Pyros

Он - очередная единица в печальной статистике. Если такую, конечно, ведут. Учитывают всех страдающих от неразделенной любви. Но многим не повезло намного больше, чем ему. А он молодец. Вроде бы так похвалил его Змей? Молодец, но огромная пустота в нем ещё не затянулась, не зажила, и следовало быть намного внимательнее, а то ведь можно что-то где-то неосторожно подцепить... Что и случилось. Правда, был просто отличный день, чтобы наткнуться на Ли и без раздумий затолкать его в себя, закрывая брешь. Как Безликий, жадно проглотить то, что дало намек на насыщение, на призрачное чувственное наслаждение. Несчастный голодный Цзянь. Он просто пиздец как разочарован в себе. Но если так посмотреть, ему как бы и неплохо совсем. Нормально ему, он даже не против, даже рад подкуривать от собственного указательного пальца и не вспоминать в какой карман положил зажигалку. Покручивая вилку и глядя на ее острые зубцы, он подумывает одолжить жидкость для снятия лака у Цзыси, но мысль эта тут же нагоняет нервозность, стоит ему представить настороженный темнеющий взгляд Чженси при его попытке подойти к ней. Он и не собирался никогда причинять вред ни ей, ни ему, но его пугает все сильнее чужая, а главное, своя уверенность в обратном. В самом деле, очень хотелось бы хоть на минуточку сделать так, чтобы Чжань почувствовал ту боль, что он испытал за эти годы, пусть даже не всю. Но пытаться сделать что-то с ним самим совершенно бессмысленно. Залепить по лицу, оставить внушительный синяк или даже рану - это все не то. Пусть испытает ненависть, ожесточение и душевную боль, вслед за которой справедливо почувствует то же самое и сам Цзянь. Совсем немножко. Например, когда без труда вывернет Цзыси руку в плече, оглохнув от ее крика. Он представляет это так живо, что его начинает мутить от стресса, и с обедом сегодня совсем не ладится. Вилку тоже приходится убрать от себя подальше, сразу в ящик к столовым приборам, чтобы не видеть ее. Так же он сделал с некоторыми другими острыми предметами после того, как недавно едва смог преодолеть нестерпимое желание воткнуть себе в глаз свою антикварную шпильку для волос. Другие имеющиеся заколки пока что не подстрекали его к самоповреждению так очевидно, как эта, но от греха подальше на виду остались одни безобидные "крабы". Поэтому, криво подобрав непричесанные волосы, теперь он чаще выглядит как спросонья и с похмелья одновременно, пускай даже и не напивался никогда в жизни. Еще Цзянь не нашел второй бирюзовый носок, и пару ему составляет полосатый с желтыми звездочками, - один выше, другой короче.       Занятие безопаснее прежнего и определенно интереснее - хмуро сидя за кухонным столом наблюдать через коридор за Шэ Ли, увлеченно осматривающимся с таким видом, будто решил обосноваться здесь надолго и с комфортом. - Скажи, тебе делать нечего? - апатично обращается к нему И. - Угу, до среды я абсолютно свободен, - Змей медленно заходит к нему на кухню, приваливается плечом к стене и складывает руки на груди; на левом запястье, как и прежде, приглушенно поблескивает мутным перламутром браслет из небольших круглых камней на кожаном шнурке. - Ладно, и чем займемся? - Будем трахаться. Или есть возражения? Возражений у Цзяня совершенно никаких. Как и какого-либо волнения, предвкушения, ожидания. Его будто недавно огрели по голове, а он и рад этому и внезапно возникшей ватной информационной тишине. Он так устал думать один и те же мысли, переживать об одном и том же, и пока не привык иметь чье-то внимание, не заработав его примерным поведением и прилежным трудом. Несколько дней он только пробует на вкус это состояние, еще больше отгородившее И от окружающего мира, не пропускающее сигналы извне. А потом все-таки пишет ответ на сообщение, которое упрямо не открывал, отправляет свой адрес. И вот - Змей перед ним. - У меня для тебя кое-что есть, - говорит он, и Цзянь сразу настораживается и напрягается. - Да брось, тебе понравится. От вида подходящего к нему Ли, ближе, чем могло было быть позволено когда-то, И сковывает внезапным страхом. Впору изобразить окоченение, притвориться мертвым, чтобы хищник потерял интерес. Происходящее просто не влазит ему в ум. Хоть и дал свое согласие, но будто со стороны смотрит на то, как Змей становится между его колен, растолкав их своим бедром. - Дай-ка сюда руку, - глядя сверху вниз, просит он негромко, мягко. Звук его голоса получается каким-то сухими, без интонационного подтекста, и почему-то именно это оказывается очень приятными. Даже слишком. Больше всего вдруг хочется, чтобы Змей продолжал говорить что-то нейтральное, отойдя на безопасное расстояние. Может даже было бы лучше не видеть его самого и его глаз. От прикосновения руки отчего-то покрываются мурашками - Ли не дожидается, пока Цзянь отомрет, сам цепляет его пальцы, склоняясь. Солнечный луч прицельно зажигает желтую радужку левого глаза, сразу приоткрывая завесу таинства плохо знакомой и опасной в недавнем прошлом личности, показывая, что Змей Цзяню по духу ближе, чем это могло казаться раньше. Что внутри у него знакомое Цзяню пламя, похожее на то, с которым он сосуществует уже достаточно времени, чтобы узнать. Пальцы касаются чужих приоткрытых губ и сразу за ними - влажного и теплого. Наверное, Змей из тех, кто умеет завязывать во рту вишневые хвостики в узелки, раз язык его будто везде и сразу... Скользит по фалангам и между, слегка сжимая с двух сторон. Цзяню слишком много ощущений, чтобы понять, что именно происходит за этими губами, но Ли открывает рот, демонстрируя раздвоенный "змеиный язык", подвижные половинки которого обхватывают его безымянный палец. Первые секунды И просто пялится на это, затаив дыхание. - Ну как, нравится? - Пиздец, - вырывается с выдохом. - А целоваться хочешь? Вместо ответа Цзянь, подаваясь вперед, хватает Ли сам. Хватает за одежду, за плечи, буквально умирая от простого ощущения живого человека в своих руках. Во рту сухо, сердце бьется как попало и лицо, вероятно, до идиотизма глупое и озадаченное. Ведь не может кто-то дарить ему объятия по собственному желанию, просто так. С него обязательно потом спросят за это... Но это будет потом. Поцелуи перегружают его нервную систему так сильно, кажется, он в мгновении от потери сознания. Эти мягкие губы и язык со сплитом, захвативший его рот, возбуждают настолько сильно, что он даже не подумает сказать "нет", если прямо сейчас его развернут, нагнут над кухонным столом и выебут, даже не раздев полностью. Он спит, кажется И - настолько все абсурдно. Но во сне чаще всего Цзянь видит бесконечно долгие полыхающие то ли закаты, то ли рассветы, какие-то бескрайние луга, охваченные пожарами, и ничего больше. Сейчас же он, кажется, в своем сегодняшнем утреннем сне, не визуальном, а тактильном, где ему было горячо, тесно и мучительно сладко, как не было уже давно. Происходящее дразнилось: то появлялось, то исчезало, затягивало плотнее, туго оборачивая грудную клетку и бедра шелком, заставляя выдыхать стонами, то едва касаясь скользило по его телу. Так же, как сейчас, влажный Змеев язык на его шее. Он обзовет себя чуть позже и может даже захочет накидаться до бессознанки, чтобы забыть то, что делал накануне, но сейчас он подставляется, закрывая глаза, собираясь не отказываться ни от чего, что ему предложат. Вероятно, на нем проводят какой-то эксперимент. У Змея нет ни одной причины проявлять к нему интерес, кроме внезапной прихоти или корысти. Улыбка проступает на его губах деликатно, почти снисходительно, но И не успевает распознать мимолетную эмоцию и определить ее для себя как опасную - чужие руки поднимают его на ноги и прижимают к себе, вовлекая глубже в развязный поцелуй. Сложно догадаться, что родит Змеев ум следующим - Цзянь и не спрашивает, титаническим усилием заставляет себя не спрашивать ничего, не сыпать вопросами по привычке, не ляпнуть в порыве откровения, что это будет его первый раз. Да, он собирается с благодарностью принять все, что ему дадут. Ли безусловно нравится его порыв. С их последней встречи в школе прошло уже достаточно времени, теперь они вроде как официально взрослые и вольны творить со своими жизнями и телами что заблагорассудится ни на кого не оглядываясь. И кто бы мог подумать, что свою жизнь вместе с собственной психикой Цзянь обнаружит висящей на волоске именно в тот момент, когда споткнется о Шэ Ли... Что спасет его парень с отвратительной репутацией случайным своим появлением и легкомысленным, насквозь пошлым предложением. Может Цзянь и склонен драматизировать, но не в этот раз. Он прекрасно помнит, как долго не сходило воспаление с раны, оставленной Змеем тупым канцелярским ножом, как долго она болела. Так что, он вполне осознает, кого хочет в данный момент.       Что-то ворочается, зарождается в солнечном сплетении, стягивается в клубок, чтобы позже расплестись, а ноги слабеют, когда Ли, прижав его руки, оставляет темно-вишневые отпечатки своих поцелуев на подрагивающем животе, оттянув вниз не расстегнутый пояс брюк. Это он, одобрительно выгнув бровь, заметил среди бардака на столе два тюбика помады - Цзянь перетащил почти всю косметику матери к себе. Ссутулившись, с ленивым интересом Ли переворошил все, что видел, принюхался ко всем флаконам с туалетной водой, и прилип к овальному зеркалу, почти ткнувшись в него носом. Щелкнув магнитным замком под брендовой эмблемой на увесистом металлическом корпусе, Ли оборачивается от зеркала. На губах его матовый бархатный цвет, в тени уходящий практически в черный. Цзянь позволяет подобраться к себе осторожно, словно его может спугнуть любое резкое движение, и он передумает и сбежит. Ли подходит по плавному зигзагу, усыпляя беспокойство своей медлительностью, гипнотизируя, ближе и ближе. Опирается коленом между его ног, легонько бодает лбом лоб, пристально глядя в глаза из-под челки: - Раздевай меня. Это ли не шаг на темную сторону?.. Который Цзянь беспрекословно делает. Тянет молнию на чужой ширинке, пользуясь официальным разрешением, почти благословленный им, сдирает плотные черные джинсы с бедер вниз, зацепив вместе с ними и белье. Распластав ладони, ведет вверх по теплой талии, поднимая безразмерную серую футболку. Змей перехватывает ее, легко скидывает, толкает в плечо. И Цзянь падает в бездонную пылающую пропасть одновременно с тем, как на его животе расцветают ожоги поцелуев. Не исчезают бесследно, оставаясь в памяти сводящими с ума бесконечными повторениями, а остаются существовать, пока появляются все новые и новые. От прикосновений краска постепенно стирается, штампы на белой коже становятся почти незаметными, и тогда Ли, приподнявшись, добавляет еще - не глядя, вслепую проводит помадой по своим губам, используя прозрачные глаза И как зеркало. Змей трется щекой о его бедро, оставляя следы губ и там, некоторые растирает, пачкая ладони и подбородок. Цзяню достаточно и этого, ему и так сложно поверить в то, что он может вызывать в ком-то желание. Что его можно целовать, авансом ли за что-то или нет, ему уже все равно, потому что его не целовали пока еще никак и он - никого, если не считать тот неуклюжий детский клевок в коридоре у Чженси. Только вот Змею об этом знать необязательно, даже когда он шелестяще, словно вовсе без слюны, будто не они мокро и долго сосались секунду назад, шепчет ему в самое-самое ухо. - Предложение такое... - начинает Ли, но Цзянь крутит головой, вновь находя его рот и ловя дыхание, дыша сладким травяным запахом волос. - Просто расслабься. Я сегодня добрый, представляешь? Сделаю тебе приятно. Слоги легкие и сухие, пожароопасные. Их нужно совсем немного, чтобы бездумно или вполне осознанно положить конец чьей-нибудь жизни. Эти звуки "р" рассыпаются внутри И искрами накаляющегося возбуждения все ярче, едва ли не сильнее, чем поцелуи темно-вишневыми губами. И Господи, он давно согласен и раздвинет ноги даже без намека. - Ты же не против трахнуть меня, правда? - вдруг спрашивает Змей, сидя на нем. Выпрямляет спину, глядя сверху вниз, и вопрос звучит повелением, которое не может быть не исполнено. Цзяню нечем дышать, все слова, которых всегда неуместно много, сгорают у него где-то в солнечном сплетении, и он только стонет, даже не слыша себя, когда Шэ Ли берет в рот. Все должно быть дозировано. Должно, да не обязано. Поэтому у И, как у исключительной личности, всегда самые дикие, самые жесткие качели. У него на них долбаный безлимитный абонемент аж с самого наихудшего подросткового периода и по сей день. Этак можно стать адептом верования в очищающие душу страдания - чем больше и дольше страдаешь, тем лучше будет воздаяние. А еще... еще можно подсесть на эти моменты наслаждения, помня, как перед этим был готов уничтожать себя без оглядки, учуять в этом некую закономерность. И то безудержное в нем, что с готовностью жаждет саморазрушаться, бросаться в самое отчаянное и безнадежное, только и ждет, чтобы с превеликим удовольствием сожрать очередную дрянь. Именно из-за этого Цзянь знает, что ему нельзя пробовать что-то сильнее сигарет - он непременно подсядет. Сразу и до конца своей короткой жизни. А теперь он пробует Шэ Ли. С Шэ Ли он открывает даже не то, как охуенно хвататься за волнистые серые волосы, подкидывая бедра, чтобы проникнуть глубже в горячий рот, а ощущение пристального внимания к себе, неизведанного наслаждения собой. Чувство, когда почему-то вдруг ему хотят сделать хорошо, ласкают ни за что, глухо шепча под самые ребра о том, какая у него нежная кожа. Вылизывают, словно он покрыт сахарной корочкой, сжимают под головкой половинкам языка... Не дают кончить... Только бы смочь умолчать о том, что счастлив от того, что он его первый, - "и последний", шепчет темный-притемный, самый ядовитый и правдолюбивый его внутренний двойник, - только бы удержаться от неосознанных нежностей и лишних комплиментов, чтобы не быть посаженным на крючок ими же. Со Змеем все может быть использовано против него, даже сорванное дыхание и головокружение, когда Ли медленно, очень медленно опускается на его член. Для него подобное явно не ново, но красивый его живот, тренированный ровно столько, чтобы быть ровным и плоским, напрягается, И чувствует его усилие, хоть он и старается быть расслабленным особенно там, где нужно. Цзяню горячо и туго, и как же он благодарен своему острому зрению - ему доступна каждая драгоценная деталь. Запомнить все, особенно эти приоткрытые губы в полустертой матовой помаде, то и дело проходящийся по ним раздвоенный язык, сведенные брови. - Держи меня, - вновь приказывает Змей, но Цзянь уже и сам гладит его ноги, поднимаясь ладонями от колен, гладит бедра около острых подвздошных костей, и конечно же знает, что тот совсем не против, когда на последних сантиметрах рывком насаживает его на себя. Змей шипит, откидывает голову назад, после склоняет ее на бок и замирает, стискивая коленями. Влажно поблескивающие белые зубы видны в проступающей диковатой полуулыбке: - Охуенный я, скажи? И теперь уже улыбается сам Цзя, спазм смешка содрогает грудь, но слова успевают сорваться. - Отмечу этот день в календаре. День, когда Змей трахнул себя мной, - Цзянь чуть приподнимает бедра, чувствительно скользнув внутри, - Ли сразу же глубоко вздыхает. - Будешь двигаться или тебе помочь? - Лежи, сука, спокойно... - Змей упирается в него руками, слегка приподнимаясь. - Спокойно, как труп или как бревно? Что больше нравится? - лыбится И почти так же. Их обоих мелко потряхивает. Эта пикировка - просто способ разбавить накаленный момент. - Я сейчас передумаю и выебу тебя, - шепчет Шэ Ли ему куда-то в кадык, больно укусив, и снова выпрямляет спину, открываясь взгляду. Просто обняться кожа к коже ощущается сейчас почти что как оргазм. Цзянь сначала опирается на предплечье, но его притягивают вплотную, и он рад прикасаться не только губами и ладонями, которые тут же начинают блуждать по шелковой загорелой спине, а всей грудью. И еще крепче, зажав между животами сочащийся смазкой Змеев член. Змей двигается сам, держась за плечи. Сначала так мучительно медленно, что темнеет в глазах. Хочется оттолкнуть его, опрокинуть, подхватывая под бедра, выскользнуть из него и снова войти, но медленно лишь в самом начале, только пока скроется головка, а потом сразу задать почти сумасшедший темп, такой, чтобы мог только стонать. Замедляться, заставляя тянуться за собой, замирать вовсе, наблюдая, как выгибается, поводя бедрами. Цзянь так никогда не делал, но представляет все это в красках. Отчаянно хочет сделать так с Ли и знает, что ему будет позволено... Ли запускает все пальцы в волосы Цзяня, оттягивает назад, поднимается на колени, снимаясь с члена. - Вставь его, давай, - наверное он видел все, о чем только что думал И. Руки не останавливаются, блуждая по идеальному смуглому телу, только немного насыщая И, ведь ему нужно этого всего во много раз больше, Ли нужен не один раз. Нужен снова и снова. Он тянет его на себя, вниз, сжимая талию, обхватив свой скользкий член, - кое-кто не пожалел полбутылька смазки, - направляет его между крепких ягодиц, аккуратно проведя там пальцами. Делает, как хотел: проникает только головкой, крепко обнимая одной рукой, удерживая, чтобы после резко опустить на себя. Змей горячий, весь сладкий и терпкий. Тяжелый, настоящий, а не образ в огненном зареве, которые стали все время сниться И. Гибкий и похотливый. Живой. Не представляющий себе, сколько усилий стоит для И не вскрыться и не облить его непрошеной нежностью, без которой он кажется не существует, которую заталкивает в себя поглубже, держит под замком. Цзянь откидывается назад, чтобы наслаждаться видом, слегка придерживая Ли, который двигается теперь легко и плавно, изгибается на нем как прекрасная диковинная змея, без труда поднимаясь и опускаясь на всю его длину. Сам ласкает себя по груди и шее, размеренно водя кулаком по члену. Чувствует тот самый момент, когда было бы достаточно замереть и сжаться, чтобы кончить обоим. Быстро, не без недовольства соскальзывает и, содрав презерватив, додрачивает И буквально парой движений, все так же сидя на его бедрах, не переставая дрочить и себе. Так вот в чем польза владения обеими руками, скомкано думается Цзяню, прежде чем под закрытыми веками плеснет огнем и расплетется тугой жгучий узел под ребрами и внизу живота. По секрету от кое-кого он слышал, один их общий знакомый тоже так умеет... Эти стоны он хотел бы слышать ближе, непосредственно под собой, слизывая вибрацию с его горла, либо находясь глубоко в этом горле и вздрагивать от них самому... Но сейчас Змей слизывает прозрачную перемешанную сперму с молочного живота И. Длинный язык со сплитом скользит по бархатной коже, собирая все до последней капли. Ли склоняется к самому лицу, напоказ облизываясь. Распластывается на нем, притираясь, слизывает все брызги с ключиц и бледно-розовых сосков. - А не такая уж ты и неженка, как я думал, - приглушенно тянет он, смотрит, полуприкрыв желтые глаза сыто и спокойно, и это вязкое спокойствие передается другому. - Хочу повторить. У Цзяня забрали половину его беды, натрамбовали успокоительным, так ему кажется. Он ничего не отвечает, только целует пряный сладкий рот в миллионный сегодня раз после своего первого настоящего поцелуя. Огонь, преследующий его, сожрав, что кинули, отступил. Просто трахайся почаще, кретин, советует Цзянь И сам себе почти без усмешки. Но если бы все было так просто. Его πυρ не так прост, пока что накормленный и обманчиво умеривший пыл. Но Змею незачем с ним возиться, он не станет. Он и сам нестабильный, эгоистичный, потакающий своим прихотям - и только. Они отлично провели время, большего ему не обещали.

***

Со своим длинным шарфом, что намотается на автомобильные колеса, он когда-нибудь станет Айседорой нового века, но сейчас ему не позволяет это сделать случайный прохожий, который дергает его с пешеходного перехода назад. Оглушенный гудками машин Цзянь не понимает, что тот человек орет ему прямо в голову, но, неловко поднимаясь с асфальта в перепачканных в дорожной пыли белых джинсах, шарф с шеи все-таки стягивает и комом запихивает в недра сумки. Собирает все выпавшие из нее вещи, чуть не наступая на телефон, на экране которого с десяток новых сообщений, появившихся за ту минуту, когда πυρ, что больше неотделим от него, наполнял его сердце знакомым ожиданием удовольствия, сравнимого с оргазмом, толкая его сделать шаг на красный свет.