***
Короткие каникулы приходятся как нельзя кстати, теперь не нужно ехать в одиночку через полгорода, подвергая себя опасности из-за своих же новоприобретенных привычек. Не нужно таращиться на обгоревшее пятно на потолке, чувствовать запах нагревающейся от своих рук древесины парты, поджигать случайным прикосновением нейлоновые шторы в аудитории. Он идет сразу к Ли, и это так хорошо. Подумать только, они разгуливают друг к другу в гости, как старые друзья. Обжимаются так, что перехватывает дыхание. Целуются глубоко и медленно, пока не начнут гореть и плавиться внутренности. Может быть, И опомнится слишком поздно, и его кости найдут по частям спустя десятилетие. Может быть, он та самая королева драмы. Цзянь по честному за оба варианта. Переступив порог тихого дома, не стоило принимать из этих красивых рук даже стакана воды. Он совсем забыл, что в чужом логове нельзя съедать ни крошки, нельзя делать ни глотка. Вспоминает об этом только когда треснутая фарфоровая чашка уже пуста, потому что обычная нервная брезгливость не изводит его, пока он имеет дело со Змеем. Предметами и вещами, принадлежащими ему, едой, его телом. Всем, что с ним связано. - Падай, - предлагает тот ему свою постель с огромным белым одеялом. - Хочешь, можешь поспать. Он хитро подмигивает, пятясь к компьютерному креслу. Усаживается в него, согнув колено, и немедленно теряет интерес к бесстрашно принимающему гостеприимное предложение Цзяню. Цзяню, который засыпает ровно через секунду, как голова касается подушки, и видит, наконец, во сне что-то кроме бесконечных пожаров. Угол какого-то мира, где в высокой траве около ручья и плотном тумане, укрывавшем ее, странных созданий почти не было видно. Полузмеи почти всегда спали. Но если забраться повыше, можно было разглядеть их длинные едва поблескивающие хвосты и перепутанные волосы, скрывавшие прекрасные лица. Сам он появился здесь недавно, не помня ни себя, ни своего имени. Кроме интереса и непонимания окружавшего мира, в нем росло упрямое желание как-нибудь достать того, что спал дольше всех. Этого змея, неподвижно лежащего на одной из толстых веток, плотно обвив ее в несколько колец, не потревожили ни разу за то время, что он наблюдает за ним. А нарушить чужой покой самому пока было страшно, ведь он видел как шипел и кусался его сородич, когда прозрачные руки из ручья потянулись к тому, и пальцы ласково пробежались по бледному торсу. Через мгновение обладатель тех рук исчез в глубине без обоих откушенных кистей, что вскоре растаяли на берегу, возвращаясь в свою стихию к хозяину. Так что, стоило хорошо подумать, прежде чем беспокоить спящего. Предназначение свое было неясным, но по мере проведенного здесь времени в голове его светлело, а вместе с этим становились четче странные по началу чувства. Сначала он вспомнил, что раньше у него было сердце, и приложил руки к груди. Вот здесь, оно было здесь и должно было стучать. Пытаясь уловить биение, только теперь он обращает внимание, что стал стеклянным. Прозрачным, как одна из маминых ваз. Раньше ему очень нравились замороженные в кубиках льда мята и лепестки. Теперь и внутри него самого резные зеленые листья и цветы. Так же имелись у него голова, впалый живот, руки и ноги. Ногами он поболтал, сидя на той самой ветке, что служила ложем и для спящего дольше всех. На нее он забрался сразу, когда еще даже не понял, как именно передвигается, намерением или по старинке, как умел когда-то. Он уселся здесь, чтобы в случае чего отогнать других любопытствующих. Над фиолетовыми кронами что-то мелькало, крутилось в вышине однообразно, но привлекательно. Все вокруг менялось от этого суматошного движения. Раздумывая, не переместиться ли поближе к объекту своего наблюдения, он согнул ногу с большой красной хризантемой под коленной чашечкой, как под крышкой. Но отвлекся от своего намерения, считая, сколько раз все вокруг гасло, тут же пробуждая другой свет в вышине и вдоль ручья. Через время огни выцветали, раз за разом позволяя метнуться тому, что делало все видимым и вновь отделенным друг от друга. Он умел считать, но сбился после нескольких сотен раз. Возможно, успело произойти что-то еще, потому что полузмеи сместились ближе к воде и некоторые разомкнули объятья со своими собратьями, непривычно раскинувшись. Значило ли это что-то или им просто стало жарко, было неизвестно. Наконец, собственные прозрачное тело заинтересовало его больше, чем чужая атласная шкура. Свою он не назвал бы так, ведь это была скорее тонкая мембрана. Касаться ее было невероятно приятно, приятным оказалось здесь все, даже дышать. Оказалось так же необходимым проверить, несмотря на вероятный риск узнать, что именно и какого цвета содержится в его стеклянных венах, будет ли так же приятно потрогать кого-то еще. У него даже есть на примете один объект, несмотря на то, что такие как он и те, в воде, были нервными зубастыми тварями, которых, однако, непреодолимо тянуло друг к другу. Закачивались эти попытки близкого контакта неизменно: отстегнутыми хвостами, бившимися в конвульсиях, пока на месте потерянного быстро отрастал новый, прокушенными плечами и располосованными лицами, истекающими перламутровой жидкостью. Цзянь не являлся ни тем, ни другим, не выглядывал из ручья и не имел хвоста. Так может, ему достанется что-то кроме укусов? Проверить определенно стоило, и он стал пробираться вперед, чтобы наконец откинуть серебристые длинно свешивающиеся пряди и рассмотреть скрытое под ними лицо детально. Пока он лез, внизу происходило уже привычное движение. Кто-то появлялся, кто-то исчезал, кто-то сцеплялся в короткой драке, рискуя частями тела, которые ненадолго оставались валяться на внезапном поле брани. Он очень хорошо понимал водных и сочувствовал им - узнать, каковы на ощупь эти вальяжные сони хотелось безумно. Цзянь долго не решался сократить последнее расстояние, но когда все же тронул кожу совсем непохожую на свою, его руку перехватила чужая. Когтистая сильная, но изящная. - Ты еще кто? Настало время задуматься над этим, но пока он просто пожал плечами и честно признался: - Хочу тебя потрогать. - А что еще ты хочешь? - если во фразе и была скрытая издевка, то незнающему, что это такое, ее не было заметно. Поэтому ответ вылетел сам собой. - Если поцелуешь меня, будет вообще заебись. - Свали в туман, м? - удивленно дернув бровью, скучающе советуют ему, но, вопреки словам, дергают ближе. - Ну уж нет, я тебя выследил, - стоит приличных усилий, чтобы не распластаться на чужой груди от рывка. - Выследил? Наверное очень пришлось постараться? - между пухлых, черт, просто идеальных губ, приоткрывшихся вдруг в улыбке, показываются острые зубы. - Не тяни меня! - Да ладно, ты же хотел целоваться. - И сейчас хочу, - но повинуясь внезапной вредности, Цзянь уворачивается от попытки тут же воплотить его желание. Руки упираются в чужой крепкий торс, а его уже прижимают, усадив на себя верхом, подперев для надежности гибко изогнувшимся длинным змеиным телом. - Забавный ты, стекляшка... Развлекай меня теперь. А будешь дергаться, я тебя укушу. Возмущение, наверное это оно, подогревает всю наполняющую Цзяня воду. Поерзав на новом месте, но не сместившись, он внезапно вспоминает свое имя, хочет поделиться этой радостью, но Змей, а это точно он в совершенной своей форме, стискивает объятья с явным намерением попробовать его на вкус не дожидаясь сопротивления. Хрустальная кожа хрустит как сахарная корочка, когда изогнутые белые зубы прокусывают ему левое плечо, в котором совсем недавно распустился болотный ирис жгучего желтого цвета. И глаза, такие же, как этот ирис, как Луна от заполонивших ее цветов, жаркие желтые глаза плотоядно прищуриваются, но И нисколько не страшно, боли он не чувствует и сам тянется за опасным поцелуем, гладит безупречное лицо. - Сладкий, - тихо выдыхает Змей после. Длинный язык слизывает текущую по плечу влагу. - Мягкий, - руки мнут бедра Цзяня, прихватывают ягодицы, вдруг бесстыдно растягивая их в стороны. - Интересно, а внутри ты какой? - Проверь, - соглашается на неозвученное, но явное предложение, ведь жить осталось ему совсем мало, не то, что Змею, хитро обманувшему время. Он скоро исчезнет, потому что цветы в нем больше не скрыты. Последняя вода сбегает к локтям, когда он обнимает своего змея за шею, приподнимаясь над ним коленях. Целует неаккуратно и торопливо, крепко, намеренно пытаясь пораниться. - Дай-ка тебя распробовать... - Быстрее! - Нет времени объяснять, да? - ухмыляется зубастое создание, поднося к своим губам прозрачную ладонь с россыпью разноцветных маргариток под кожей, лижет ее, а затем и каждый палец по очереди оказывается в его горячем рту. Особенно И нравится указательный в плотном обхвате этих губ. Он только слабо кивает, медленно толкаясь им вглубь до прозрачной костяшки, а затем и средним, и безымянным по пленительно нежному языку. - Тогда давай, стекляшка, своими пальчиками, - ему пошлейше подмигивают и демонстрируют длинные алмазные когти. - Как видишь, я этого не могу. Но могу помочь по-другому. Жадные руки тут же снова хватаются за задницу, заставляя выпрямиться и придвинуться ближе, пока И снова бесстрашно запускает пальцы в открытый специально для этого рот. Там внизу они не будут так же легко скользить сразу, но он постарается... Змей прижимает его к своей груди, держа максимально раскрытым, и ничего не остается, как послушно начать растягивать себя, чтобы смочь принять хотя бы треть этого внезапного ствола, что был скрыт до сих пор. Теперь, чуть обернувшись, можно наблюдать его во всей красе. Яркий и блестящий от смазки, большой и горячий, теперь он касается внутренней стороны бедра, утыкается атласной головкой в промежность, мешает руке Цзяня и дразнит, соскальзывая к ложбинке. Хочется скорее взяться за него, а не продолжать торопливо двигать пальцами. - Ну хватит, - прерывает Змей и велит: - Садись поглубже. Медленно и туго, но у них получается. Непроизвольный стон срывается, когда Змею надоедает нежничать. Пока они возились, успели взойти - он вспомнил! - звезды, и теперь его натягивают размеренно, плавно, каждый раз как в первый, с оттягом и со шлепком, заставляя чувствовать весь объем и каждый миллиметр своей длины. Цзяню так хорошо от всех этих грубоватых жадных прикосновений, от наглой полуулыбки, собственнических взглядов... Но он и рад принадлежать, отдаваться со всем жаром, раскаляться еще больше и выкипать. Но рана, зализанная длинным ловким языком, не закрывается, из нее продолжает течь, отнимая драгоценные капли жизни, но это уже не беспокоит. Бессмертного змея это не волнует и подавно, он сцеловывает всю испарину со стеклянной кожи, с хрустом прокусывая ее острыми зубами снова и снова во всех местах, где дотягивается, пока его собственная нисколько не делается горячее, напитанная долгим лунным светом. Обольщенный вниманием к себе, он хочет получить его все без остатка, позволяя хрустальному то и дело отвлекаться на свое перламутровое змеиное тело. Тогда тот откидывается назад, предоставляя возможность натягивать себя так, как хочется, и гладит, и гладит его узорчатую поблескивающую шкуру. В прикосновениях Змей не нуждался никогда, но эти прозрачные руки он чувствует очень остро, желая их еще больше... Воды в его любовнике осталось совсем немного, скоро будет развязка, будет конец. Пушистые пионы в нем блестят последними каплями на своих нежных растрепанных лепестках, теснятся к небрежным ирисам, мокрым астрам, тело его источает влажный цветочный запах еще ярче. Неосторожно глянув вниз, у И вдруг кружится голова. От высоты и от того зрелища, которое там обнаруживается. Все твари, наземные и водные, смотрят представление, разворачивающееся на нижней ветви дерева. На них. Судя по улыбкам и вожделеющим лицам, все до единого слышали, как он стонал и кричал, когда ему было особенно невыносимо хорошо. Некстати вспоминается, что такое стыд, опасность и страх. Тогда-то оргазм и накрывает его, иссушая. Той жидкости, что оказывается внутри него, недостаточно. Цзянь выкипает до самого дна. Сильным рукам остается сдавить его, чтобы пустая оболочка рассыпалась стеклянным крошевом, тогда он сможет, умерев тут, проснуться. - Ты был очень хорош, стекляшка. Даже жаль, что ты закончился, - слышит напоследок жаркий шепот.***
Цзянь обнаруживает себя завернутым в белое Змеево одеяло, как в кокон. Или словно бы его спеленали так специально, чтобы обездвижить. Ощущая полную безмятежность, он рассредоточено и бездумно долго пялится перед собой, пока не смаргивает, и взгляд его не начинает плавать. Заметив некоторое шевеление на своей постели, Шэ Ли тихо обращается к нему из глубины комнаты: - Добро пожаловать в наш дерьмовый мир обратно. Ты заблевал мне футболку. Между тем, комната выглядят так, будто в ней дрались, обрушивая все что можно или целенаправленно разносили в хлам и без того немногочисленные вещи, или трахались на всех поверхностях. Цзянь пощупал себя под одеялом. Судя по засохшей сперме на животе, так оно и было. - А ты буйный, оказывается. Может холодненького? К башке больной твоей приложить... В воздушных недрах Цзянь с трудом поворачивается в сторону мягкого монотонного голоса. Поясница у него, оказывается, болит. - Чего?.. - сипит так, будто слег с ангиной. - Припадочный, говорю, чего. Давно с тобой это? - Не так давно, - отвечает И, имея ввиду свои сложные отношения с огнем, все еще не понимая, о каком буйстве речь. - Ли? - Мм? - Мы что, трахались? - Нет, но пришлось подрочить тебе, чтобы ты успокоился, - буднично отзывается он со своего места, без света сидя в компьютерном кресле далеко вытянув ноги. - Ладно. - Ладно, - через паузу повторяет Змей. - У меня дела, так что... Вот оно. Стекляшка забавный, но не навсегда же. Настает пора валить. Честно, Цзянь мучительно ждал этой страшной минуты каждый день и наконец дождался. - Еды нет. Но, если что, внизу те деды открывают ларек в пять утра, доживешь как-нибудь. Твоя задача постараться не разъебать мне хату окончательно. Хотя... - И оглушенно смотрит на склонившегося над ним Шэ Ли, практически не разбирая смысла сказанного. - Хотя, можешь крушить. Все равно я съезжаю. - Куда? - сердце болезненно сбивается, и Цзянь, не понимая, выгоняют его или нет, успевает проклясть и себя, и все это в очередной раз. - Не ссы. Тут рядом, - Змей скрывается в темном коридоре, шурша оттуда чем-то.***
- М? Чего? - вскидывает он бровь, зажав губами сигарету. Уворачиваясь от ветра и не находя такого положения, в котором бы не бросало в лицо и не трепало длинную челку, несколько раз щелкает зажигалкой. Цзянь всегда боится этих моментов и почти не дышит, не моргая глядя на это, на вспыхнувшие блики на его кольцах. Одного взмаха ресниц будет достаточно, чтобы солнечные зайчики превратились в маленькие живые язычки пламени, что с радостью кинуться облизать эти красивые руки, держащие маленькую жестяную коробочку, откуда Змей достает сигарету и ему, будто бы ничего не замечая. - Ведешь себя как бесстрашный человек, - Цзянь пытается переводить все в шутку, но напряжение и иррациональный страх ему не скрыть, он знает. - А кем я по-твоему должен быть? Цзянь не упоминает о его воплощении в нага, оставляя свои температурные фантазии на потом, для какой-нибудь очередной обжигающе откровенной дрочки по телефону, когда голос на том конце станет таким бархатными, что в порыве страсти невозможно утаить ничего. Для Змея же не существует поводов для беспокойства, запаха собственных горелых волос, не глядя он сует в карман пальто И свою жестяную сокровищницу, хотя у него имеются и свои. Цзянь не говорит ни слова, молча сжимая горящими пальцами прохладный метал, где под крышной с приклеенным к ней осколком зеркала лежат обычные человеческие мелочи: кольцо, пара сигарет, бальзам для губ, спутанные наушники и трогательный кубик ириски в нежно-персиковой обертке. Несмотря на опасность, Цзяню сложно удержаться и не закрыть глаза, ведь то, что сделал Ли, он считает показательным жестом доверия. Даже если это очередная его мечта, ему нравится. Очень сильно нравится. И то, как легко оказалось прервать бесконечную череду событий, где он становился более страшен и отвратителен с каждой бессмысленной и мучительно болезненной встречей, просто однажды отменив их раз и навсегда. Его не придется больше слышать и видеть, ненавидеть его. Получать поцелуи с помощью угроз у него не особо получалось. Цзянь уверен, что в составе ткани его одежды нет ни одной синтетической нитки, поэтому может продолжать держать руки в карманах без опасности увидеть пламя до самых локтей. Отвечает, когда Змей уже докуривает, и наверняка не помнит своего вопроса, не спеша встает со стесанной старой ступеньки, начинает спускаться вниз. Цзянь говорит, что ему не так важно, кем, но вполне сойдет обычным человеком, Ли, слышишь? - Ты идешь, нет? Цзянь идет.