Mein kleiner Vogel

      — Ну и дрянь.       Эшли кривится, но кладет в рот очередную ложку отвратительного на вид мокрого риса. Жует быстрее, проглатывает, не ощущая ничего, кроме противной слизи, и снова сморщивает носик.       На вкус эта жижа ещё хуже, чем на вид.       — Гадость.       Кроме аппетитных карамельных булочек, что приносили на десерт, Эшли ненавидела здесь всё.       Голые койки, грязные стены. Отсутствие нормального освещения и бесконечные темные коридоры, ведущие в никуда. Эшли облазила их все и все равно не нашла ничего существенного, чем можно было себя занять.       Тоскливо до ужаса.       А Леон только наблюдал за ней. Следил за каждым шагом, думая, что она не замечает. Ходил везде тенью, молчал и, казалось, даже не спал, притворившись безликим силуэтом её отражения.       Эшли чувствует себя загнанной в угол лабораторной крысой. За которой наблюдают, оценивают, делают выводы. Пишут мелким почерком в отчёт.       И что её ждёт в конце страшно было представлять.       — Мне скучно.       Смотря в упор на мужчину напротив, Эшли всерьез намеревается себя развлечь. Все несколько дней что она запрета здесь кажутся ей смертельно долгими, хронически разбитыми.       В голову черти что лезет от длительного безделья.       Эшли поднимается из-за стола и идет к окну. Разглядывает стекающие капли по стеклу от непрекращающегося дождя. На улице хмуро и мокро — прямо как в её сердце.       Желание уехать куда-то подальше, к морю, усиливается в сто крат, кажется.       — Ты любишь дождь?       Вопрос, не требующий ответа. И Эшли даже не ждет его. Хочется лишь заполнить дурацкий стук разбивающихся капель о карниз.       Заполнить фон хоть чем-то, потому что слушать гнусавую мерзкую тишину уже сил нет.       — Не очень, — стул скрипит, когда Леон потягивается, распрямляя ноги и устраиваясь поудобнее. — А ты?       — И я не люблю.       Эшли слышит тихий смешок позади себя и в комнате будто теплее становится. Наверное, в этом — они оба. В пустых разговорах, двусмысленных взглядах. В неловких касаниях и несмешных шутках.       В попытках вернуть хрупкое доверие, что разбилось два года назад.       Эшли оборачивается, окидывает взглядом мужчину: поза расслаблена, глаза полуприкрыты. Чёлка почти полностью скрывает смешинки в серых глазах, и Эшли улыбается одним уголком губ.       Черт, он действительно милый, когда не пытается кого-то убить.       — А море тебе нравится?       — Наверное.       — Наверное?       — Никогда не ездил в отпуск на море.       — Вау.       Вау. Это был самый долгий разговор за последние дни. Разговор, когда никто не уходит, не отворачивается. Не пасует и не бежит в боязни разрушить словами то, что толком и не было построено.       Это было так…нормально.       Эшли вздыхает и забирается на парту, кутаясь в тёплую шаль. Болтает ножками, рассматривая потертые сапоги. Становится как будто даже уютно.       Как будто тепло.       — Ага.       — Ты бы хотел съездить?       Леон хмурит брови. Задумывается на минуту, трет ладонью подбородок.       Поднимает глаза и смотрит пронзительно так, что Эшли кажется будто она задала самый глупый вопрос на свете.       — Главное не куда. Важнее — с кем.       В его словах никогда не бывает ничего лишнего. Эшли отводит взгляд. Иногда ей кажется, что их разница в возрасте лет пятьдесят, не меньше.       — И с кем же? — не успев остановить себя, на одном дыхании. Так приглушенно, что сомневается, услышал ли Кеннеди вообще.       И это настоящая провокация. Грэм знает, что он не ответит на вопрос. Слишком личный, слишком интимный.       Вопрос, ответ на который не дают кому попало. Но она ждет его с замиранием сердца, будто от этого её жизнь зависит. Не знает, что хуже — услышать или не знать его вовсе.       Леон поджимает губы, глядя на ее болтающиеся в воздухе худые ноги. Скрещивает руки на груди, весь подбирается, но в голове уже картинка — как эти самые ноги бегут по золотому пляжу, утопая по щиколотку в песке. Пятки ласкают тёплые волны и закат настолько ослепительно оранжевый, что в светлых волосах лучики переливаются апельсиновым.       Идеально, до горячих спазмов в глотке.       — А что, есть предложения? — парирует он, поднимая глаза, наконец, от её ног.       — Нет…ну, я в общем… — Эшли смущается, и Леон даже видит как краснеет её правое ушко, не скрытое вуалью волос. Она хмурит брови и сжимается, начинает суетится и выглядит настолько очаровательно и комично, словно мультяшный герой детских каналов.       Обнять хочется так сильно, чтобы услышать хруст позвонков.       — Ясно, — он следит за ней исподтишка, пряча глаза. Наблюдает за реакцией, не упускает ни малейший вздох. И выдает издевательски-ленивое, будто невзначай:       — Значит, придётся ехать одному.       Эшли замирает, минуту переваривая его слова. Даже не мигает вроде бы и Леон может представить, как двигаются с бешеной скоростью шестерёнки в её мозгу — анализируют, оценивают, разбирают.       Придумывают ответ тщательно, чтобы не остаться в дураках.       Это как шагать по минному полю — одно неверное движение и тебя разорвет в клочья.       — Ха-ха, агент Кеннеди, отличная шутка, — она недоверчиво смотрит на него ни разу не улыбаясь. Смотрит затравленно так, словно не может поверить в сказанное.       В зелёных радужках проскальзывают бусины давней обиды, а Леону вдруг становится противно от самого себя и своих слов.       И в комнате снова становится на несколько градусов холодней. Нить между ними натягивается, грозясь лопнуть, не выдержав нагрузки.       Зачем ты вообще это начал?       — Я серьёзно, Эш, — он поднимается, подходит чуть ближе. Соблюдает дистанцию, но руки сами тянутся к острым коленкам.       Леон одергивает себя и отворачивается к окну.       — Когда все закончится, нам не помешает отдых, как считаешь?       Господи, просто заткнись, Леон. Ты такой мудила, просто гребаный пиздец.       — Ты издеваешься?       В её глазах уже столько невысказанной боли и грусти, что дышать трудно. Смотрит огромными зелёными глазами, хватает ртом воздух. Щеки краснеют от праведного гнева. Эшли вспыхивает словно спичка, и Леон уже готов к очередной буре её истерик.       Все правильно.       Он заслужил.       — Иди ты нахер со своими шутками, понял? — Эшли соскальзывает со стола, отходит дальше, скрываясь в полумраке комнаты. — Что вообще происходит? Ты… Ты пропал на два года. Даже ни разу не звонил. А потом внезапно объявляешься и забираешь, запираешь меня здесь.       Она ходит по комнате взад-вперед, ломая руки, не находя себе места. Натыкается неосторожно на угол стола, шипит от резкой боли в бедре. Грудь вздымается от частого дыхания, и Леон думает, что даже в такие моменты в ней есть что-то особенное.       Что-то, что сидит в грудине, приваренное к сердцу намертво.       — И ещё эти твои идиотские затеи. Ты не понимаешь…я… Я просто не знаю, что происходит, Леон, — она опускается на стул, пряча лицо в ладонях.       Он оказывается рядом в мгновение ока. Садится на одно колено рядом с ней, касается вздрагивающей ноги. Мягко отнимает её руки, заглядывает в красные от поступающих слез глаза.       На душе кошки скребут от чего-то непоправимого. Чувство вины душит настолько, что, кажется, кровь из ушей пойдёт вперемешку с внутренностями.       Леон сглатывает, сжимает её колено и говорит так спокойно, будто не в него собственные слова ядовитыми иголками летят:       — Прости, ты же… Ты такая умная и храбрая, Эшли, — смотрит в пол и остановится не может.       Проклятая исповедь льется безостановочно. Хочется высказать, дать ей понять. Сказать все то, что не успел сказать в первый раз, объясниться.       Чтобы болеть и кровоточить перестало.       — Ты просто, черт, такая охуенная, — Леон выдыхает, наклоняет голову еще ниже — так, что становятся видны белые позвонки на спине. — И ты заслуживаешь человека намного лучше, чем я. Я… не смогу дать тебе того, что ты хочешь.       Кеннеди отпускает её ноги и встает, небрежно проведя рукой по волосам. Говорит теперь тише, будто самому себе.       — Черт, я просто кретин, — задирает голову и улыбается горько в потолок. — Придумал самую дебильную причину, чтобы завалиться к тебе в половине шестого утра. И знаешь что? Это было лучшее утро за два ебаных года.       Эшли не перебивает, слушает внимательно, глядя на нервничающего мужчину. А он готов кожу с себя содрать, лишь бы не чувствовать ее обвиняющего взгляда. Не чувствовать её боли, обиды и своей вины за, кажется, настолько неверное решение, что уже исправить невозможно.       — Я думаю, это не тебе решать, — её голос тихий, но твёрдый. Дождь шумит за окном разбиваясь мелкими кристалликами о карниз. И Леон думает, что в этом жутком разговоре неправильно все — с первой до последний буквы.       Какого ты просто не можешь оставить её в покое?!       — Знаешь, мой небольшой жизненный опыт, подсказывает все с точностью наоборот, — ровно продолжает Эшли. — С тобой мне…безопаснее.       Каждый раз он поражался, насколько быстро она заводилась и так же легко остывала. Раз — и нет той ярости и больных изувеченных слез. Раз — и она уже спокойно выдаёт ему голые факты без единой эмоции.       Сделав огромную дыру в их порванной нити и заполняя её сладкой надеждой.       — Да, Леон, это так, ты настоящий кретин, — Эшли поджимает губы и встает. Смотрит на широкую спину. Хочет прижаться, вдохнуть аромат чужого тела, закрыть глаза и стоять так целую вечность.       Или две.       — Но, знаешь, я так устала, — она отворачивается и смотрит в окно. — Разве ты не видишь? Мы… Черт, мы же в полной заднице.       Эшли ёжится от внезапного потока холодного ветра. Сквозняк забирается под одежду и трогает ледяными пальцами кожу. Неразрешенность этого разговора и его откровение ложатся на шею стальными цепями.       Не выберешься, как бы ни пыталась.       Эшли делает робкий шаг, касаясь руки Леона. Видит, как он от неожиданности вздрагивает, чуть наклоняет голову, следит за ее движениями. Застывает изваянием, а ей только это и нужно — не чувствуя преграды, Эшли делает последний шаг и обнимает его за талию.       Прижимается щекой к спине, ощущает под ладонями тёплую ткань. Сжимает несильно пальчиками, царапает ноготками нагрудные ремни. Эшли закрывает глаза и вдыхает глубоко-глубоко. Запоминает чувство нежности и защищённости, какое бывает только рядом с ним.       Чувство, будто ты, наконец, вернулся домой?       — Да, — он, кажется, не дышал целую жизнь — с таким надсадным хрипом вылетает тихое согласие. — Я так точно.       Леон чувствует спиной, как она улыбается. Накрывает её маленькие ладони своими, переплетая пальцы.       Становится так легко и спокойно. И бесконечный вой тягостной тоски перестаёт звенеть в ушах. Рядом с Эшли почему-то весь мир становится лучше. Красивее, правильнее, мягче.       И даже дождь на мгновение прекращается, будто почувствовав как обстановка разрядилась. Перестаёт барабанить по карнизу, лишь изредка кидает большие капли, мягко стекающие по стеклу. Первые лучики закатного солнца показываются из-за туч, орошая комнату жёлтым светом.       Уютно. По-домашнему.       Хочется стоять так, пока ноги не затекут и руки не отвалятся. Чувствовать теплое дыхание и купаться в аромате её ненавязчивых духов. Испытывать себя и делать маленькие шаги к обоюдному… чему-то.       Леон не смог подобрать слова. Да и они не нужны были сейчас — когда она обнимала его со спины так крепко и грела свои ладони в его.       Сладкая мята и солнце. Такая была его Эшли Грэм.       И неожиданный звонок её телефона звучит так громко и чужеродно. Совершенно невовремя. Разрушает эту пьянящую нежность, ломает момент. Эшли с сожалением убирает руки.       Достает телефон и читает сообщение.       Нейт: «Привет, Эшли! Как ты?»       Глаза сами собой закатываются и Эшли захлопывает телефон, не собираясь отвечать на сообщение. Нейт действительно не понимал. Или не хотел понимать. Он был похож на щенка, что привязался к первому попавшемуся прохожему, что проявил участие и теперь отчаянно хотел доказать свою любовь человеку, которому был не нужен.       Это…раздражало. И совсем немного заставляло чувствовать непонятную вину.       Эшли вспоминает неудачный поход в кино и чувствует необъяснимый иррациональный стыд. Перед Леоном, перед самой собой. Перед всем проклятый миром, кажется.       Ну и чего ты этим добилась?       Леон оборачивается и кидает беглый взгляд на телефон. Тени на его лице становятся гуще, желваки на скулах играют, он как будто бы…расстроен и зол?       — Что это? — голос так строг, что Эшли на секунду теряется, глупо хлопая глазами. Ощущает себя провинившейся школьницей, так грозно Кеннеди смотрит ей прямо в переносицу.       — Мой…телефон?       — Какого черта он работает?       Она тушуется от его резкости и окончательно сбрасывает с себя дымку их маленькой передышки. Вся подбирается, снова готовая бороться с его демонами. Задирает подбородок и с вызовом бросает:       — А что, не должен? Мы вроде в свободной стране живём.       Без слов выхватывая розовый мобильник из рук, Леон открывает сообщения. Бегло читает, еще сильнее хмурится и верхняя губа чуть дёргается от накатывающего раздражения.       Эшли глазам поверить не может, глядя на такую наглость.       — Охренел? А ну верни сюда! — переходит на повышенный тон и не знает, что заставляет ее сильнее волноваться — факт того, что он так бесцеремонно прочитал её личные переписки или того, что он там увидел.       — Это тот мудень, что цветы притащил?       Его голос сквозит ядом, и Эшли вдруг не без примеси удовольствия подмечает его тщательно замаскированную ревность. И факт её проявления внезапно придает ей сил настолько, что она язвит в ответ, кривя лицо:       — Твоё какое собачье дело?       — Понравилось кино?       — Более чем.       Было настолько погано, ты себе представить не можешь.       Кидаются друг в друга обиняками словно в мяч играют. Эшли чувствует свое пошлое превосходство. Его ревность так сладко трогает загривок, что хочется надавить сильнее и заставить чувствовать всю свою боль и так и не высказанную толком обиду.       Она чувствует себя грязной бесчеловечной стервой за эти желания.       Это же, блин, Леон.       Леон, которого ты так долго ждала и в итоге… получила?       Да быть того не может.       — Здесь стоят заглушки и ты вне зоны доступа, — отрывисто бросает Кеннеди. — Какого хера он тебе пишет?       Оторопев на секунду, Эшли моргает часто. Делает вдох-выдох, уже готовая произнести длинную тираду о том, куда Леон может пойти вместе со своим недовольством, но внезапная мысль поражает её, затянутое поволокой гнева, сознание.       — А может…       — Да, скорее всего.       Леон уже набирает сообщение, кому-то звонит. Поднимает всю охрану, резко раздаёт указы по рации. Эшли ни слова не понимает. Стоит, растерянно комкая кончик шали, смотрит в одну точку, ничего не видя перед собой.       В голову приходит тяжелое осознание, что она просто могла умереть.       От рук Нейта. Если он действительно крот или заражён плагой, если он… Притворялся, что влюблен? Если он работает на этих фанатиков, то его попытки заполучить Эшли вполне оправданы.       Мозаика складывается настолько чётко и ровно, что паника подбирается к горлу, хватая ледяными руками.       Эшли трясёт.       — Что мне делать? — шепчет, снова опускаясь на стул. Завидует чуть — как мгновенно из нежного чувственного Леона он превратился в агента Кеннеди, готового рвать всех на куски. Методично, уверенно, без капли сомнения.       — Ничего, — он хватает её за руку, побуждая подняться. — План прост. Мы выманим его.       — Выманим?       — С твоей помощью, — Леон ведет её по тёмному коридору, объясняя на ходу. — Он приедет сюда.       — Зачем?       — Чтобы не вызвать подозрений. Он приедет и здесь мы его… Задержим. — запинается на последнем слове, чуть поворачивает голову. Видит необъятный страх в изумрудный глазах и тут же останавливается.       Берет Эшли за плечи, смотрит прямо в глаза, говорит спокойно и уверенно, побуждая ее сконцентрироваться и услышать. Поверить ему.       — С тобой все будет хорошо. Я обещаю. Слышишь меня? — встряхивает легко, тут же притягивая и сжимая в стальных тисках своих рук. Бормочет в светлую макушку. — Никто тебя не тронет.       И Эшли верит. Верит всеми фибрами души, от макушки до кончиков пальцев ног. Знает, что Леон лучше умрёт, чем нарушит обещание.       В коридоре темно, страшно и холодно. Эшли хочет в постель. Домой. Завернуться в одеяло, прижать к себе Ленни и уснуть. Выпить бокал вина, включить ТВ, долго выбирать фильм, и в итоге включить на повтор любимый.       Забыть обо всем.       — Но сейчас ты должна мне немного помочь, — он отпускает ее, снова заглядывая в глаза. — Поговори с ним немного и пригласи сюда. Он… не должен ничего заподозрить. Ладно?       — Ладно.       Как же хочется просто исчезнуть из этой жизни.       Грэм на автомате достает телефон из кармана брюк и набирает сообщение.       Эшли: «Всё здорово. А ты?»       Руки трясутся, когда ответ приходит менее, чем через минуту. Эшли чувствует быстрое дыхание Леона на щеке, когда он наклоняется, чтобы прочесть. Вдох-выдох.              Если чуть-чуть повернуться, даже можно задеть его губы.       Нейт: «Ребята сказали, ты не на работе. Что-то случилось?»       Эшли: «Нет, уехала по делам.»       Нейт: «Надеюсь, я не помешал?»       Эшли: «Нет.»       Нейт: «Когда ты вернёшься?»       Эшли: «Не скоро. Ты что-то хотел?»       Нейт: «Увидеть тебя конечно! :)»       Она чувствует, как Леон на долю секунду дёргается, тут же возвращаясь на место. Придвигается чуть ближе, занимая все пространство за ее спиной. И даже хочет обнять, судя по тому как его правая рука тянется к её плечу, но замирает на полпути.       Эшли сжимает зубы, скрывая улыбку.       Его собственнические заскоки по таким пустякам нравятся ей до дрожи. Она делает шаг назад, касаясь спиной его груди. Облизывает губы и слышит хриплый от плохо сдерживаемой злости голос:       — Это можно устроить.       Эшли: «Вообще-то тут и правда немного скучно.»       Нейт: «Мне приехать?»       Раздумывает секунду, оборачиваясь назад. Видит ледяные глаза, сузившиеся настолько, что становится чуточку страшно.       От того, каким несдержанно жестоким бывает Кеннеди в ярости.       Она быстро пишет адрес и время и блокирует телефон. Нейт был согласен — конечно. Эшли не знала, на чтобы он не был согласен.       Но думать об этом не хотелось.       Хотелось думать только о горячей груди и сиплому злющему дыханию за спиной. Разговор с Нейтом был закончен, но Леон не уходил — не отодвигался ни на дюйм. Дышал с ней одним воздухом, и яростные волны исходящие от него можно было руками пощупать.       И это до боли в груди её заводило.       Эшли снова поворачивается, задевая кончиком носа его. Не успевает подумать и даже вдохнуть, как его губы резко накрывают её.       Врезаясь на полной скорости, сминая последнюю преграду.       Леон целует её с такой страстью, что больно дышать. Яростно вылизывает её рот, безудержно хозяйничает своим невозможным языком так, что голова кругом идёт. Руки сжимают её всю, и, кажется, он везде. Заполнил весь мир собою, а каждая клеточка тела Эшли отчаянно тянется к нему.       В груди фейерверки громыхают и кислорода не хватает, но ей плевать.       Плевать на все, пока его губы так грубо и жестоко почти кусают её, словно ставят отметки.       Моё.       Эшли сходит с ума и ей это нравится. Сердце заходится в немом крике, но остановится сейчас — невозможно. Только сильнее, жестче, так страстно.       Необходимо.       Задушенный полустон звучит так пошло и влажно, когда Леон задевает полоску голой кожи на пояснице. Разрывает поцелуй, прислоняется покрытым испариной лбом к ее. Глаза закрыты, сердце стучит как ненормальное. Он хочет ее. С такой безумной тягой хочет её прямо здесь и сейчас, что скоро искры полетят из глаз.       Ненормальное желание. Касаться, осязать, обладать.       Она дрожит безостановочно. Не от холода. Цепляется за него, почти скулит, прикусывает нижнюю губу. Тянется за новым поцелуем, трется, выгибаясь в его руках, но Леон останавливает ее таким усилием воли, что, наверное, его приставят к награде.       За фантастическое, блядь, терпение.       — Сейчас… надо, — он комкает слова, стараясь успокоить дыхание. Отодвигается медленно и открывает глаза. Видит наполненные до краев необъятной жаждой огромные зеленые глаза.       Какого хера его так возбуждают ее глаза?       — Сейчас главное обеспечить твою безопасность, — собирается наконец и переводит взгляд на ее раскрасневшиеся губы. Замечает пару крошечных кровоподтеков. — Прости.       Проводит пальцем по верхней губе, смазывая капельки крови. Размазывает по щеке, оставляя разводы. Эшли смотрит на него, готовая ко всему. Послушная, покорная нежная девочка со взглядом последней бляди. Смотрит так грязно и бесстыдно, что живот ноет и член уже колом стоит.       От одного несчастного короткого поцелуя.       Эшли облизывается, неосторожно задевая его палец и Леону кажется, что это последняя капля. Шипит сквозь сжатые зубы и отходит на два шага назад в темноту. Нет. Не здесь.       Только не так.       Стоит секунду, решаясь, но голос в голове орет во всю глотку — нужно уходить. Уходить, пока не стало поздно. Иначе остановиться сил точно не хватит.       — Вернусь к вечеру, — он обрывает этот приступ так же резко, как и начинает. Кидает измученный последний взгляд и уходит в темноту. Эшли слышит только стук тяжелых армейских подошв.       Оставляет ее умирать от перевозбуждения на трясущихся ногах. Ей хочется лечь прямо здесь и умереть. Сжаться в комок и распасться на атомы.       Побежать вслед за ним и умолять закончить то, что начал.       Эшли сжимает кулаки и берет себя в руки. Всё тело ломит и болит. Неудовлетворенность тянет в животе и мокрое белье неприятно холодит кожу. Но Эшли чуточку, в самой глубине души — рада. Что он остановился. Что не позволил случится этому вновь.       Это было бы неправильно.       И так желанно.       Она смотрит в темноту, и эхо его шагов полностью растворяется в тишине.