сказал слишком много, ваше высочество, — в итоге произнес телохранитель совсем тихо, потупив взгляд. Он уже начинал жалеть, что все-таки решил поделиться мыслью, которая показалась ему странной. Когда он озвучивал ее, он что-то никак не ожидал, что принц вдруг захочет выпытать у него все подробности. — Я твой принц. И я хочу знать, — голос Джонхана снова зазвучал резко и твердо. — Вы… не должны были увидеть эти шрамы. — Но я их увидел. Ты мой подданный, и я хочу знать, как ты получил их. Вдруг ты какой-нибудь преступник, как мне тогда спокойно спать по ночам? — Джонхан развел руками. — Вы ведь не думаете всерьез, что я преступник, ваше высочество? — осторожно спросил Сынчоль. — Не знаю, ты же отказываешься говорить мне, — и принц пожал плечами и показательно сложил руки на груди. Сынчоль принялся беспомощно озираться по сторонам, но, естественно, некому было спасти его. Джонхан смотрел на него требовательно, изогнув одну бровь в ожидании. Телохранитель вдруг почувствовал себя загнанным в угол. — Я плохо помню, я тогда был ребенком, — Сынчоль попытался улизнуть от ответа, но Джонхан продолжал разбирать его на кусочки своим взглядом. Деваться телохранителю было некуда: разве мог он соврать своему принцу? Выдержав очередную тяжелую паузу, Сынчоль все-таки начал говорить, а Джонхан с каждым его словом становился все мрачнее. — Учитель часто спрашивал меня, кому я служу, кто мой господин. И ему очень не нравилось, если я отвечал не так уверенно или не так быстро, как ему хотелось. Я клянусь, ваше высочество, я не совершил ничего из того, что нарушает наши законы, вам не о чем переживать. Эти шрамы научили меня служить вам, как положено. Осознание приходило к принцу медленно, но когда он, наконец, понял, то почувствовал себя так, словно на него вылили ведро ледяной воды. Эту преданность в Чхве Сынчоля вбивали плетьми. Склонить колено перед кем-то, кроме своего принца, да даже посмотреть на кого-то другого слишком уважительно — для него это ассоциировалось с болью. И Джонхан ведь требовал от него этого, даже толком не объяснив, почему телохранитель должен так поступить, почему должен пойти против идеалов, которые стали его неотъемлемой частью. "Цепной пес" — эти два слова промелькнули у принца в голове, и от них ему стало как-то совсем не по себе. Чхве Сынчоль вдруг показался ему пугающе безликим, и Джонхану страшно захотелось, чтобы тот снова начал дерзить — так он хотя бы показывал, что у него осталась личность и он не превратился в бездушное оружие окончательно. Все это время Сынчоль был рядом, и принц привык к мысли, что он все-таки не один. Только вот самого Сынчоля не было, были его стальные мускулы, его собачья верность и его поясный кинжал. Был телохранитель его высочества наследного принца Уёна, но не Чхве Сынчоль. Только вот Джонхану было этого недостаточно. Не сейчас, когда у него больше никого и ничего не осталось. Ему нужен был… Нет, не друг, которого пытался продать ему отец по цене телохранителя, а просто человек, живая душа, которая будет с ним на одной стороне. Но для того, чтобы на эту сторону попасть, Сынчолю нужно было понять то, что понимал сам принц, и никак иначе. Джонхан начинал осознавать: если он не донесет до Сынчоля суть вещей, он останется совсем один в своей борьбе. Молчание затягивалось. Сынчоль все еще стоял в дверях, растерянно разглядывая письменный стол. Он не поднимал глаз на принца и не мог видеть, что его взгляд заметно смягчился. Джонхан понимал, что должен сказать хоть что-нибудь, но не мог, слова не шли на язык. Он понимал, почему телохранитель не хотел говорить это: боялся признаться, что когда-то он был недостаточно верен его высочеству. Только вот самого принца поразило совсем другое. И он знал: если он попытается объяснить Сынчолю, что перенесенные им наказания были жестоки и бессмысленны, он все равно его не поймет. Для телохранителя все это было нормой. — Можешь идти, — в конце концов, выдавил из себя принц. Сынчоль кивнул и, стоило ему выйти из комнаты, Джонхан обхватил голову руками, зажмурился и принялся массировать виски. Его путь оказывался куда длиннее и тернистее, чем он предполагал. Он и так был озадачен своими попытками разобраться в причинах, по которым государство Чжухван и его народ жили именно так, а не иначе, а теперь ему еще и нужно было придумать, как донести до Сынчоля свой взгляд на происходящее. Нельзя было забывать и то, что всюду — чужие уши, но не говорить с Сынчолем значило поставить крест на их спасении. Да, вопросов у Джонхана было предостаточно. Но хотя бы одно решение — как уменьшить число чужих ушей в своем окружении — все-таки пришло к нему в голову. Джонхан подошел к столу и позвонил в колокольчик. Служанки появились мгновенно. — Девушки, я больше в вас не нуждаюсь. Вы можете быть свободны, — тут принц резко замолчал, вдруг особенно явно почувствовав на себе тяжесть церемониальных одежд. — ...после того, как переоденете меня.