Ученик колдуна

      — А я… Сука… ГОВОРИЛ! — поистине громогласный голос яростным воплем пронёсся над полем ожесточенной битвы.       Он смог заглушить весь тот шум, или же скорее гвалт из различный звуков, что там стоял, но лишь на краткий миг. Лязг мечей и скрежет доспехов раздираемых от ярко-красных когтей восставших, перепачканных в общей мешанине из крови жриц, магов и рыцарей. Удушливый запах гари от заклинаний огня, брошенных как бык нассал, то бишь криво, поджигал не врагов, а окружение, сокращая возможности для какого-либо манёвра или отступления. Но небольшая польза в этом была, огонь отгонял мрак ночи. Хотя… не очень существенно. Отступать было некуда, да и то было не совсем верно, правильнее было сказать сбегать некуда.       Утробный гул, издаваемый мертвецами, до боли забивал уши, но не так, как вязкий чавкающий звук отрубаемой гнилой плоти с сочившейся из неё чёрной густой жижей. Та смердела настолько, что глаза застила пелена из слёз, а по горлу из самого нутра поднималась вязкая желчь, растекаясь во рту. Стоило хоть капле попасть на тело или рану, как начинало жечь, выедая плоть до кости. Множество рыцарей предпочли отсечь себе пострадавшую часть, маги выжигали заразу огнем. Жрицы же…       Невнятно бормотали слова молитв, что не приносили никакого толку. Свечение, что исходило от них, должно было очищать восставшие трупы и землю, по которой они ходили. Но привычного эффекта не было: жреческая молитва не приносила покой восставшим телам, а вводила в ярость ещё сильнее. Стоило только письменам на телах жриц начать испускать свет, как они с бешеным рёвом бросались в их сторону, игнорируя все другие любимые ими источники тепла. Так что чтение молитв вовсе прерывалось, и превращалось в визги и крики боли, стоило рыцарю или магу, за чьими спинами прятались жрицы, пасть. Они начинали реветь, отступая назад и неизменно падая, и восставшие как по команде накидывались на них, разрывая их тела с предельной жестокостью.       Нельзя было сделать и шага, чтобы не наступить на оторванную или отгрызенную конечность. Некогда живая и мёртвая плоть смешивались в одно однородное месиво. Сохранять равновесие на утопающей в крови и ошметках костей земле было ужасно трудно. Снесённые головы восставших продолжали завывать, тёмные пустые глазницы двигались, а когтистые руки ползли в поисках живой плоти.       Но даже не это было самым ужасным.       — Магма не… РАЙФ! Сейчас, — высокий маг ловко крутил посох, выполненный на манер позолоченного копья. Он был одним из немногих, кто не промахивался заклинаниями от усталости.       — О-о…. А… Когда… Если… Не… СЕЙЧАС…! — рыцарь сопровождал каждое слово размашистым ударом меча, его шлем давно слетел в пылу сражения, а пшеничные волосы до плеч были перемазаны в смеси из крови и кусков плоти. — Я! Блять! Говорил! Не лезть! В этот! Сучий! Лес!       — Гинро, поднимайся! Шилд! — маг выставил посох перед собой наискосок, стараясь удержать заклинание щита, что мутным куполом вырвался из оружия, пока по нему без устали сыпался град когтистых ударов. — Да сделай уже, хоть что-нибудь!       Он прикрывал его, как и жрицу с чародеем, спрятавшихся за спиной, в то время как рыцарь носился вокруг, снося головы и разрубая гниющие тела надвое. Другой блондин сидел, сжавшись в комок и закрывая голову руками, в тонких трясущихся пальцах был короткий жезл с серебряными прожилками. Чародей находился будто бы в трансе раскачиваясь туда-сюда с истерическим шёпотом, походивший на плаксивый бред: «Мы все умрем… Мы все умрем…»       Жрица же, чьё имя Магма даже не старался запомнить, сложила руки в молитвенном жесте, с ослиным упрямством начиная чтение и вновь вводя восставших в безумное исступление.       — ДУРА! ЗАТКНИ СВОЙ РОТ! — Магма постепенно переходил на кулаки или пинки, восставших было проще оттолкнуть или пнуть, чем махать во все стороны тяжеленным мечом, из-за которого практически не чувствовал рук, — Да брось, ты уже этого никчемного и ЭТУ ДУРУ…       — Да как ты смеешь так говорить со мной! — капризно верещала жрица из-за спины мага. — Ваши бесполезные жизни нужны только для моей защиты!       — Это… не… по правилам, — Кинро, а так звали мага, тяжело дышал. Если атакующие заклинания давались ему легко, то вот защитные выжимали из него много сил. И уже чуть тише он добавил, — Я не брошу брата…       — Не по, мать его, правилам! Ха! Ха! И еще раз ха! — Магма в злобе рассмеялся. — А по ним мы сдохнем и то в лучшем случае!       Но даже не это было самым ужасным…       Самым ужасным было, то, что павшие члены отряда тут же восставали с лёгким подёргиванием, хрипами, переходившими в короткий визг, что под конец сменялись на утробный вой. Тело погибшего едва долетало до земли, как их кожа покрывалась трупными пятнами буквально на глазах, чернея и иссушаясь полностью. На месте глаз возникали зияющие темнотой глазницы и вылезали со скрежетом когти. На место убитого восставшего, приходило два, а то и три новых. И пусть не каждый павший рыцарь, маг или чародей восставал, но даже так облачённые в броню или зачарованные мантии с мечами и посохами на перевес, они ни в какое сравнение не шли с обычными крестьянами в драных одеждах. К тому же с таким никто не сталкивался: вместо нескольких дней процесс преображения занимал считанные секунды.       Жриц же постигла иная судьба. Их тела буквально изламывались по линиям связок и сухожилий, этот хруст был мучительно медленным, пока они поднимались изломанными куклами, начиная слегка парить над землей. Глазницы светились белым тусклым светом, а рот разрывался от уголков губ до ушей, из-за чего нижняя челюсть падала вниз, практически доставая до груди и обнажая тонкие как уголки зубы. После чего они запрокидывали голову и начинали кричать. Звук больше походил на разрывающий душу плач, что липким страхом сковывал движения и понемногу сводил с ума. Люди со слабой волей тут же сжимались в комок трясущегося тела и вторили плачем восставшим жрицам. Магма даже не был удивлен, что Гинро сразу же попался на духовную атаку. Чародей был только на словах чуть ли не самым храбрым и достойным, а на деле быстрее всех прыгал за спину к брату или рыцарю с поросячьим визгом.       Плакальщицы. О них рыцарям и магам приходилось слышать вскользь из рассказов от старших рыцарей, что сами в глаза не видели их, а только пересказывали байки, что услышали сами в молодости. Или же приходилось читать скупую информацию из полустёртых свитков и книг и донимать верховных магов, что отмахивались от интереса учеников говоря, что «об этих вымерших тварях думать не стоит».       Кинро на последних остатках сил и упрямства удерживал заклинание, пока восставшие наваливались на щит, заставляя его припасть на одно колено от веса. Магма, видя, как и без того хмурое лицо шатена искажается в гримасу превозмогания, понимал: дальше так продолжаться не может. Он был в паре шагов от парня, и времени на выбор, кого спасти, было не так много. По долгу рыцаря, он должен был бросить мага с чародеем и спасать идиотку жрицу, что откровенно не понимала или не хотела признавать, что её потуги в чтении молитв бесполезны, и даже больше вредят. Но с другой…       В голове возник образ его деда, которого он чтил и уважал с детства. Он служил в ордене ещё с молодости, но покинул его, став стражем. Перед тем как Магму забрали на обучение, старик, что не был щедр на ласку или хоть какие-то слова, присел перед ним на колени и на ухо сказал: «Никогда не ставь жизнь самой захудалой и паршивой жрицы выше своей или дорогого твоему сердцу человека, и никогда, ты слышишь? Никогда, не приближайся к чащобам, а особенно к Ивовому лесу».       Мальчик тогда насуплено кивнул и, обняв старика на прощание, покинул дом на долгие пятнадцать лет. Да он даже не должен был попадать в орден! Магма был пятым сыном и с детства решил, что пойдёт в стражи, как и его дед. Но у судьбы были другие планы.       У блондина была большая семья, даже можно сказать огромная. Дед Вулкан, к счастью, не имел сыновей, а все дочери, коих было четырнадцать, не подходили для жречества. Мать Магмы была средней по старшинству и, к горю отца, вышла замуж за рыцаря. Своего отца будущий рыцарь почти не видел, тот был вечно в походах на очищение, а если и появлялся, то позже у него прибавлялось по сестре. При этом отец не затыкался о великодушных и возвышенных жрицах, которых по воле судьбы и его мастерству ему выпала честь оберегать в походе. Взгляд матери был в такие моменты безжизненным и отстранённым. За что маленький мальчик подспудно ненавидел отца и презирал жриц.       Его мать не была писаной красавицей, но, стоило ей улыбнуться, как она преображалась. Это заметил местный кузнец, и так у Магмы появилась любимая младшая сестра Лава. Мальчику было всё равно, что кровь разбавилась, ведь мать была счастлива и это главное.       Его любимый старший брат Обсидиан погиб, проходя обучение, и как им сказали из-за нападения колдуна. Но блондин видел по глазам деда, что он не верит словам жрицы. Старик, смотря в безэмоциональное лицо девушки, для которой смерть рекрута это обыденное дело, лишь сказал: «Колдуны никогда не нападают без причины, чем ему помешал сопляк рекрут?». Та лишь натянула убогую улыбку и указала рукой на повозку с телом Обсидиана, точнее, тем, что от него осталось.       Второй по старшинству брат, названный в честь деда Вулканом, был забран на войну с Западной империей, и скорее всего сгинул на ней, вестей никто не получал от него долгие годы. Третий брат, Пепел, был слаб здоровьем, срываясь на кашель, при любом вздохе, и болезнь сожрала его за пару дней до совершеннолетия. Четвертый же брат, Газ, понимая, к чему всё идет, трусливо «испарился» под покровом ночи. Разыскивать его никто не стал, а старик лишь презрительно сплюнул на побег внука.       Вот и получилось так, что, когда в дверь их дома, особо не церемонясь, ворвались жрицы с рыцарями, пред ними встал выбор. Либо Магма, что был, по сути, единственным мужчиной способным работать тяжелым трудом, в свои неполные двенадцать зим пойдёт в орден, либо малышка Лава, «так идеально подходившая сейчас», что жалась к ноге брата от страха. Глаза матери стремительно превращались в безжизненное нечто.       Магма недолго думал…       По правилам, так любимым одним до жути люб… бесящим магом, каждая благородная, да и не очень, семья должна отдать первого сына, или какой остался, на обучение в орден, либо же дочь должна уйти во служение церкви.       И если в рыцари шли все без разбора, то к жрицам был строгий отбор. У Магмы рябило в глазах от того насколько все они были одинаковыми. Один рост, вес, цвет волос и глаз, одинаковые черты лица, что у парней, которых было меньше, что девушек. Из десяти кандидаток было удачей, если подошла хоть одна, а тех кто не проходил отбор навсегда обязывали быть служками при церкви и жрицах. А что уж говорить об их «одежде»… Плотно прилегающая к телу, словно вторая кожа, и явно на размер меньше нужного, с глубокими вырезами на груди, бедрах и спине, так что все очертания тела были видны. Ведь нанести письмена в более приличных местах что-то не позволяло, и это приводило Магму в состояние ханжи.       Блондин, выросший в окружении заботливых тётушек, что не спешили с замужеством и с серьёзным тоном в голосе утверждавших «в деве должна быть загадка, да и не только в ней», чуть ли не плевался на жриц из-за их внешнего вида. При том, что город, где он провёл своё детство и в котором чего только не повидал, был портовым, так что в нём не было недостатка в девах легких на подъем. Но даже «чайки», получившие эти ласковые прозвища от моряков, сказали бы этим пустоголовым курицам прикрыть срам и не позорить ни себя, ни, что главное, свой род.       Потому Магма сразу заприметил мага, что будет входить в его небольшую группу. Он ходил с глухо застёгнутой мантией на все крепления, висевшей как балахон до самой земли, с длинными широкими рукавами, скрывавшими ладони. Зелёные глаза, шатеновые волосы, тонкие, плотно сжатые губы, иногда едва растягивающиеся в улыбке, но с таким лицом, что явно просит булыжника, да потяжелее. Непоколебимое упрямство в следовании всем правилам. Кинро бесил и интересовал до жути. Рыцарь не знал, что и думать, фантазия и воображение дорисовывали фигуру парня самостоятельно, и чресла напрягались, стоило ему заметить мага поблизости, или, если тот чуть ослаблял крепление около шеи от жары. Было ли это странно? Возможно. Переживал ли он по этому поводу? Нисколько. Вероятно, у него было слишком много родственниц, чтобы давно понять, что другой пол ему не интересен. Лишь не понимал реальных отношений между Гинро и Кинро. Связаны ли они были кровью или же называли себя братьями как и все маги из башни       «Никогда не ставь жизнь самой захудалой и паршивой жрицы выше своей или дорогого твоему сердцу человека… »       И Магма недолго думал, как и в тот раз. Он сорвался с места, успевая вовремя закинуть Кинро на плечо рукой с мечом, сметая его за талию. Заклинание щита треснуло, разлетаясь, и, судя по короткому шипению и тому, как вздрогнуло тело в его руках, когти восставших достигли своей цели. Магма грязно выругался. Левой же хватая Гинро за волосы и таща его за собой, через ошмётки тел и трупов. Чародей заверещал от боли, приходя наконец в себя и отбиваясь теперь ногами от ползущих за ними восставшими. Жрица орала, что как он только смеет её бросать, а дальше был только визг и сытый вой восставших.       Маг же кричал бросить их и не нарушать правила, ведь, если сбегут, у них не будет дороги назад. Либо умирали все, либо только маги и рыцари. Бросить жрицу и спастись самим было сродни подписать себе смертный приговор. Блондин его не слушал, тащить себя, доспех с мечом, и еще два тела, через кровавое болото было утомительно. Сил на долгий бег у Магмы не хватило, и он практически влетел в дерево на полном ходу. Только приложившись лбом об кору, он пришёл в себя. Под непрекращающиеся нотации Кинро и рёв Гинро о скорой кончине, рыцарь закинул их на самую нижнюю ветку и развернулся, прижавшись спиной к дереву, готовый принять бой выставляя меч вперед.       Но, когда сражаешься, сложно следить за временем. Яркие насыщенные цвета зарождающегося рассвета окрасили небосвод, отгоняя тьму. Восставшие любят тепло, но не свет и Солнце. Под его лучами они будто и не могут существовать: тела падали на землю безжизненно, стоило им их только коснуться. Но только до прихода ночи. Было немного иронично, что в холодной темноте, они ищут тепло. Вот и сейчас трупы падали друг на друга, на ногах остался лишь жалкий десяток.       — Какого хуя…       Магма посмотрел на спустившегося Кинро с удивлением, бранная речь тоже была «не по правилам». Под его правым глазом была глубокая кровоточащая царапина, и он щурил глаза, будто не мог больше ясно видеть. Зараза попала в кровь, отчего маг тяжело опирался на посох. Шатен прижег рану, на месте которой точно останется шрам.       В принципе блондин был согласен с его словами. Меч выпал из его ослабевших рук. Те немногие восставшие, что остались, под едва согревающими лучами Солнца превращались обратно в живых людей. Кожа из чёрной возвращалась к приятному телесному цвету, когти втягивались, а глаза, казалось, воссоздаются из воздуха. Они буднично здоровались друг с другом, обсуждая предстоящую работу на полях и насущные проблемы, словно не видя вокруг себя побоища, и что все перемазаны в крови с ошмётками плоти.       Блондин с шатеном были настолько в шоке, что не сразу поняли, что крестьяне, разрывавшие всё живое вокруг, ушли по направлению к деревне. И пришли в себя только под громкий и частый звук хлопков в ладоши, что казался инородным, и верещания Гинро поднять головы.       В паре метров от них было широкое раскидистое дерево с мощными и толстыми ветвями. Прислонившись плечом к стволу, стоял молодой мужчина. Его тело скрывал плащ с рыжим меховым воротником, закрывавшим половину лица, ноги в высоких сапогах стояли крест-на-крест, ветер слегка шевелил странные серьги в его ушах, а на плече сидела огромная сова с зелёно-красным оперением. На краю ветки сидел голый парень, с огромной клыкастой улыбкой, свесив широко расставленные ноги и болтая ими, по его рукам и лицу шли полосы татуировок. А между ними была девочка, что подпрыгивала на ветке и хлопала в ладоши скрытыми под тканью от длинных рукавов чёрного ажурного платья. Сложно было сказать сколько ей, так как лицо было полностью скрыто тонкой вуалью, и лишь голос выдавал, что ей навряд ли больше десяти зим.       — Дядь! Дядь! Ну, ты видал! Видал! Они такие клац-клац, а эти вхух-бреньк-звеньк! И всё по-пустому! Они издохли все! Братец, а братец! Слыхал, услыхал же? А потом они рытью, брысь, вжыть и усё тут.       Смотря на странную компанию, состоящую из колдуна, ведьмы и друида, у рыцаря и мага, мысли сошлись в одном. Сейчас им точно конец.

***

      — А ты уверен, что сработало? — Хром задумчиво жевал скромный ужин в небольшой комнатушке, снятой из-за недовольного ворчания фамильяра, и смотрел куда-то в середину глиняной тарелки.       — Ты сомневаешься во мне? — голос совёнка звучал с явными нотками обиженной оскорблённости. — Да, и все претензии высказывай глядя мне в лицо.       Колдун тяжело вздохнул. Деревушка оказалась вполне себе небольшим городком, вот аж постоялый двор есть. С кривыми окнами, запахом прокисшего пива, шумом пьяной толпы с первого этажа и, как ни странно, возможностью помыться. Фамильяр все мозги ему проел мыслями взять комнату с деревянной, грубо сколоченной бадьёй.       Хром, начинающий из-за усталости плохо ощущать тело в пространстве, был согласен со всем, что скажет сделать ему фамильяр. Есть и спать хотелось с утроенной силой, как и пить. А в глаза будто песка насыпали, причём щедро. Так что первым делом колдун, как зашёл за кривые ворота, смешиваясь с небольшим поток людей, направился к колодцу. Аккуратно осмотрелся, подмечая, как всё вокруг было какое-то кривое и косое: если крыша ровная, то окна у дома вбок; если стена ровная, то дверь вот-вот отвалится. И все два ряда домов были такими. Подняв ведро со дна, парень сделал вид, что пьёт, и, опустив руку на край колодца, едва заметно разжал пальцы. Маленький свёрток без лишнего шума упал в воду, растворяясь в ней.       Ну, а дальше он уже снимал комнату на одну ночь у какой-то старухи с бегающими глазами, что через слово называла его «милок». И все вокруг только и талдычили, какая ночь сегодня холодная и тёмная, хотя, причём тут ночь, если на улице засветло? За бадью пришлось доплатить, так что у старухи, глаза чуть вокруг оси не сделали круг от звона монет.       Поднявшись в комнату, Хрому пришлось ждать ещё пару минут, чтобы рыжий и пузатый мальчуган, с такими же бегающими глазками как у карги, натаскал горячей воды, клубящейся затейливым паром. Колдун, подкинув монетку мальчишке, сказал его не беспокоить, и тот, довольно раскланявшись, сказал, что за всем проследит.       Шатен устало закрыл дверь и для надежности подпёр её кривым табуретом. Какой смысл в этой трате, если он всё равно не сможет спать в кровати? Хром развернулся и увидел, как Сенку перебирает когтями по изножью кровати и двигает телом туда-сюда будто примеривается к чему-то. Так продолжалось недолго, пока совёнок не спрыгнул, а комнату на миг озарила яркая зелёная вспышка. И вот уже на Хрома, неловко оступившись, летит голое тело, выбивая воздух из легких ударом головой об грудь, и вцепляется руками в его плечи, пытаясь окончательно не упасть. Через секунду бело-зелёная макушка поднялась, щекоча прядями нос шатена. Чужое лицо было настолько близко, что колдун чувствовал кончик носа фамильяра. Сенку, не выпуская из рук Хрома, скривил рот в усмешке, опаляя его губы своим дыханием.       — Ну, привет, Хром.