«Зачем ты здесь? Ради чего ты подвергаешь себя такой опасности? Почему ты не забыл меня, как я просил?»
Если бы кто-то сейчас приложил руку к груди Ливси, то обнаружил бы, что это бедное заполошное сердце бьется о створки своего костяного гроба, разрывая нежные мышцы и сухожилия о каждое выпирающее ребро. Кит, выбросившийся на берег — вот кем он был сейчас. Старый кит, лишенный свободы, без шанса на прощение, старый влюбленный кит, готовый сейчас выпрыгнуть из мутной синей глубины прямо на песок и выталкивать последние крохи воздуха в агоническом крике.«Только бы они не тронули Джеймса. Только бы они оставили его в покое.»
— Ты понимаешь меня? — спросил доктор, подавив очередной порыв дотронуться до чужих ран и так нежно, абсолютно невесомо, бесконечно ранимо провести своими огрубевшими от работы мозолистыми пальцами по бархату чужой кожи. Ливси знал, что эта кожа на ощупь, как самый дорогой шелк, доктор помнил, как она искрилась от пота и рубцевалась под белоснежными повязками, помнил и считал кощунством, настоящим святотатством скрывать это произведение искусства под камзолом или рубашкой. Была бы его воля, Ливси запретил бы юноше вообще носить одежду, потому что этому бренному, утопающему в грехах и грязи мире, нужно любоваться прекрасным, чтобы не забывать скупые слова молитв. Джеймс долго сверлил доктора взглядом, будто пытаясь понять, что тот затеял, а потом, видимо, сдавшись, лишь сухо кивнул. Ливси нахмурился, соображая, как обхитрить собравшихся и убедить их оставить Джеймса в покое. — Ты немой от рождения? — еще один кивок. Доктор подошел к своему узелку с инструментами и вытащил оттуда ложку, которую приспособил для проверки горла у пациентов. — Сколько тебе лет? — узник посмотрел на свои руки и постарался показать на пальцах, но в итоге сдался и лишь пожал плечами. Похоже, Хокинз прекрасно вжился в роль дурачка. Собравшиеся снова начали перешептываться. Эрл лишь цокнул и принялся оглаживать свою густую бороду. Ливси подошел вплотную к юноше и мягко, но настойчиво положил свои стремительно немеющие ладони ему на щеки. Изголодавшиеся по чужой коже руки обдало ни с чем несравнимым холодом, а, может, это был жар от кипящей в крови эйфории. Даже если бы он получил сейчас ожоги, даже если бы эти пальцы обуглились и рассыпались, Дэвид бы лишь усмехнулся и сильнее прижал дрожащие пальцы к гладкому подбородку и этим умопомрачительным губам. Он терпел раны при Фонтенуа, скупо стонал от холода, зноя и шторма, гнил в тюрьме и все ради этого момента. Ливси почти умер от чахотки здесь и хотел, было, сгинуть, но возблагодарил высшие силы за то, что может снова коснуться этих манящих черт. С жестокостью, присущей только врачам, он надавил на челюсть, побуждая узника открыть рот. Пришлось довольно долго и мучительно медленно исследовать горло и так, и сяк. Пришлось много раз надавливать на корень языка, вызывая у Джеймса приглушенные вздохи, плавно переходящие в стоны. Грудь пленника хаотично вздымалась, и было видно, как порядком измученный юноша то и дело задерживал дыхание, чтобы его не вырвало.«Потерпи, родной, я скоро закончу. Они должны нам поверить.»
— Скажи «а-а-а-а-а-а», — приказал Ливси, не убирая ложку изо рта. Джеймс повиновался. — Теперь скажи «ма-ма», — Хокинз хмуро поджал губы, но сделал и это. Получилось какое-то бульканье. По толпе пронесся смех: кажется собравшиеся приняли Джеймса за слабоумного дурачка, который не только не обучен грамоте, но и не может сказать ни одного внятного слова.«Хорошо. Они почти поверили тебе, Джеймс. Нужен последний штрих, но это будет больно.»
— Доктор, мы теряем время! — рявкнул взбесившийся Эрл и угрожающе сверкнул невидящим белесым глазом. Это была напрасная трата сил, потому что Ливси вознамерился как можно тщательнее осмотреть юношу и показать всем, что тот не может говорить. Сердце доктора трепетало, как от долгой погони. В одно мгновение он опрокинул Джеймса на землю и занес над ним спрятанный в сапоге нож. Лезвие угрожающе блеснуло, взвилось над головой юноши, но не задело парня, а лишь просвистело рядом с его левым ухом почти в паре сантиметров от мочки. Из горла пленного вырвался судорожный хрип и грудной стон, но ничего более: ни слова, ни внятного звука, ни чего-то отдаленно похожего на человеческую речь. Нависающий над Джеймсом доктор тяжело дышал, безуспешно пытаясь выровнять сердечный ритм, но все равно ничего не получалось. Пот катился с его лба и кусал глаза. Чужая боль, которую он чувствовал каждой мышцей, эта горечь, что сквозила в потускневшем взгляде напротив, это было...разочарование? — Его язык очень слаб и не может правильно двигаться, чтобы произносить слова. Видно, что парень использовал его только для еды. Даже когда я его напугал, он не сказал ничего внятного. Если бы юноша мог говорить, то давно бы покрыл нас матом. Он немой, Эрл. Ты все видел, — рвано проговорил Ливси. От протянутой руки узник отказался, и у доктора похолодело сердце. — И что мне делать с этим щенком? — пробурчал глава общины, хмуря брови. — Отдай его нам, — пробасил Сэм. — В лазарете нужны свободные руки. Научим его менять повязки, авось не обделается от натуги, — только и сказал гробовщик прежде чем одним рывком поднять с земли пленника и закинуть его себе на плечо, показав таким образом, что разговор окончен. — Да черт с вами, — махнул ему вслед Эрл и добавил чуть тише: — но если мои люди увидят его на нашей территории, они пристрелят щенка, не колеблясь, ты понял меня, доктор? — Прекрасно понял, — процедил Ливси, а затем собрал свои инструменты и снова сложил их в узелок. — Раз инцидент исчерпан, я, пожалуй откланяюсь: мне пора к пациентам. Всего хорошего, господа. — Экий он денди, — проговорил ему вслед Хромой Максвелл, а Долговязый Дэрри выругался значительно крепче. Эрл с досадой сплюнул подмечая, что нужно скорее возвращаться домой: пора проверять сети на рыбу и ловушки на дичь.***
Всю ночь Ливси, несший вахту в лазарете, не сомкнул глаз и все спрашивал и спрашивал себя: неужели это правда, и в нескольких футах от него, в соседней палатке дремлет Джеймс? Как только разборки с Эрлом закончились, Дэвид отвел юношу в палатку и затеял перевязку. Хокинз отрешенно смотрел на то, как доктор обрабатывал его царапины, изредка шипел на особо болезненных участках, но не проронил ни слова. Ливси пытался затеять разговор, выведать хоть что-то, но его расспросы наталкивались на глухую стену. В конечном счете доктор сам назначил себя на вахту и удалился в лазарет только чтобы не встречаться с прожигающим нутро взглядом темного кобальта. Было ясно, что парень сильно обиделся на Ливси и постарался вложить всю свою боль и разочарование в напряженные плечи и болезненно прямую спину. Как назло, сегодняшняя ночь выдалась крайне спокойной: никто не собирался умирать, лишь два человека периодически откашливались, в то время, как все остальные мирно дремали под навесом. Абсолютно все намекало на то, что доктору здесь делать нечего. Пора бы возвращаться в свою палатку и украсть у ночи еще пару часов сна, но в шатре лежал Джеймс, и Ливси не знал, как к нему подступиться. Что сказать и спросить, не грубя и не обвиняя? Когда очередной инструмент выпал из его пальцев, доктор устало потер переносицу, с силой выдохнул и стремительно направился к своей палатке. Вопреки ожиданиям, юноша не спал. Склонившись над лучиной, он что-то вырезал ржавым ножом из куска деревяшки. Подойдя поближе, Ливси с удивлением обнаружил, что Джеймс мастерил себе ложку, и, судя по всему, он делал это не раз: настолько ладная она получалась. Доктор все меньше и меньше узнавал человека подле себя, и от этого стало еще горше. Найдутся ли у них общие темы для разговора? Сможет ли юноша простить поступок мужчины и выслушает ли его? Почувствовав чужое присутствие, Джеймс замер и отложил нож, но не обернулся. Выпирающие позвонки, поблескивающие от пота, словно речной жемчуг, вспарывали один за другим пальцы доктора, когда тот огладил невозможно желанную, удушающе запретную свою иллюзию. Воистину, то были круги на воде: лишь закроешь глаза, и они тут же исчезнут, будто огни погибельного маяка, блеснут на прощание попавшемуся в ловушку кораблю и несчастному капитану, что сжимает до побелевших костяшек сломанный штурвал. Ласковые руки коснулись разгоряченной шеи, отсчитывая бешенную пляску ударов чужого сердца. — Дэвид, там старик Мур, кажется, совсем плох, — раздалось с лужайки прямо перед входом в шатер. Рука доктора исчезла с повязок под едва слышный стон юноши. — Отдыхай, я скоро приду, — проговорил Ливси и, не оборачиваясь, вышел вон.