«Еще только 5 часов вечера, а за окном уже непроглядная тьма с унылыми пейзажами и пасмурными людьми. Тоска.»
Дэвид поежился и поудобнее закутался в теплый плащ. Сварливый возница подгонял лошадей, то и дело щелкая длинным кнутом над их ушами.«Ничего удивительного. Кому охота в такую погоду работать? Даже мои карманные часы отказались сегодня ходить.»
Доктор мрачно усмехнулся своим мыслям и, наскоро надев треуголку, вышел из кареты. Он расплатился с извозчиком и устало поплелся к своему поместью. Поднявшись по ступенькам и зайдя в дом, он вдруг остановился. Бросив саквояж с инструментами, Ливси тяжело вздохнул, снова вышел из дома и пошел прочь, в сторону далеко виднеющихся пашен. Урожай давно был убран, лишь кое-где на невозделанных межах виднелись короткие сухие остовы стеблей, почти прибитые к земле непогодой. Высокие кожаные сапоги почти тонули в размытой глине и черноземе, а ладони без перчаток начали замерзать. Ливси, однако, ничего из этого не заботило. Его мысли вот уже много дней возвращаются к Джеймсу. На днях доктор получил письмо от Хокинза, и оно было похоже на сухой отчет экономки. Молодой человек написал, что он успешно обосновался в Лондоне, снял комнату и начал обучение в институте. Еще Джеймс упомянул, что за два месяца уже успел найти несколько друзей и наладить режим сна. С одной стороны, доктор был рад долгожданному письму, но, с другой стороны, он видел смятение юноши и понимал, как много всего тот оставил недосказанным. Тяжелые мысли давили на голову, и та, сама собой, упала на грудь. Доктор — всегда улыбчивый и простой, а сейчас — понурый и уставший, стоял на замерзшей земле, чувствуя запах красных апельсинов. Совсем рядом мужчина услышал чье-то фырканье и с удивлением обнаружил одинокого жеребца, что неспешно бродил, пытаясь насытиться свободой и остатками сухой травы. - Откуда ты здесь?-Ливси ускорил шаг, и через минуту стоял напротив, поглаживая бархатный нос животного. Конь совсем не испугался Дэвида, напротив — тихо фыркнул и сделал два уверенных шага навстречу. Быстроногий спутник доктора был вороной масти, а его грива и хвост отливали синевой. На коне не было седла, из чего Ливси сделал вывод, что животное либо откуда-то сбежало, либо его намеренно привели сюда пастись и не забрали. -Хороший, хороший мальчик.- приговаривал Дэвид, поглаживая коня и заглядывая ему в глаза. Затем, доктор резко отошел, обойдя лошадь сбоку, остановился и одним ловким прыжком очутился на спине животного. Жеребец, будто этого и ждал: он тут же пустился вскачь по почти размытой дороге, унося мужчину в юношеский галоп. Конь летел, как стрела, оставив позади небольшую дубовую рощу и старый сельский погост. Очнулся мужчина лишь на краю обрыва, с верхушки которого можно было видеть море на многие мили вперед. Ливси стоял на краю, поглаживая взмыленного коня, и пытался унять бьющееся о ребра сердце. Галоп подарил ненадолго ощущение свободы, но разделить его доктор хотел лишь с одним человеком — с Джеймсом. Всегда хотел.***
Когда Ливси впервые увидел Джеймса — еле живого, с огромной раной от ключицы до груди, то его сердце разрывалось при мысли, что мальчик может умереть. Глаза доктора больше ничего перед собой не видели, кроме худого тела в забрызганной кровью рубашке. Вокруг слышались крики и звон разбитой посуды, но Дэвид нес еле живого юношу наверх, приговаривая: -Тише, тише, я помогу. Я — доктор. Доктор Ливси. Скоро все закончится — обещаю. -мужчина плохо соображал, что шептал юноше, снимая с него лохмотья рубашки и укладывая на кровать. Дэвид тут же начал осматривать рану и вытаскивать инструменты из саквояжа. Молодой человек был без сознания и едва дышал. Через минуту в комнату влетела мама юноши и начала причитать: - Господи, Джим, мой мальчик! Ну зачем, зачем ты полез в эту драку?! Что теперь с ним будет, доктор? Он поправится? Я отдам любые деньги, любые ценности, лишь бы мой сын выздоровел !-женщина ходила туда-сюда по комнате и нервно заламывала руки. -Успокойтесь, пожалуйста, миссис…? - Миссис Хокинз, сэр. - Рад знакомству, миссис Хокинз. Я — доктор Ливси. С вашим мальчиком все будет хорошо — обещаю. Теперь расскажите, пожалуйста, во всех подробностях, что случилось сегодня между вами и тем господином. - Джим увидел, как один из постояльцев приставал ко мне и решил вмешаться. Произошла драка, и этот пьяница в гневе ударил моего мальчика кнутом. Знали бы вы, что я чувствовала в эти мгновения. Вот мой сын замахивается на того человека, а через секунду получает удар и падает навзничь. Боже, Джим, я так виновата, так виновата! - женщина собиралась было заплакать, но доктор одним движением руки остановил ее. - Миссис Хокинз, я помогу вам поставить Джеймса на ноги, а также, добиться справедливого суда над виновным в его увечьях. Однако, сперва нужно промыть рану от крови и грязи. Принесите, пожалуйста, таз чистой воды и побольше тряпок, а я пока приготовлю все инструменты.- доктор держался уверенно и прямо, поэтому миссис Хокинз побежала выполнять указания, ободренная словами Ливси. Когда все приготовления были завершены, доктор обеззаразил иглу, заправил ее нитками и аккуратно зашил уродливые края рваной раны. Все это время руки Ливси уверенно делали свою работу, удивительно методично причиняли нестерпимую боль и, одновременно, возвращали телу целостность. В сердце доктора, напротив, творился хаос. Годы спустя, в редких сновидениях Ливси снова и снова будет переживать этот кошмар, что лишь на время затихает где-то между ребрами, но всегда возвращается. Всегда. Когда рана была зашита и обработана, доктор тщательно помыл руки в чистой воде и насухо вытер полотенцем. Лишь тогда взгляд мужчины скользнул по лицу молодого человека. Даже без сознания и раненый, Джеймс был красив, как сама юность. В его чертах мягкость и плавность губ соседствовала острыми скулами, а длинные пушистые ресницы — с идеально прямым носом. То и дело лицо Джеймса искажала гримаса боли, он трясся в судорогах и бреду, а на лбу выступали капли пота. Ливси поменял юноше холодный компресс и, дав миссис Хокинз тысячу указаний по уходу за раненым, поспешил к другим своим пациентам. День близился к концу, но юноша все не выходил из головы доктора. Ливси целый вечер мучился в раздумьях: с одной стороны, Дэвид оставил все необходимые лекарства на несколько дней вперед, и пока, его присутствие в трактире не было обязательным, но доктор, почему-то, чувствовал беспокойство за этого мальчика и желание первым увидеть, как тот придет в себя. Более того, воспоминания о недавнем происшествии и ужасной ране всколыхнули в Ливси давно забытое и тщательно скрываемое чувство — всепожирающую ярость. Дэвид был готов собственными руками задушить того ублюдка, что посмел домогаться до бедной женщины и чуть не убил ее сына. Доктор старался не идти на поводу у эмоций, поэтому появился в трактире лишь спустя двое суток. К тому времени Джеймс несколько раз приходил в себя, но, почти сразу же, снова падал в пучину лихорадки, то шепча, то выкрикивая обрывки слов. Состояние раны было удовлетворительное, поэтому доктор ограничился лишь сменой повязки и увеличением дозировки препаратов. Сидя второй вечер у кровати юного пациента, доктор много размышлял о том, что скажет Джеймсу, когда тот окончательно придет в себя. По долгу службы, Дэвид видел смерть почти каждый день, поэтому он старался относиться к жизни с юмором и всегда ценил эти качества в других людях. Однако, никакие искрометные шутки или, банально, слова поддержки так и не приходили в голову — да и были ли они уместны? При виде обескровленного лица пациента, сердце мужчины сжималось от сострадания и участия. Доктор взял руку юноши в свою и начал аккуратно ее поглаживать, приговаривая: - Надеюсь, ты слышишь меня, Джеймс. Матушка уже третий день не находит себе места : все плачет, убивается по тебе. Возвращайся скорее, мальчик… Я прошу. Еще два дня доктор приходил к юноше и сидел у его кровати почти до полуночи. К концу пятого дня температура начала уменьшаться, а рана перестала выглядеть фатальной. Вскоре тьма сдалась и отступила: Джеймс пришел в себя.***
Ливси долго стоял на обрыве, перебирая пальцами гриву вороного коня. Соленый ветер с морских простор забрался под рубашку, царапая сердце холодными каплями. Мысли доктора снова вернулись к письму. Ливси не понимал, почему после отъезда в Лондон манера общения Хокинза резко поменялась: стала такой официальной, отчужденной, неживой? Может, мальчик просто все обдумал и понял, что Ливси — не тот, кто ему нужен, что Дэвид слишком стар для него и никак не вписывается в жизнь молодого перспективного доктора? Или, того хуже, Джеймс начал стыдиться своей просьбы там, на корабле? Доктор решил, что не будет писать Джеймсу или искать встречи с ним. Если тот захотел ограничить общение и все забыть, то так, бесспорно, будет лучше. Но как же больно! Как больно делать вид, что ничего не было, общаясь с тем, кого любишь, больше жизни. Как мучительно помнить то, что другой предпочел бы выкинуть из памяти за ненадобностью! Справедливости ради, нельзя во всем обвинять одного Джеймса: он юн и только начинает приобретать опыт в отношениях, поэтому с легкостью путает мимолетное увлечение с любовью. Ливси, будучи зрелым мужчиной, не должен был допускать никаких проявлений чувств со своей стороны. Он должен был просто быть рядом, помогать, поддерживать и заботиться. Однако, в сердце Ливси зародилось зерно сомнений, потому что там, на острове, он не увидел ни грамма фальши в действиях и словах Джеймса. Более того, доктор заметил, что небезразличен ему. Почему же сейчас общение с юношей резко стало безликим?«Возможно, я и правда для тебя — лишь первое увлечение, кратковременная интрижка, игра. Одно могу сказать точно, мой мальчик: ты для меня — последняя любовь.»