Mein kleiner Vogel

      Мокрый нос утыкается в ногу, когда Эшли снова ворочается в постели, не находя себе места. Теплое одеяло скомкано в непонятное нечто, простыни смяты, подушка темным пятном валяется на полу. Девушка приподнимается на локтях и гладит белоснежную шерсть собаки, чувствуя как пустой сосуд сердца наполняется любовью.       Самоедская лайка по кличке Ленни стала её маленьким капризом. Ей можно было всё — лежать, где хочется, есть, где хочется, и грызть, что хочется. Эшли никогда её не ругала, водила к лучшим ветеринарам и грумерам, покупала самую дорогую и качественную еду. Выгуливала несколько раз в день, без конца покупала одежду и ощущала себя сумасшедшей, одинокой старухой, чья жизнь не имела смысла ни в чем, кроме собаки.       — Да и пошли они все к черту. Ты у меня самая лучшая девочка на свете, — Эшли тянет руки, погружая пальчики в густую шелковую шерсть и обнимает Ленни за шею, слыша недовольное сопение. Улыбается счастливо и хочет продлить это мгновение на несколько секунд хотя бы. Пока первые лучи рассвета не проберутся за темные шторы, порождая новый день омерзительного уныния.       Понимая, что этой ночью снова не сможет уснуть, Эшли со стоном выпутывается из одеяла и идет на кухню. Ставит чайник и открывает плитку белого шоколада. Он теперь у нее повсюду — в сумочке, в шкафчике рабочего стола и даже у кровати. Грэм не хочет признавать, что заедает иногда резкие приступы апатии сладким лакомством. Просто не знает теперь, как с этим справляться.       А еще по ночам Эшли видит мертвецов.       Много, нередко просыпаясь в холодном поту, ощущая их липкие когтистые руки на предплечьях. Почти уверена, что лиловые отметины проступают на белой коже. Стряхивает тут же мерзкое наваждение, обнимает себя отчаянно и не смыкает глаз до рассвета.       Красные белки на утро, как признак отсутствия сна, уже стали обыденностью. Коллеги на работе перестали спрашивать где-то через месяц, а друзья просто поджимают губы и стараются скрыть в глазах жалость. Никто не говорит, но все знают, что она не в порядке. И Эшли знает.       Но признать — значит сдаться.       Эшли просматривает иногда список контактов в телефоне, и каждый раз, найдя нужный номер, не может заставить себя нажать на вызов. Придумывает причину — то обеденный перерыв скоро закончится, то слов подходящих нет. Боится до жути, что он не узнает ее голос. Прошло уже два года почти, и Грэм думает наверняка, что Кеннеди и вовсе мог забыть ее насовсем.       Она слышит изредка про него от отца. «Агент Кеннеди сделает себе блестящую карьеру», — говорит он с гордостью. Часто приглашает его на светские рауты вроде бы и каждый раз благодарит за спасение любимой дочери. Эшли не вдается в подробности. Не хочет ничего знать и думать о нём каждый день тоже.       Но думает.       И неизменно перед сном гипнотизирует номер в телефонной книге. Такой знакомый уже. Родной.       Эшли выучила его наизусть, и думает, что это, наверное, ненормально.       Десять цифр, тысячи километров расстояния и холод в груди — вот и всё, что Леон оставил ей напоследок. Розовый экран мигает жалобно, будто ждет всегда, что Эшли нажмет нужную кнопку. Но она не нажимает.       «Позвони, если будет нужна помощь», — такими были его последние слова. Их Эшли запомнила четко. Запомнила и то, как он обнял её, сел в вертолет и больше не оборачивался. Не звонил и не писал. Не интересовался.       Как будто и не было ничего.       И это нормально. Наверное.       Так было правильно?       Свист чайника выдёргивает её из раздумий, и Эшли наполняет чашку кипятком. Черный чай с яблочным вкусом и белый шоколад — её маленькое спасение. Не слишком крепкий, Грэм не любила горечь. Её итак хватает в каждом уныло прожитом дне.       Эшли добавляет в чашку немного холодной воды, включает телевизор и жует шоколад — часы показывают пять часов одиннадцать минут, и она думает, что сегодня ей даже удалось поспать чуть дольше обычного. Здоровый сон теперь роскошь вроде бы, но Эшли старается не унывать — хоть и получается из рук вон плохо.       Утренняя программа отвлекает на мгновение её внимание, и девушка не сразу слышит приглушенный стук в дверь. Негромко, словно неуверенно кто-то стучит в железную дверь, и Эшли подскакивает на месте от внезапного громкого лая Ленни. Грэм хмурит брови и осторожно идет в гостиную. Не понимает — кто может заявиться в такой ранний час, ведь гостей она не принимала уже лет сто, наверное. И не планировала еще столько же.       — Эш, открой, пожалуйста! — сердце на мгновение ухает вниз и тут же стучит где-то в горле, когда она слышит знакомый голос. Озноб пробирает всё тело, Эшли трясущимися руками отпирает замок. Не может найти в себе сил открывать дверь, но та сама поддается и сквозь образовавшуюся щель, Эшли видит светлые волосы агента Кеннеди.       — Леон? — голос тонкий и противный, ей самой от себя мерзко становится, что она реагирует так. Дверная цепочка изнутри спасает ее на секунду, пока руки неконтролируемо сами избавляются и от этой преграды — снимая последний замок и полностью распахивая дверь.       — Прости, Эшли, мне нужно срочно залечь на дно, — голос прерывист, он быстро заходит в квартиру, почти не глядя на хозяйку. Проходит так близко, что в нос ударяет запах пота и пороха. Дышит так, будто за ним волки гнались по меньшей мере, миль пятьдесят без передышки.       Его грудь вздымается и волосы в беспорядке — Эшли смотрит и пошевелиться не может, лишь открывая и закрывая рот, не в состоянии собрать слова в предложения.       Это ведь сон, верно? Она спит, иначе это было бы слишком хорошо, чтобы быть правдой.       Ленни надрывается от беспокойного лая и рычит на незваного гостя, и Эшли приходится оттащить ее вглубь комнаты, успокаивая. В носу почему-то щиплет, и сердце колотится со скоростью света так громко, будто хочет освободиться из тесного плена рёбер. Она только сейчас замечает, что совсем не одета — маленький топик и трусики совсем не подходят для нежданных гостей — её лицо тут же заливается краской.       — Извини… Я сейчас, — разворачивается и пулей летит в комнату, надеясь, что Леон не заметил ее смущения. Надевает первый попавшийся халат, завязывает потуже пояс. Смотрит на себя в зеркало и не узнает — растрепавшиеся непричесанные волосы, красные щеки и огромные зеленые глаза — словно она призрака увидела.       Хотя, по сути, так оно и было.       Эшли хихикает истерично, приглаживает руками волосы — они довольно сильно отросли с их последней встречи. Оглядывает себя сзади и все больше убеждается, что находится не в себе. Щиплет себя за руку и почти не чувствует боли, но грозное ворчание Ленни и звук расходящейся молнии на чужой куртке в соседней комнате напоминают ей, что это не так. Реальность толстым осадком осела где-то в горле.       Она не верит.       Не может поверить.       Моргает часто и задирает голову вверх — по-детски верит, что так слезы закатятся обратно и не выдадут её беспокойства. Выдыхает, на секунду успокаиваясь, одергивает в который раз махровый халат — и идет к двери, чтобы снова встретиться с призраком прошлого.       Леон ожидает её в гостиной и выглядит так, будто сам не понимает что делает здесь. Оглядывается чуть воровато, аккуратно снимает верхнюю одежду и грязные ботинки. Стоит неловко, покачиваясь слегка с пятки на носок и… улыбается?       — Так э… Что случилось? — он молчит, и Эшли решает начать первой. Неловкая тишина между ними такая густая и вязкая, что голова болеть начинает. Грэм надеется, что ей это только кажется.       Леон поджимает губы и чуть хмурится. Так красиво, как умеет только он:       — Извини, я не могу сказать, — в голосе просьба вперемешку с мольбой, и Эшли решает не давить. В конце концов ей совсем не интересно, по какой причине он заявился к ней в столь ранний час. Ей больше интересно, почему именно к ней?       — Понятно, — она вздыхает, понимая, что из него снова слова придется клещами вытаскивать. — Чайник только вскипел. Будешь?       Он кивает и послушно идет за Эшли на кухню. Топчется неловко, в итоге садится на крайний стул, сжимая-разжимая кулаки. Грэм вдруг до ужаса смешно становится от этой ситуации. Пол шестого утра, её квартира, Леон Скотт Кеннеди собственной персоной.              Это розыгрыш, наверное, не иначе.       Леон прочищает горло, смотрит, улыбаясь, на виляющую хвостом Ленни и выдает скороговоркой, будто долго готовился:       — Прости, что разбудил. Я не хотел, но выбора не оставалось. Твоя квартира была идеальным прикрытием, здесь меня искать не станут - к тому же, она была ближе всех. Подробностей рассказать не могу, ты знаешь, — мужчина переводит дыхание и прячет глаза. Эшли слушает каждое слово, не перебивает. Наслаждается звуком его отрывистого баса, понимая, что через пять минут проснется, и Леон исчезнет как дымка. Ловит завороженно каждое мгновение его присутствия. — И прости ещё раз, что разбудил.       — Ничего. Я не спала.       — О.       Он смотрит на нее впервые за весь вечер, кажется. Эшли не может оторвать взгляд от серых радужек. В его глазах непонимание и легкий налет вины. Грэм ощущает резко, как чувство в груди растет, набирает обороты. Готовится вот-вот вырваться идиотскими слезами счастья.       Детская, совершенно искренняя и настоящая радость топит ее в море неосознаваемой до этого влюбленности. Эшли прикрывает веки, прерывая контакт глаз. Снова задирает голову вверх и приказывает мысленно слезам оставаться на месте. Если она заплачет, то он точно… разочаруется. В ней.       Как будто этого еще не произошло, хах.       Эшли шмыгает носом, улыбается отчаянно и зубы сжимает так, что, кажется, слышит как они крошатся.       Неужели можно настолько быть счастливым, когда встречаешь кого-то по кому так дико и сильно скучал?       — Прости, я как-то не подумал, что ты можешь быть не одна… — истолковав по своему её бессонницу, Леон вновь извиняется. Почти встает со стула, но опускается обратно слыша резко брошенное:       — Я одна, — произносит быстрее, чем успевает сообразить. Нервный смешок успевает вылететь из тонких губ. Не понимает, сказала это в общем смысле или имея в виду сегодняшнюю ночь.       Эшли думает, что Леон считает её чуть-чуть с приветом.       — Хорошо, — Кеннеди выдыхает облегченно, напряженные до скрипа плечи чуть расслабляются.       Грэм не может налюбоваться им — высокий лоб скрывается за челкой, брови нахмурены, красивые губы сжаты в тонкую линию. Глаза бегают беспокойно, ни на чем не останавливаясь, а мышцы рук натянуты настолько, что Эшли кажется, что сейчас кожа лопнет. Она подмечает, что так полюбившиеся ей ремни на груди никуда не делись и даже добавились новые. А белая футболка вместо синей еще более выгодно подчеркивает его мускулы.       — Так и… Что мне с тобой делать? — Эшли не уверена, улыбается натянуто, стремиться прервать тетиву вязкой тишины и чувствует себя чужой рядом с ним. Действительно не знает, что ей делать с этой молчаливым, красивым, как греческий бог, мужчиной на её кухне.       — Если ты не против, я переночую здесь, — он отклоняется назад аккуратно, выдавая подобие улыбки. Дергает нервно фольгу от шоколада, а правая нога неустанно мелко трясется. Эшли с удивлением понимает, что он нервничает не меньше неё.       И это понимание внезапно придает ей сил.       — Тогда…я постелю тебе в гостиной на диване? — в каждом слове вопрос. Она поднимается из-за стола и принимается мыть две чашки. Такой маленький нюанс бросается в глаза, словно кинжал в оглушительно бьющееся сердце. Ставит заботливо сушиться на подставку и уже ненавидит себя за такую глупую сентиментальность. — Правда, там Ленни любит нежиться, поэтому…       — Ты назвала собаку Ленни? — она слышит смешок в его голосе. Поворачивается грозно, упирая руки в бока и скрывая радость в отражении глаз. Но уголки губ все же предательски дергаются:       — Ей подходит!       Леон смеется, присев на корточки и гладя собаку по голове.       Неуютная тишина в воздухе чуть тает, и Эшли тоже расслабляет плечи, неожиданно осознавая насколько она была сосредоточена. Мышцы шеи и плеч неприятно затекли, покалывая изнутри, и девушке вдруг захотелось лечь в свою уютную постель. Избавиться от вороха мыслей в голове и пчелиного роя чувств в груди.       Усталость внезапно наваливается на нее исполинских размеров камнем.       Она идёт в гостиную, достает чистый комплект постельного белья и большое махровое полотенце. Раздумывает над тем, примет ли её ночную рубашку Леон, и в чем он вообще собирался спать. Выбор у него не сильно большой — хоть Эшли и любила спать в оверсайз одежде, для него эти пижамы будут скорее в облипку.       — Я не успела подготовиться… — она протягивает комплект самого большого пижамного костюма, который у неё имеется и смотрит недоверчиво на его реакцию. Леон сегодня непривычно улыбчив — берет аккуратно из её рук вещи и откладывает в сторону.       Сокращает до миллиметра расстояние между ними и заключает Грэм в объятия.       Эшли стоит, не в силах пошевелиться. Его запах окутывает её всю, заполняя ноздри, проникая в лёгкие до самого сердца, переворачивая нутро. Она чувствует силу крепких, до боли под рёбрами знакомых рук и прижимается яростно к его плечу. Прячет красные глаза, и в носу уже щиплет так, что терпеть становится невыносимо.       Лишь бы не заплакать.       Леон гладит её по голове аккуратно, почти любовно, прижимает к себе как маленькую. Шепчет почти неслышно, почти про себя:       — Я скучал.       Сердце ухает куда-то вниз, и Эшли понимает, что ноги подкашиваются. Она хватается за него, но не может контролировать трясущиеся колени; смотрит влажными глазами в его спокойные, словно стальное небо, серые радужки. Верит, что он её подхватит и не даст упасть.       Леон берет её на руки и усаживает на диван. Ленни тут же запрыгивает следом, тихо скуля и беспокойно перебирая лапами, чувствуя, что хозяйка не в порядке. Рычит слегка на Кеннеди, стараясь не подпускать его, очевидно разгадав причину плохого настроения Эшли. Лезет на самые колени и без конца лижет мокрые от слез щеки.       Грэм улыбается сквозь слезы, позволяя себя успокаивать, уютно устроившись на плече у Леона. Чувствует, как большая мужская ладонь гладит её спину и его как огромное сердце в груди колотится быстро-быстро, обгоняя её собственное. Голова начинает болеть ещё сильнее, и Эшли жмурится, пряча лицо и сильнее кутаясь в халат.       — Тебе нужно поспать, — она чувствует, как Леон меняет позу, устраиваясь удобнее и заключая ее в большое и сильно кольцо своих рук. Поцелуй холодных сухих губ на лбу ощущается как блаженное облегчение, и Эшли согласно кивает, в тайне мечтая, чтобы они сидели вот так вечно.       — Все хорошо, — его голос действует на нее как гипноз. Веки тяжелеют и сопротивляться накопившейся усталости нет ни сил ни желания. Кажется, что прошла уже целая жизнь с момента как он появился в дверях ее квартиры. И Эшли чувствует себя тряпичной куклой рядом с ним, что клонится в сторону, которую укажет кукловод.       — Я не усну. И скоро пора на работу, — предпринимает слабую попытку выпутаться из сладкого, такого долгожданного плена его рук, но делает это настолько неохотно, что самой смешно становится.       — Возьми сегодня отгул. На работу в таком состоянии нет смысла идти.       — Я в порядке, — она все же чуть откланяется, заглядывая осторожно в серые радужки. — В порядке.       Повторяет в полголоса, будто сама себя убеждает, но вдруг понимает, насколько жалко выглядит в его глазах — плаксивая неудачница, которая готова лужей растечься от одного его взгляда. Влюблённая дура, которая до сих пор хранит надежду на «долго и счастливо».       Прекрасно понимает, что не нужна ему и никогда не станет нужна настолько, насколько он нужен ей.       Вопросы вертятся на языке, Эшли хочет узнать, где он был эти годы, чем занимался, как он жил. Потому что сама Грэм приходит к мысли, что лишь существует с того момента как они выбрались с проклятой деревни. Кричать хочется от такой несправедливости, но Эшли лишь крепче прижимает к себе собаку и топит выступившие крохотные слезы в лоснящейся шерсти.       — Ну, а что на счёт тебя, мм?       Эшли хмурит лоб, не понимая, что он имеет в виду:       — Меня?       — Хоть капельку скучала по агенту Кеннеди? — спрашивает буднично, с кривой полуулыбкой.       Она замирает на мгновение, прикусывает язык, чтобы только не сказать предательское «очень». Не сказать, что скучала по нему каждую гребаную секунду с того момента, как он сел в вертолет и больше не вспоминал о ней. Скучала по запаху масла его оружия, скучала по складке меж бровей и умелым сильным рукам. По их разговорам и глупым шуткам, понятным лишь им двоим.       Так скучала, что выть по ночам хотелось.       Но Эшли выдыхает только и неумело скрывая дрожь в голосе, произносит:       — Ты не писал.       Наблюдает, как он хмыкает одними губами и чуть крепче сжимает её плечо. Молчит секунду, подбирая слова, но не находит ничего лучше, чем:       — Ты тоже.       Истерика подбирается снова, и Эшли только глупо хихикает, отодвигаясь совсем далеко от Леона, почти на другой край дивана и смотрит в упор, не мигая. Надеется, что он не увидит горькой обиды в ее глазах, потому что горечь разливается по венам перемешиваясь с кровью, становясь неотъемлемой частью существования:       — За два года ты не придумал ничего умнее, а? — она нападает, кидается ядом. Обида и разочарование, накатывают разом, огромной волной безнадежности, не оставляя ничего кроме пульсирующей боли в висках.       Леон молчит, и эта тишина смерти подобна. Эшли боится его реакции, боится его ответов. В желудке угрюмо ворчит недопитый чай, колени трясутся безостановочно, и в комнате будто стало сразу на двадцать градусов ниже нуля.       — Ты же и сама все понимаешь, — без запинки, так спокойно произносит, что у Эшли волосы становятся дыбом. Она перестаёт гипнотизировать его, закрывает веки и пытается не умереть прямо сейчас — вот в эту самую секунду.       Потому что ей кажется, что сердце уже остановилось.       — Я не для тебя, Эшли, — он продолжает вбивать в её почти остывшее, переставшее биться сердце огромные колья своего безразличия. — Мой мир опасен. А я не хочу, чтобы с тобой что-то случилось.       — Ты не дал мне выбора! — она срывается на крик, слезы без остановки катятся по бледным щекам. Нижняя губа дрожит, и Эшли готова накинуться на него с кулаками.       Как он посмел решить все за неё?       Грэм встает с дивана и почти бежит в свою комнату. Пускает Ленни, что не отходит от неё ни на шаг и громко хлопает дверью, ставя точку в этой его больной исповеди.       Постель уже остыла, и Эшли этому даже рада, потому что все тело горит от негодования, а головная боль усилилась в сто крат, кажется. Грэм обнимает одеяло и позволяет себе разреветься, выпустить эмоции. Не сдерживается, кричит в подушку, не понимает — как он посмел лишить её всего того, что могло бы быть.       — Ненавижу тебя! — Эшли вопит отчаянно, захлебываясь слезами. Бьёт кулаками в подушку, представляя его лицо и рычит от злости словно бешеная тигрица. — Уходи! Ты только всё испортил!       Она слышит, как дверь легко открывается, как он подходит сзади, опускается на колени. Берет её за тонкую руку, словно пытаясь вымолить прощение, но слов не находит — тишина такая несчастливо горькая, что прерывать её дурацкими извинениями кажется кощунством.       Эшли садится на постели, готовясь выгнать его прочь, но Леон просто обнимает её за ноги, так правильно и по-хозяйски, будто делал это каждый божий день, и она дёргается от этих прикосновений, как от электрошокера. Смотрит сквозь пелену на его белесую макушку и не отстраняется.       — Я тоже ненавижу себя, — шепчет куда-то в её колени, опаляя жарким дыханием и пуская волну мурашек по женским ногам. Целует осторожно каждый сантиметр, сначала неуверенно, совсем легко и невесомо, с каждым поцелуем все настойчивей. Эшли ощущает, как сквозь боль и слезы, в животе тихонько толкается желание.       Нет.       Она отталкивает его и снова забирается с ногами на постель, закутывается в одеяло, оставляя, кажется, только нос и смотрит пронзительно. Старается угадать его мысли, но лицо Леона — маска, и только черти знают, что творится в душе у этого человека.       Кеннеди выглядит как щенок побитый. От него все еще пахнет потом, а синие круги под глазами только добавляют несчастности его образу. Эшли вглядывается в родные черты лица и обнаруживает несколько новых шрамов и ещё больше седых волос. Глумится про себя от обиды, так ему и надо, но нутром все равно понимает, что от хорошей жизни такие шрамы не появятся.       — Тебе бы в душ, — Эшли наигранно морщит носик и отворачивается. Затылком ощущает его расцветающую улыбку, но скрывает свою собственную.       Никто не должен знать, что она простила его так же легко, как впустила в свое сердце. Ещё в тот момент, когда увидела в дверях собственной квартиры два года спустя.       — Иду, госпожа, не гневайтесь, — он чувствует её настроение и позволяет себе этот шутливый тон. Проводит рукой по постели, не касаясь Эшли, и идет в ванну, не оборачиваясь.       Грэм запрещает себе представлять и думать о том, что сейчас происходит в ее ванной комнате. Достаточно того, что этот маньяк беспощадно вырвал её сердце и не собирается отдавать обратно.       Эшли жмурится, прогоняя картинки воспоминаний под веками. Тащит Ленни к себе ближе, обнимает её как игрушку, вдыхая запах любимой шерсти. Слышит всплески воды и решает надеть наушники, лишь бы не слышать, забыть о его присутствии.       Выходит так себе.       Мощный поток воды слышится на весь мир, кажется, и Грэм берет телефон в руки, набирая нужный номер. Короткие гудки оповещают, что еще слишком рано для деловых переговоров и ей ничего не остается как написать короткую смс, предупреждающую, что сегодня на работе её можно не ждать.       Причиной являлось плохое самочувствие, очевидно.       — Почти не соврала, — ворчит Эшли, открывая новую пачку ненавистных таблеток снотворного и поглубже зарываясь в подушки.       Обещает себе уснуть до того, как Леон выйдет из душа. Снова разглядывать его и проживать очередной микроинсульт было выше её сил. Чувствовать его запах и ощущать присутствие было…волнительно. Необычно.       Черт, это было прекрасно.       Закрывая глаза от нервной усталости, Эшли клянется проснуться через несколько часов и узнать, что все это было лишь иллюзией её больного мозга. Клянётся свято, что выгонит Кеннеди с его командирскими я решил все за тебя замашками нахрен из её дома и больше никогда не станет думать о нём.       Клянётся, что обязательно запишется к врачу и будет принимать назначенную терапию.       Она засыпает ровно в тот момент, когда матрас с тихим хрустом прогибается под весом чужого тела, и чувствует как знакомые руки обнимают её за талию.