Весь следующий день Джеймс не находил себе места. Все валилось из рук, а сердце то и дело ухало в солнечное сплетение, стоило только двери трактира открыться. Бегло скользя взглядом по лицам посетителей, юноша даже себе не хотел признаваться, что отчаянно ждал своего доктора. К вечеру надежда даже не думала умирать, и это раздражало больше всего: чего он вообще ждёт от Ливси? Взаимности? Сердечности? Признаний? Какая нелепость! Он пришёл вчера за ним, потому что обещал матери его разыскать, а не потому, что хотел, наконец, поговорить. Все нутро Хокинза рычало от бессилия, а глаза щипало от слез, когда мокрая тряпка с громким звуком была брошена на пол.
—
Джеймс Плеядус Хокинз! Что за бес разлил здесь воду и когда, наконец, будут готовы отбивные? — что и говорить, миссис Хокинз была страшна в гневе.
—
Все будет готово не позднее, чем через четверть часа. — этим отстраненно вежливым тоном можно вспороть брюхо косатке, но миссис Хокинз, казалось, это совершенно не трогало. Элизабет еще раз взглянула на сына и поспешила на кухню, звонко хлопнув дверью.
— Да чтоб тебя! — тихо выругался юноша. Нужно срочно сходить проветрить голову, иначе он, в самом деле, устроит здесь погром. Занятый уборкой, он не сразу услышал приближающиеся шаги.
— Джеймс, нам надо поговорить. — узнать этот голос не составило труда, и юноша, вздрогнув, обернулся
. Перед ним стояла пожилая женщина, в которой он сразу узнал бессменную кормилицу и служанку доктора. Ее голос был спокоен, но нервно подрагивающие пальцы выдавали истинное состояние старушки.
— Здравствуйте, миссис Валентайн. Дайте мне, пожалуйста, минуту, и я буду к вашим услугам. — женщина, кивнув, устроилась за столом в самом углу трактира, рядом с входной дверью. Все ее движения были нарочито спокойны, но то и дело проскальзывающая резкость говорила о высшей степени напряжения.
Юноша вернулся через минуту с двумя кружками травяного чая и тарелкой печенья. Мария с благодарностью приняла питье и начала свой рассказ. —
Прошу прощения за то, что отвлекаю тебя, мой мальчик, но доктор просил меня передать тебе это письмо лично в руки. Дэвида арестовали час назад. — на этих словах женщина зашлась истеричными рыданиями. Они просидели в тишине несколько мгновений, пока юноша не нашел в себе силы разомкнуть пересохшие губы.
—
В чем его обвиняют? — казалось, за несколько невыносимо тяжелых минут состарился не только Джеймс, но и его голос. Мария подняла на собеседника заплаканные глаза и неотрывно всматривалась в лицо Хокинза, будто ища в нем ответы.
— В государственной измене.
— Но это невозможно! — вспылил Хокинз.
— Доктор бы никогда не посмел! Он всегда был человеком честных правил. Дэвид — один из самых порядочных и самоотверженных людей, которых я знаю. Я всегда равнялся на Ливси и уважал его как человека, судью, доктора. Он трижды спас мне жизнь на острове! — смутившись своей эмоциональности, Джеймс притих и с тоской посмотрел на протянутый ему листок с письмом. Будто гигантский спрут из рыбацких легенд, отчаяние добралось до самого потаенного уголка души, запуская туда свои щупальца, пачкая чернилами одно воспоминание за другим. Если он сейчас же не возьмет себя в руки и не скинет с себя морок, липкие присоски чудовища разворошат самое сокровенное, вытравят из памяти образ улыбающегося доктора и звук его мелодичного смеха, который юноша слышал на «Испаньоле», едва ли, не чаще, чем брюзжание Смоллета.
Нет, доктор не мог совершить ничего ужасного: он всегда служил на благо обществу и действовал исключительно в интересах своих пациентов. Здесь что-то нечисто, и нужно выяснить, что именно. Некстати всплыли образы плачущей навзрыд Баваль и белого, как снег, лица Баро. Нет, он не может допустить, чтобы еще и с доктором случилась беда. Пусть он не любит Джеймса, как того хочет юноша, он, как мужчина, должен защитить своего наставника и самого близкого человека от неминуемой казни. Пообещав Марии, что он выступит с ходатайством перед Трелони и вместе со сквайром будет требовать справедливого суда, юноша попрощался со служанкой и на негнущихся ногах, минуя два лестничных пролета, упреки матери и крики дерущихся постояльцев, наконец, добрался до постели и дал волю слезам.
***
Джеймс, ты читаешь это письмо потому, что я не могу объясниться с тобой лично. Меня обвиняют в государственной измене, а именно, в сокрытии части сокровищ, которые мы привезли с острова. Некоторые люди считают, что я, на правах судьи, присвоил себе несколько сундуков золота капитана Флинта, и тайник с награбленным находится где-то в моем поместье. Сегодня был обыск, но, естественно, ничего не было найдено. Я прошу тебя немедленно уехать в Лондон, чтобы до тебя не смогли добраться в ближайшее время. Могу сказать, что за меня взялись серьезно, и ни ты, ни сквайр, ни капитан мне не поможете. Все идет к тому, что меня в скором времени казнят, как предателя Родины. Я не хочу, чтобы ты был опозорен и раздавлен вместе со мной, поэтому молю тебя: уезжай немедленно в Лондон и продолжай учебу. Верю, ты станешь превосходным врачом и спасешь еще не одну жизнь. Мою, к сожалению, тебе не под силу отвоевать. Призываю тебя быть сильным и достойно принимать удары судьбы, как бы больно ни было. Думаю, что момента поговорить больше не представится, поэтому я искренне прошу у тебя прощения за всю ту боль, которую я причинил тебе своими руками, поступками и словами. Ты всегда был и будешь дорог моему сердцу. Прощай. Помни меня. Будь счастлив.
Преданный тебе, доктор Дэвид Ливси.
