Mein kleiner Vogel

      Эшли нервно постукивает пальчиками по коленке, пока Леон и Луис тихо ругаются в соседней комнате. Она знает причину — Луис уговаривает Леона остаться здесь и передохнуть хотя бы несколько часов, а Леон с пеной у рта не согласен и требует немедленно отвести их в лабораторию. Он все ещё не доверяет Луису, и Эшли не в состоянии его винить — но перспектива торчать ещё одну ночь в холодном замке или того хуже — в старом деревенском доме, пытаясь уснуть на грязных простынях — её совсем не прельщала.       — Если мы будем медлить, мы можем потерять её! — шипит Кеннеди за закрытой дверью. — Я не могу этого допустить!       — Амиго, придержи коней, ладно? — Луис, как всегда, показушно расслаблен и спокоен. — Сыворотку не так-то просто достать. Для этого нужен ещё свежий мозжечок.       — Одно слово и я принесу тебе таких сотню через час, — не унимается Леон. — Нам не нужна передышка.       — Конечно, ты крут, как скала, никто не спорит, — испанец непривычно настойчив. — Но как же сеньорита? В курсе, что чем больше ты таскаешь её с собой, не давая восстановиться заражённому организму, тем сильнее плага укрепляется в нём?       — Я… — Леон осекается на мгновенье, удивлённый заявлением Луиса. — Почему ты не сказал этого раньше? — снова разозлённый от незнания, бросается в атаку. — И почему ты помогаешь нам?       — Всему своего время, янки, — дружелюбно похлопав по плечу, Луис входит в комнату к Эшли. — Хорошая новость, юная леди — на эту ночь вы остаётесь здесь, — ослепляя белоснежной улыбкой, мужчина проверяет пистолет в кобуре и надевает невесть откуда взявшуюся шляпу.       — Спешу откланяться, — отвесив шутовской поклон, Луис поворачивается к Леону, смотря тому прямо в глаза с подлой ухмылкой.       Уже на выходе обращаясь к девушке, Серра оборачивается через плечо, подмигивая хитро:       — Вы в надёжных руках, мисс Грэм.       Когда Луис уходит, в и без того непроветриваемом помещении становится омерзительно душно. Эшли хочется скинуть с себя эту до чёртиков грязную, надоевшую, недельную одежду и встать под тёплые струи душа. Смыть всю гадость последних дней, весь смрад, слезы и боль, которых хватит на всю оставшуюся жизнь, наверное, и снова почувствовать себя человеком.       — Тут довольно неплохо, не так ли? — голос у неё уставший и сиплый. Эшли думает, что никогда в жизни так не мечтала о чашке горячего чая, белом шоколаде и тёплой постели. Смотря на жёсткую койку в углу комнаты с рваным покрывалом и тускло мигающую лампочку, она чувствует себя в тюрьме для душевнобольных. Сейчас придёт врач и вколет огромный шприц с успокоительным, чтобы только пациент не сделал с собой что похуже. Истерика подкатывает к горлу импульсивным кашлем.       — С таким успехом могли бы забаррикадироваться в одной из комнат замка, — ворчит Леон, ставя оружие у кровати и садясь на стул возле. — Я не буду спать. Ты ложись, тебе нужно отдохнуть.       — Нет, только не замок, — Эшли жмурится от нахлынувших воспоминаний и трясёт головой в бесполезной попытке прогнать их. — Здесь…хорошо. Лучше, чем там.       Леон вздыхает тяжело, будто он атлант, держащий весь необъятный мир на своих плечах. Смотрит хмуро на Эшли, но в глубине души соглашается — им не помешает передышка. Особенно ей.       Он все ещё в ужасе от того, как стойко она переносит все это. Не хнычет, не капризничает. Даже в пылу битвы она не отстаёт и чётко делает всё, что он ей прикажет. Не обижается на его иногда грубый тон и сухость речи. Леон удивляется как в такой хрупкой маленькой девочке столько храбрости. На её месте он бы уже давно раскис.       — Эй, а ты молодец, а? — пытаясь приободрить её, Леон легко сжимает крошечную ладошку в своей. — Луис сказал, здесь есть съестные припасы. Заранее готовился на случай побега.       Лёгкая улыбка расцветает на лице Эшли, и Кеннеди кажется, что это самое красивое зрелище, что он видел за последнее время. Испачканный пылью носик смешно морщится, а фиолетовые круги под глазами становятся чуть светлее, и Леон думает, что он купил бы все шоколадные фабрики мира, лишь бы на её лице чаще расцветала такая улыбка.       — Давай посмотрим, что у него есть.       Эшли идёт к столу, и каблуки её некогда красивых сапог гулким эхом разносятся по небольшому помещению. Здесь не слишком уютно — деревянная койка с худым матрасом, хлипкий стол с большими скрипучими ящиками, стул с поломанной спинкой — вот и все убранство. Но они рады и этому, потому что относительно всего здесь безопасно, и даже если заблудший житель и найдёт их временное убежище — есть отступной путь через пещеры обратно в замок.       И Грэм даже чуть успокаивается в понимании, что чуточку счастлива быть здесь рядом с агентом Кеннеди. В бесконечной погоне за жизнью у них не было времени узнать друг друга лучше, но она думает, что он милый. Смертоносный агент, положивший больше сотни жителей деревни, но в душе — славный парень с добрым сердцем. Эшли смотрит через плечо на Леона и улыбается. Он напоминает ей огромного льва, кажущегося для всех убийцей и хищником, но на самом деле в душе - маленький котёнок, жаждущий ласки и внимания. Стоит почесать за ушком — и когти втягиваются, а грозный рык сменяется ласковым мурлыканьем.       — Почему ты не будешь спать? — жуя сухое печенье и запивая пакетированным соком, интересуется Эшли. Она сидит на столе, беспечно покачивая худыми ножками. Изо всех сил делая вид, что все в порядке.       — Кто-то же должен охранять твой сон? Я не устал.       — Ну нет, так дело не пойдёт, — открывая очередной пакетик с галетами, Эшли протягивает парочку Леону. — Ты должен выспаться. Предлагаю дежурить по очереди.       Подобие снисходительной улыбки незаметно пробегает по губам Леона — даже сейчас она не сдаётся и ведёт себя как настоящий боец. Хоть иногда и проскальзывают нотки капризной папиной дочки (издержки воспитания, как никак), в основном, Эшли переносит тягости суровых армейских походов лучше, чем можно себе представить. Даже дежурить согласна, хоть Леон привык не спать по несколько суток, накачивая себя адреналином.       — Нет, — мотает головой, белесые пряди почти полностью скрывают нахмуренный лоб и серые радужки глаз. — Я не смогу уснуть, зная, что ты будешь здесь одна.       — Ну, тогда и я не буду спать, — заявляет Эшли, спрыгивая со стола и отряхивая крошки. — Буду тебя развлекать! Знаешь, как когда водитель очень долго в дороге - пассажир болтает, чтобы не дать ему уснуть…       Она глазам поверить не может, когда видит, как он по-настоящему улыбается. Ступор во всем теле на мгновение перестаёт передавать в мозг любую информацию, кроме того, что растянутые в красивой искренней улыбке потрескавшиеся блеклые губы притягивают жутко. Эшли ловит себя на мысли, что ей безумно нравится смешить его, пускай своей глупостью и детской наивностью. Лишь бы чаще видеть его таким солнечным.       — И как же ты собралась меня развлекать? — скрывая улыбку, Леон кладёт ладони на бедра, расставляя ноги шире, усаживаясь поудобнее.       Эшли думает неосторожно, не делает ли он ей непристойный намёк, но Леон Скотт Кеннеди, как она уже успела выяснить, был настоящим джентльменом. Джентльменом, который даже не понимал какое впечатление производит своими действиями и поведением. Он явно не осознавал, как выгодно подчёркивают ремни на спине и бёдрах его фигуру, как синяя футболка соблазнительно облепляет рельефы его стальных мышц. И как эта поза заставляет Эшли сглотнуть и сжать коленки.       Она ложится на старый матрас, складывая обе ладошки под щёчку и надеется, что Леон не заметит вспыхнувшего вожделения в её глазах. Его руки на уровне её глаз, и Эшли спешит этим воспользоваться — красивые вены выступают на светлой коже, аккуратные пальцы сжимают крепкое бедро. Грэм притягивает колени к груди, сжимая их ещё сильнее, но тем делает себе только хуже. В низу живота уже робко и несмело толкается желание. Набедренные ремни вызывают у Эшли приступ неконтролируемого прилива эмоций, и она пугается до чёртиков — невозможно хотеть здесь. Только не так.       — Ты знаешь испанский? — пытаясь отвлечься, резко выдыхает девушка, силясь поймать собственное дыхание.       — Нет, вторым языком у меня был немецкий. Даже помню ещё парочку слов, кажется, — Леон не навязчив, и разговаривает будто сам с собой. Эшли не может его раскусить. Процесс уже запущен, в её голове проносится тысяча картинок, чем бы они могли заняться сейчас здесь, в этой затхлой комнатушке — на столе или на кровати. Черт, здесь же целых четыре стены.       И ещё вторая комната.       Тишину нарушает только её непостоянное дыхание и скрип половиц, издающих противный хруст стоит пошевелиться лишь на дюйм. Грэм размышляет, какая все же здесь слышимость, и действительно ли это убежище изолированно настолько хорошо, как рассказывал Луис. Хотя сейчас она радуется про себя, что они не в замке - в каменных стенах эхом слышно абсолютно всё.       — А я знаю, — тихо говорит Эшли, сжимая зубы. Он не спрашивает в ответ, будто не пытается поддерживать разговор. Но Эшли упрямая — возможно, это последний день в её жизни, а, возможно, они больше никогда не увидятся. — Скажи что-нибудь по-немецки, Леон.       Он молчит, и ей кажется, что он и вовсе её не услышал. По его лицу не прочесть ничего — непроницаемая маска специального агента Кеннеди скрыла от неё Леона. Эшли думает, что, наверное, до чёртиков надоела ему со своими глупостями. Кому понравится таскаться с умирающей девчонкой, защищать её от полумёртвых зомби, ещё и слушать детский бред? Она даже нож в руках держать не умеет, но уже успела ранить его. Как же она ненавидит себя за это. Понимает, что не её вина, но исправить уже ничего нельзя.       Эшли снова собирается с духом и уже хочет сказать ему, что тоже знает немецкий — изучала ещё в школе и затем на дополнительных курсах в колледже, как слышит тихое:       — Mein kleiner Vogel.* (*Моя маленькая птичка.)       Её сердце замирает на мгновение. И это мгновение кажется ей целой жизнью.       Кровь с бешеным ритмом рвётся куда-то в глотку, стуча в висках и заставляя лёгкие сжаться. Она не верит. Смотрит на него во все глаза, приоткрыв рот, а в голове огромными огненными буквами выжжено.       Mein kleiner Vogel.       Комок желания делает кульбит в животе, выбивая остатки хлипкого самообладания. Эшли кажется, что её ладонь сгорит, если она не прикоснётся к его руке. Губы чешутся от внезапного, огромного, как гора, желания поцеловать его. Коснуться покрытой двухдневной щетиной щеки и вдохнуть солоноватый запах пота. Она задыхается в этом море нахлынувших так внезапно и так не вовремя чувств.       И Леон топит её в этом море всеми возможными способами. Достаёт самое мощное оружие из своего арсенала и стреляет прямо в сердце, дробя Эшли на осколки. Она не знает, как долго это продлится, и как долго сможет держаться. Ей хочется расплакаться от бессилия.       — И что это означает? — Грэм цепляется всеми силами, пытаясь держаться на поверхности и прячет дрожащий голос за равнодушными вопросами.       — Ммм…Что-то вроде: «Все будет хорошо».       Эшли злится невероятно от того, что он врёт ей. Вот так — глядя в глаза, обманывает, не зная, что его обман давно раскрыт. Она не знает, почему он назвал её так, не знает, почему скрывает это. Но веки трепещут, и все краски мира становятся на пару тонов ярче, когда она прокручивает в голове снова и снова его слова.       — А ещё что-нибудь есть? — Эшли ненасытна, ей хочется больше. Злость сменяется любопытством. Кто знает, какие ещё секреты он хранит?       — Дай подумать, — Леон опускает локти на колени и подпирает рукой подбородок. Выглядит как греческий бог и не смотрит на неё, как всегда, будто её здесь и нет вовсе. Молчит пару минут, а Эшли с замиранием сердца ждёт и ей кажется — прошло уже несколько недель его молчания.       — Наверное, mein Sonnenhäschen.* (*Мой солнечный зайчик.)       Ей хочется верить, что это сказано именно ей, что всё не просто так. Она не верит, что это просто красивое выражение, что взбрело ему в голову. В горле ком встаёт, когда она прокручивает в голове его слова, тембр и низкий глубокий голос. Mein Sonnenhäschen проносится между ног змейкой похоти, и Эшли выдыхает неосторожно, грозя выдать своё положение.       — А ещё мне нравится sie sind faszinierend, — он говорит это таким будничным тоном, что Грэм думает, все ли у неё хорошо со слухом и боится, что это все плод её возбуждённого сознания поражённого плагой. — Deine grünen Augen erregen mich so sehr. * (*Ты очаровательна. Твои зелёные глаза так возбуждают меня.)       Эшли резко садится, смотря на Леона пристально, думая, что её сердце не выдержит смертельно быстро ритма. Он поднимает голову, и его серьёзный взгляд поражает её в самые лёгкие, вышибая последний воздух, не оставляя шансов на выживание.       — Как интересно, — её голос сиплый, скрипит от возбуждения. Она больше не пытается этого скрывать. Может, она слишком устала, а может, это накопившееся изнеможение тела и голод изнурённой души по человеческому теплу. Колени трясутся, а внизу все пугающе мокро, влажно и зудит сильно, требуя вмешательства, касаний чужих пальцев.       Голова идёт кругом.       Эшли встаёт не спеша, лениво, как в замедленной съёмке и чувствует себя несовершенной актрисой в старом порнофильме, что пытается соблазнить взрослого дядю, больше похожего на папочку. Леон отклоняется назад, смотря на неё снизу вверх, и стальные зрачки из-под нависших век приковывают её намертво. Без шансов на побег.       Она смелеет внезапно и садится перед ним на колени, кладя крохотные ладошки на его сильные бедра. Дрожит, как осиновый лист, но не сдаётся и не отступает, уверенно тянет ручки к его ремешкам, перебирая пальчиками крепкие застёжки.       — Означает: «Мы попали в передрягу. Но я обещаю, все будет хорошо».       Его голос мёд для её ушей, она улыбается от его слишком вольного перевода и с каждой секундой чувствует себя более уверенно. Неожиданно попавшая в её руки власть ещё брыкается, и Эшли полностью не осознает её, но тело быстрее соображает, что к чему и ремни с правого бедра падают на пол гулким звуком неизбежности.       — Интересно, — смотрит снизу в верх в серые глаза напротив и млеет от его послушания. Он мог бы прекратить это в мгновение ока, он мог убрать её руки, остановить её. Но Леон этого не делает. Леон смотрит на неё голодно, так, будто хочет съесть и сам не понимает зачем начал. В её глазах ни капли страха, она делает всё настолько правильно и приятно, что Кеннеди на минуту прикрывает веки, наслаждаясь таким близким её присутствием. В нос ударяет запах чужого тела вперемешку с промокшей одеждой от нескончаемого дождя, и Леону кажется, что у него кожа горит от этих почти робких прикосновений.       Их пальцы пересекаются случайно, и это словно удар тока силой в 220 вольт. Леон тянет её на себя, наслаждаясь промелькнувшим испугом на красивом лице, который сразу же сменяется нервной улыбкой. Эшли неопытна, хочет его до чёртиков, но не уверена и боится — он видит это в чуть сгорбленной спине, сжатых коленях и ненасытном взгляде. Ему кажется, что её глаза чернеют с каждой секундой, и зрачок скоро поглотит изумрудную радужку.       Ему это нравится.       — Setz dich auf mich,— приказывает он, понимая, что она слишком подавлена собственной похотью, чтобы не слушаться. Чувствует её тёплые дрожащие бедра, когда она садится на одно его колено, касается ласково ладошками его груди, инстинктивно сжимая ноготками, словно кошка. — Zu Pferd.* (*Сядь на меня. Верхом.)       Эшли дышит так часто и громко, что, наверное, её лёгкие скоро превратятся в огромные пятиметровые мехи. Она смиренна и бледна — садится послушно на него верхом и тут же замечает, насколько он больше её — ноги отрываются от пола, и она сильнее прогибается в спине, опираясь на него, сохраняя устойчивое положение. Не привыкшая к такому, её щеки краснеют и ладони покрываются испариной. Зубы стучат не от холода, и Эшли невольно сильнее цепляется за его одежду.       Смотрит на него так близко и думает, что прикажи он вырвать сердце и выбросить голодным псам, она сделает это не раздумывая.       Леон касается кончиками пальцев её поясницы, смотрит на трепещущие губы, приоткрывая призывно свои собственные, и Эшли не выдерживает — обнимает его тонкими ручками, путаясь в жёстких волосах, налетая пьяно с ходу на желанные губы. Вся она сейчас — один напряжённый нерв, задень — и тебя разорвёт в клочья. И Эшли кажется, что её рвёт прямо сейчас, потому что его прикосновения заставляют скулить в поцелуй от удовольствия, отрывая кусочки от сердца слишком болезненно.       Море мурашек пробегает по спине, когда он задирает её свитер, оглаживая кожу уверенными движениями. Эшли прижимается ближе, касается его груди так близко, почти вжимая его в спинку стула и слышит, как та хрустит жалобно, протестуя. Леон обнимает её сильнее, не сдерживаясь, касается языком её, вызывая и сразу заглушая жадный стон. Еле сдерживается, чтобы не сжать её до сломанных рёбер и болезненных стонов. Целует алчно, не давая сделать и вздоха, не давая отклониться ни на миллиметр.       Эшли почти бьётся в экстазе в кольце его стальной хватки.       — Если… — он бормочет хрипло, Эшли почти не слышит, не соображает от гулко бьющей в висках крови. — Скажи, если я сделаю тебе больно.       Она целует его, прихватывая зубами нижнюю губу и хочет кричать на весь мир. Пусть он сделает ей больно настолько, что мотор груди не выдержит, лопнув от напряжения между ними — она не будет сопротивляться.       Она тает рядом с ним, как кусочек счастливого блаженного масла.       — Wie Ihr sagt, mein Herr*, — отрывается на секунду от любимых губ. Смотрит с прищуром, оценивая его реакцию. И видит хищную улыбку вкупе с плотоядным взглядом почерневших от страсти глаз. (*Как скажете, мой господин.)       Леон сжимает её крепче, подхватывает под ягодицы и встаёт, будто она совсем ничего не весит. Усаживает на стол, разводя её ноги ещё шире, удобно устраиваясь между. Эшли смотрит на него влажными глазами и не может поверить, что все это происходит с ними. Она обнимает сильную шею, упираясь острыми коленками в его бока и придвигаясь так близко, насколько это возможно.       Не может не заметить, как он все несдержаннее задирает одежду, стремясь почувствовать горячими ладонями как можно больше нежной кожи. Восхитительная твёрдость его тела кружит голову. Но Эшли вдруг понимает, что их маленькая игра зашла слишком далеко.       Она отшатывается.       — Я… Мы… — Эшли не находит слов, не может облечь свои мысли в слова. Боится, что после этой ночи все изменится. Не хочет быть для него «одной из».       — Все хорошо, — он целует её за ушком, притягивает назад рукой за талию. — Если хочешь прекратить, то просто скажи.       Она понимает, что не скажет этого даже под дулом пистолета. Не потому, что это ложь, а Эшли никогда не любила врать, нет. Потому что она так сильно хочет его. И не только на одну ночь.       Этот поцелуй глубокий и мокрый, Эшли старается вложить в него всё ещё неокрепшие чувства вперемешку с диким желанием. Она хочет заплакать от его нежности, знает, что одно её слово — и он закончит это, ничего толком не начав. Понимание собственной власти опьяняет, и её неуверенность растворяется в очередном движении его руки, что легко сжимает её грудь в такт языку.       Её тонкий свитер падает на стол, пальцы легко играют с розовыми сосками. Леон вдыхает со свистом, чувствуя ответное движение её руки. Она все смелее, от приступа сиюминутной робости не осталось и следа. Режущий ухо звук пряжки ремня заставляет их вздрогнуть, но не оторваться друг от друга.       Кеннеди дышит минуту надрывно, не мешая ей управляться с его ремнём и смотрит, любуется, как дрожат её пальчики. Аккуратно разоружается — тяжёлое дуло пистолета ложится на стол, и Леон улыбается в губы, понимая, что вид его арсенала уже не вызывает у неё трепета. Футболка летит вслед за ремнями на груди, и Эшли обиженно фыркает:       — Оставь их, — проводит по тонкими крепким нитям, мечтательно облизывается, — Они меня… возбуждают, — выдыхает ему в шею, вызывая стаю мурашек.       Он не хочет думать, насколько непрофессионально поступает и какие будут от этого последствия. Пока её дыхание жжёт кожу его шеи, а пальчики так правильно гладят его член даже через одежду, Леон не может думать вообще ни о чем. Эшли будто знает, что и как ему нравится, и делает все настолько правильно, что хочется бросить всю сдержанность и трахать её до болезненных стонов и измождённых хрипов.       Избавляя её от остатков одежды, Леон заботливо кладёт под неё собственную футболку. Белесые волосы в беспорядке, розовые губы блестят, приоткрывая ряд ровных зубов, и Кеннеди думает, что её настоящая красота так долго была скрыта от него под слоем одежды.       Произносит тихо, из самой души:       — Ты такая красивая.       Слова прошибают её спину ударом тока. Эшли жмётся ближе, стараясь не оставлять между ними даже воздуха. Чувствует его возбуждение, трётся сама, как кошка. Имитирует секс с такой силой, словно сумасшедшая, и гладит влажную спину, царапая мускулы короткими ноготками.       — Леон, пожалуйста…       Собственное имя действует на него словно спусковой крючок. Придвигается, всем телом наваливаясь и закрывая, кажется, от всего мира. Здесь они — кожа к коже, не сбежать и не спрятаться. Леон не сдерживается и проникает резко, сильно, растягивая её до основания и слышит первый громкий стон её мучительного удовольствия.       Его это так заводит, что охуеть можно.       — Шшш… Тише, моя хорошая, — сминает её губы, заглушает неконтролируемые звуки. Толкается рвано, быстро, не может заставить себя растянуть наслаждение. Сжимает её бедра, оставляет уродливые фиолетовые отметины и знает, что будет извиняться. Тепло её тела распаляет, в свете тускло мигающей лампочки она кажется наваждением. Леон думает, что ему никогда не было так хорошо.       Эшли кажется, что стол не выдержит и рухнет, но эту мысль выбивает очередной глубокий толчок, и она снова стонет громко, надрывно, запрокидывая голову. Леон шипит, зажимая её рот рукой, чувствует, как горячий влажный язык касается ладони. Понимает, что будь они не здесь, не в чахлой комнатушке, где вокруг бродят безумцы, он сделал бы все, чтобы она охрипла от собственных стонов. Обнимает её за тонкую талию, понимает какая она все же маленькая рядом с ним — он мог бы задушить её одной рукой.       Черт, эта девчонка просто сумасшедшая.       Он ведёт влажной ладонью по щеке и дальше к шее. Чуть сжимает, и замечает в её глазах капельку страха. Леон знает, что никогда не сделает ей больно, никогда не сделает что-то против её желания. И злится от того, как она ловко сумела поставить его на колени, не прилагая к этому никаких усилий.       Леон убирает её руки, заламывая их, обездвиживая. Ему хочется подчинить её, заставить умолять, властвовать. И не только над её телом.       Эшли думает, что задохнётся, если он сделает что-то ещё из её грязных фантазий. Воздуха катастрофически не хватает, всё тело трясёт будто в лихорадке. Зажмурившись, Эшли поднимает колени выше, меняя угол проникновения, принимая его ещё глубже.       Леон рычит, словно загнанный зверь.       Слезы всё же скатываются по её раскрасневшемуся лицу кристальными бусинами. Эшли не может сдерживать экстаз от осознания, что этот невозможный человек заставляет её трахаться на грязном столе в сыром подвале, забывая обо всем.       И это так незабываемо хорошо и сильно, что сердце, кажется, не выдержит.       Красивый рельефный торс, стекающие по нему капли пота, сиплое прерывистое дыхание — Эшли задумывается на секунду, бывает ли что-то ещё более сексуальное. Леон именно такой, каким она всегда представляла себе мужчину своих любовных и пошлых фантазий. Хочет ущипнуть, чтобы убедиться, что не спит.       Леон откидывает голову назад и закрывает глаза, открывая обзор на потрясающе красивую мощную шею, и она понимает — бывает.       — Ты так жесток, — она смотрит на него жадно, поверить не может, что это он и что все взаправду. Тянется в попытке дотронуться, сжать, искусать его восхитительное тело, но он крепко держит руки, намертво прижав их к пояснице.       — Ты ещё хуже, — улыбается он, не открывая глаз, показывая ряд ровных зубов. Наслаждается её беспомощностью и купается в удовольствии от понимания, что сейчас она полностью и без остатка его.       Ножки стола грустно скулят, норовя не выдержать, когда Леон делает контрольные сильные толчки. Выходит из неё с утробным рыком, в последний момент, так сильно противясь этому, всем существом протестуя.       Нет ничего более законченного в этот момент, чем быть в ней, и Леон скулит жалобно, отпуская её руки, помогая себе. Сжимает её колено, почти разрывая прозрачную кожу. Уже винит себя нещадно за это, но знает, что она принимает его таким.       Она такая умная девочка.       Эшли обнимает его, притягивая его в объятия и целует везде, куда может дотянуться. Липкие от пота волосы слиплись, высокие скулы заострились сильнее, угольные тени залегли под глазами — она целует и понимает, что с каждым успокаивающим прикосновением под рёбрами расцветает майской сакурой её тяжелейшей формы зависимость.       Когда Леон чуть отодвигается, воздух, кажется, становится на несколько градусов холоднее. Он тут же обнимает её, целуя в висок.       — Тебе все же необходимо поспать, — голос не слушается его, в голове блаженный вакуум. Леон будто на автомате одевает её бережно, берет на руки и несёт на кровать.       Ещё никогда никто не был так ласков с ней.       Слезы снова предательски скатываются по щекам, и Эшли спешит скорее спрятаться от него за пыльным покрывалом. Накрывается с головой, не хочет думать о том, что будет потом. Хочется наслаждаться этим мгновением и сладостью прикосновений его пальцев, утирающих её нелепые слезы.       Кеннеди снова целует её в лоб, так нежно, почти по-отечески. Приводит себя в порядок и садится рядом, гладит сгорбившуюся в миг девичью спину. Она находит его руку, сжимает крепко, будто боится, что он растворится, уйдёт, бросит.       Никогда.       Эшли облизывает пересохшие губы. От избытка эмоций, веки сами собой закрываются и уже, почти засыпая, Эшли бормочет сонно, не спрашивая - утверждая:       — Ты знал, что я говорю по-немецки.       — Изучал досье.       Она улыбается счастливо, и уже на краю потери сознания, теряя грань реальности, слышит негромкое:       — Спи сладко, mein kleiner Vogel.       И верит, что это не сон.