Mein kleiner Vogel

      Эшли видит покрытое белой тканью тело и пошевелиться не может.       Стоит истуканом в проходе, пялится на труп, а в голове только белый шум и обезьянка тарелками хлопает. Все чувства будто паразиты высосали, оставив пустую оболочку гнить на алтаре необъятной скорби.       А говорят, смерть — это спокойствие.       Ни один мускул не дёргается, и кровь в венах, кажется, не течет, останавливаясь, когда она на ватных ногах подходит к столу. Задерживает дыхание, и шею напрягает с такой силой, что дрожь пробирает. До неизлечимого ужаса не хочет смотреть.       Осматривать холодное тело.       — Вы готовы? — произносит безликий мужчина в строгом медицинском халате. Эшли даже имени его не помнила.       Она не помнила ничего с момента прочтения долбанного письма.       Ни как ворочалась в постели всю ночь, так и не уснув; ни как собиралась на автомате утром и сидела уже одетая в девять часов. Эшли не помнила, как шесть часов к ряду пролежала в гостиной на диване, тупо уставившись в черный экран телевизора, ожидая назначенного времени.       Ей казалось — прошло только шесть минут.       В голове настолько отчаянно бесполезно копошатся жуткие мысли, что страшно становится. Эшли не верит, что Кеннеди мог погибнуть, только не после того, что они пережили.       Не после того, как она не успела ничего ему сказать.       — Мисс Грэм? Вы готовы? — слышит нотки раздражения в голосе работника и понимает.       Она совсем, определённо, чёрт, физически не готова.       Но девушка кивает, и от напряжения шея хрустит, будто позвонки сместились. Проходит вперёд, как сквозь непрозрачную пленку наблюдает за неспеша открывающимися участками мёртвого тела.       Закрывает на секунду глаза, тут же распахивая и уже не мигая.       Впивается взглядом, молниеносно оказываясь ближе. Хочет покончить с этим, скорее получить ответ — и снова запустить остановившееся сердце.       Кислорода в помещении критически не хватает. До разорванных голосовых связок от так и не состоявшегося крика.       Эшли вглядывается в лицо мужчины, видит светлые волосы, подтянутый торс, длинные руки. Кожа бледная и наверняка гадко-холодная, синие полосы вен словно ручкой разрисовали. Крохотное отверстие в самом центре грудины зияет как огромная чёрная дыра, и Эшли отворачивается с сиплым вздохом.       Не он.       Черт возьми, блядь, это абсолютно точно не Леон Скотт Кеннеди.       Облегчение сносит крышу, и Эшли хватается за металлический столик, ощущая как кислород спустя вечность попадает в лёгкие. Из черно-белого мир внезапно становится убийственно ярким, чувства обостряются в сотни, тысячи раз, и Эшли на секунду становится больно. Иллюзия счастья рассыпается в груди звериными осколками.       Кажется, что она все-таки умерла и воскресла за несколько часов.       Уголки дрожащих губ ползут вверх, а в глазах до ужаса щиплет. Она подносит руку к губам, а плечи заходятся в полубезумном смехе. Смахивает соленые капли, и видит на пальцах черные разводы.       Плевать. Бесконечные часы ожидания стоят размазанной туши и очередной безудержной истерики.       Ей объясняют, что все вещи принадлежали агенту Кеннеди и что в нагрудном кармане нашлась старая фотография Эшли Грэм. Разорванная и обугленная в самом центре от пули, но на обороте все еще значилось её имя — а значит, она имела отношение к Леону. Обязана была явиться на опознание для продолжения расследования и подтвердить личность убитого.       В нагрудном кармане была ее фотография — и безумие со вкусом собственной зависимости проникает через глотку в желудок, делая кульбит.       Эшли, ты же просто одержимая.       — Кем вы приходитесь мистеру Кеннеди, мисс Грэм?       Эшли смотрит на испорченное фото и думает, что эта гребанная шутка. Улыбка пропадает, кулаки сжимаются в слепой ярости. Эшли смотрит в рыбьи глаза мужчины напротив и ненавидит его за настолько глупые вопросы. Что ковыряют из без того избитое в клочья нутро.       Приходится… Никем, наверное.       Или что хочет услышать этот безразличный тощий очкарик?       Что она его верная боевая подруга? Или девочка на одну ночь и бесплатная гостиница спустя года так два? А лучше всего — малолетняя психованная дура, пускающая по нему слюни. Которая даже спустя столько лет не смогла забыть мужчину с которым и не целовалась толком нормально.       И такая отчаянно счастливая лишь от одного осознания, что он все еще жив.       — Мы знакомы, — глухо выдает Эшли, прерывая гнетущую паузу.       — Конкретнее, пожалуйста.       Она набирает воздуха побольше в легкие и хочет послать его куда подальше, но останавливает себя. Прислушивается к интуиции, а кожа мурашками заходится.       Страх, кристально чистый и первобытный, заставляет ее бессознательно ощетиниться.       Червячок сомнения гложет неглубоко под коркой, и Эшли не может понять — что здесь не так. То ли лица людей вокруг слишком строгие, то ли она стала параноидальной истеричкой с манией преследования.       Не исключает, что все вместе, а стены, кажется, начинают сужаться.       Паника подбирается к глотке холодными руками, затягивая сильнее. Эшли украдкой осматривается. Не видит ничего сверхъестественного — стол с окоченевшим трупом, многочисленные ящики и пара столов с медицинскими приборами. Одиноко висящий халат в дальнем углу и не горящая настольная лампа. Все настолько обычное и…ненормальное.       Эшли всем естеством хочет убраться отсюда скорее, не ощущать липкий равнодушный взгляд работника морга. Поджилки трясутся от страха, ей не хочется выяснять причину своей иррациональной боязни.       Не хочется смешивать искреннюю радость обретения с внезапно настигшей паранойей.       Звук пришедшего сообщения, как разряд тока, заставляет дернуться. Грэм открывает розовый телефон и понимает, наконец, что же здесь не так.       «СКАЖИ ЧТО ЭТО Я И УХОДИ ОТТУДА КАК МОЖНО СКОРЕЕ»       Захлопывает телефон, который вот-вот треснет от психов хозяйки, и оборачивается к стоящему за спиной мужчине.       Понимает, что никто так и не задал ей главный вопрос — подтверждает ли она смерть Леона Скотт Кеннеди. Этот…врач, должно быть, в белом халате ведет себя так, будто ему все равно кто перед ним лежит. Но терпеливо ждет ответов Грэм и как будто жаждет, когда та ошибется.       А Эшли в свою очередь благодарит всех богов вселенной, что сама не ляпнула то, что принесёт ей наверняка большие проблемы.       «Ничего подозрительного. Абсолютно, — успокаивает себя, стараясь дышать ровнее. У нее уже колени не сходятся и ладони вспотели так, что приходится без конца вытирать их, комкая шерстяное пальто. — Я ничего не сделала и ничего не говорила.»       — Мисс Грэм, у вас все хорошо? — мужчина приподнимает светлую бровь, смотрит пристально, и Эшли себя в ловушке чувствует. В хитрой, специально для нее построенной и скрытой.       Такой, что не догадаешься ни за что, где налажал.       — Извините, мне действительно стало плохо, когда я увидела… — она шмыгает носом ненатурально, для пущей убедительности вытирая сухие глаза. Если получится сыграть расстроенную бывшую, может, они отпустят её без особых проблем.       Они должны отпустить её. Особенно сейчас.       — Так кем вы приходитесь мистеру Кеннеди?       — Мы встречались… Раньше. Давно, — собирается с духом и смотрит в непроницаемые, непонятного цвета глаза мужчины. — Не знала, что он до сих пор…       Трясет фотографией и снова всхлипывает. Наверное, она даже сможет расплакаться, если хорошо постарается. Немного и ненадолго, хотя если как следует себя накрутить может выйти полноценная истерика с рыданиями и искусственными обмороками.       Это получалось у Эшли в последнее время лучшего всего.       И…черт, видимо, всё очень серьёзно, раз Леон даже смс не поленился написать.       Она прячет глаза за очередным всхлипом и смотрит на труп. Отводит взгляд специально, лишь бы не видеть мужчину напротив и ничем себя не выдать. Но тот лишь листает бумажки и задаёт вопросы скучающим тоном:       — Ясно. Когда вы видели мистера Кеннеди последний раз?       — Года два назад.       — После этого не пересекались?       — Нет.       — В каких отношениях вы были в вашу последнюю встречу?       — В достаточно близких, очевидно.       — При каких обстоятельствах была ваша последняя встреча?       — Мы… — она осекается, понимая, что мужчина задаёт слишком много неправильных вопросов. — Какое это имеет отношение к его смерти?       — Любая мелочь будет полезна, мисс Грэм, — он улыбается, поднимая голову и смотря блеклыми зрачками из-под очков.       А Эшли видит оскал пораженного плагой безумца.       — Подпись где галочка, пожалуйста, — протягивает пару листов бумаги. Ведёт себя как будто бы вежливо и даже говорит пару слов неловких утешений, но у Эшли в голове выжжено последнее сообщение.       Она не хочет задерживаться здесь ни секунды больше.       Не глядя подписывает бумажки, кидает на стол. Незаметно сжимает в кулаке ручку, готовая обороняться, но понимает — если он нападёт — в этой комнате будет уже два трупа.       — Если мы закончили… — она направляется к двери, торопясь и пряча зажатую ручку в складах пальто, как слышит противное:       — Ещё один вопрос, мисс Грэм.       — Да?       — Вы подтверждаете смерть Леона Кеннеди?       До сухих спазмов в желудке не хочет отвечать. Как будто если скажет — действительность обернётся против неё. Но медлить нельзя, и Эшли оборачивается, смотрит в чужие глаза и непроницаемым голосом врет:       — Подтверждаю.       Неимоверно гордится собой, что голос не дрожит и не срывается — вышло на удивление спокойно. Ни следа урагана чувств, бушующего внутри.       — Всего хорошего, мисс Грэм, — работник моментально теряет к ней интерес, отворачиваясь и снова утыкаясь в бумажки.       Не теряя времени и не мешкая, Эшли бежит прочь. Корит себя нещадно, что так и не запомнила его имени. Сжимает несчастную украденную ручку в кармане, а в голове всплывают слова, сказанные так давно, что в другой жизни, наверное.       «Ты неплохо справляешься сама»       Спускается на лифте, отдаёт дежурному временный пропуск. Коряво расписывается дрожащими руками, вспоминая, что забыла любимые кружевные перчатки на столе.       Ругается тихо, но решает не возвращаться — к черту их, закажет новые. Показываться на глаза всему персоналу сейчас слишком рискованно.       Охранник желает ей приятного дня, и Эшли, наконец, закрывает за собой стеклянные двери. Бежит, задыхаясь, на высоких каблуках — сигналит такси. Но жёлтые автомобили равнодушно проезжают мимо, словно намеренно избегая поднятую руку.       — Черт, да остановитесь уже хоть кто-нибудь! — вопит в поток автомобилей, не обращая внимания на недоуменные взгляды прохожих. Нервы сдают, Эшли эмоционально истощена настолько, что желание сесть и разреветься прямо на асфальт уже подкашивает ноги.       Шум улицы раздражает и без того обострившийся слух, когда к ней подъезжает автомобиль с шашкой такси.       Эшли юркает в салон на заднее сидение, достает купюры и называет адрес. Не смотрит на водителя, обернувшись назад и наблюдая за удаляющимся стеклянным зданием с таким рвением, будто оттуда сейчас мертвецы полезут. Хватается рукой за сердце, надрывно дыша и стараясь успокоиться.       Все позади, Эшли, приходи в себя.       — Я бы очень хотел, но тебе сейчас нельзя домой, Эш.       Знакомый голос бьёт по барабанным перепонкам словно раскаленный прут. Девушка поворачивается, встречаясь невольно взглядом с водителем в зеркале заднего вида.       Сердце делает прыжок и несется со скоростью света, а тело немеет, отказываясь функционировать.       И ей кажется, что она умерла снова.       В голове с бешеной скоростью шумит кровь, руки холодеют. Она ушам своим поверить не может.       Просто гребаный конец света.       — Что?.. — Эшли теряет дар речи, открывая рот и тупо уставившись в светлую макушку.       Рассматривает Кеннеди во все глаза: таксистская кепка и куртка до ужаса ему не идут, щеки впали и под глазами, кажется, растеклась фиолетовая бездна. Весь осунувшийся, не бритый — будто постарел за две недели сразу лет на пять.       — Я все объясню, когда ты будешь в безопасности, — Леон давит на газ, ловко лавируя в потоке машин и Эшли молчит и злится, слушая негромкое радио на фоне.       А в груди вопреки всему аккурат посередине где-то становится до запотевших стёкол — тепло.       Миллион вопросов вертится на языке — она не знает, с чего начать. Хочется обнять его до сломанных костей, до крови из-под ногтей. Сказать о том, как сильно соскучилась и как ненавидит за его поступки.       Она не видит его лица, но наверняка знает, какое выражение сейчас на нем — брови у переносицы, губы сжаты в тонкую линию. Леон сосредоточен на дороге и жмёт рычаг передач словно робот. Не произносит и слова больше и даже взглядом не пересекается.       Будто вещь везет.       Мурашки ползут по коже от натяжной холодности между ними с примесью боли Эшли. Ей радостно, грустно и страшно одновременно — и в коконе противоречивых эмоций Грэм теряется, снова хочет зарыдать.       Но лишь поднимает голову на минуту вверх, усиленно моргает, делает вдох-выход и выдает медленно:       — Так… Ладно, — она придвигается чуть ближе, чтобы уловить его реакцию и не упустить ничего из того, что он скажет. — Что происходит?       Молчание в ответ уже как изощренный способ издевки. Леон даже глазом не моргает — руки на руле, Эшли замечает мозолистые костяшки и неглубокие порезы. Обидно до слез от настолько чистого игнора.       Но Грэм, черт, начинала привыкать.       В конце концов, кто она такая, чтобы задавать вопросы?       Очередное беззвучное задание от начальства?       Она горько хмыкает, отворачивается к окну. В её голове их первая встреча была другой — Эшли бы была готова и знала что сказать. Была бы во всеоружии и не чувствовала себя использованной мокрой тряпкой после двух фраз, как всегда.       Леон пришёл бы с цветами, может быть, и они поговорили — вот так, как на духу. Эшли рассказала бы, как сильно скучала и как жутко ей не хватало его всё это время, а Леон…       Леон бы молчал, как всегда. И улыбался.       Обнимал бы её своими невозможным руками.       Она столько раз представляла его улыбку и прокручивала собственный монолог в голове, что уже теряла смысл слов.       И ей вдруг смешно становится от собственных розовых мечт. Леон и с цветами? Скорее с букетом оторванных голов безобразных монстров и игрой в молчанку.       Догадайся сама, Эшли. Ты же девочка умная.       Спасительная желчь наполняет глотку и Грэм ощущает, как начинает заводиться. Выглядит как несмешная шутка — она не общалась с ним столько дней, находя миллион причин, а теперь он не хочет отвечать на её вопросы.       Досадно немного.       И бесит до ужаса.       — Долго ещё? — голос пропитан сарказмом, она ожесточается против него. — Мне надо обратно за собакой.       Эшли видит как он незаметно дёргается, и улыбается про себя злорадно.       А нечего строить из себя крутыша.       — Поворачивай назад!       Приказные нотки залюбленной папиной дочки заставляют его хмурится ещё сильнее. И Эшли до зуда под кожей хочется взбесить его. Пускай злится, нервничает, звереет так, что дым из ушей повалит.       Пускай мучается, как она.       — Ленни в безопасности, — глухо, почти не слышно. Недовольный тон как следствие её поведения.       И Грэм почему-то настолько это нравится, что азарт сумасшедший берёт — насколько далеко она может зайти, и как велико терпение агента Кеннеди?       Решается проверить — скрещивает руки на груди и дует красивые губы, протягивает чуть визгливо:       — Я. Хочу. Домой.       Видит краем глаза сердитый взгляд из-под опущенных век в зеркале заднего вида, и сдерживает торжествующую ухмылку. Цветы в груди распускаются мстительными красными бутонами.       Хер тебе, а не молчание.       — Ты слышал? — она стучит по его сиденью, привлекая внимание. Специально в глаза не смотрит, знает — весь спектакль рассыплется за полсекунды, как только они пересекутся взглядами. Как только он всё поймет.       Ей кажется, что хлипкое крепление руля не выдержит — так сильно белеют костяшки на его руках, когда он сжимает пластик.       — Нельзя.       Цедит сквозь зубы, а Эшли только наслаждается своим беззаконием. И злость с обидой остро хлещут по щекам розовыми пятнами, больше подстегивая:       — Да мне похер! Какого черта? Это уже похищение! — почти срываясь на крик, снова колотит мелко ладошками по сидению.       — Не ругайся, тебе не идёт.       — А тебе идёт, да?       Скупое замечание словно пощёчина, и Эшли всерьез начинает раздражаться. Руки трясутся и мелкая неконтролируемая дрожь по телу как в лихорадке пронизывает тело. Ей воздуха не хватает — дышит часто-часто, гнев в груди поднимается огромными трехметровыми волнами. Грозит обрушиться чудовищным водопадом, разрушая всё на своем пути.       — Кто ты, нахер, такой, чтобы я тебя слушала?       Слова застывают гипсовым слепком в тесной кабине автомобиля, и на секунду — ей даже жаль.       Ей жаль, что все складывается настолько нескладно и абсурдно, что сколько ни бейся головой об стену — не изменится ничего.       Тишина гнетущая и такая тяжёлая. Давит на плечи трёхсоттонным грузом. Эшли кажется — она выиграла. Но радость победы почему-то не отдаётся счастливым кличем в сердце, лишь грустно становится и дьявольски хочется забрать слова назад.       Так стыдно по-детски. Вдруг, неловко, словно в первый раз. Нутро орёт во все горло — она не права. Она не хотела.       Но яд внутри отравляет, и злоба затягивает удавку на шее пятью узлами сразу. И пропасть между ними — руками пощупать можно. Окунуться в неё, измазаться в гнилой ледяной жиже и остаться навечно каменным изваянием.       Кто, он, нахер, такой?       Серьезно, Эшли?       Какая же ты непроходимая дура, просто умереть не встать.       Она сдувается разом, словно лопнувший шарик. Плечи опускаются, озноб пробирается под теплое пальто. Эшли смотрит безразличным взглядом в окно и думает — если бог есть в этой вселенной, он давно покинул её.       Покинул в тот самый момент в грязной испанской деревне.       — Почти приехали.       Голос такой уставший, и Эшли бросает взгляд на спину Леона — кажется, будто он морально высох за эти дни. Тени бросают некрасивые блики на его суровое лицо и Эшли отворачивается.       Она не будет себя винить. Ни за сиюминутную капризную истерику, ни за двухнедельное молчание.       Я ждала тебя два года и имею полное право даже пристрелить тебя, сукин ты сын.       Автомобиль останавливается у грязно-коричневого трехэтажного здания. Эшли открывает дверь и выходит — скорее на свежий воздух.       Осматривается, не знает, где находится и признается себе, что ей, в общем-то, плевать — вряд ли она сейчас свободна в собственном перемещении.       — Ну и где мы? — не может не съехидничать.       Встает в позу, скрещивая руки на груди и недовольно глядя на Леона.       — В относительной безопасности, — тот проходит мимо, открывая багажник. Достает три увесистые сумки, ставит на землю. Движения настолько уверенные и чёткие, что Эшли пробивает мерзкое дежавю.       Где-то она уже это видела.       — Круто.       — Это бывшее здание общежития корпуса содействия USSTRATCOM, — захлопывает багажник, поднимает сумки и идёт к зданию, так и не обернувшись.       Прекрасно зная, что она пойдёт за ним.       Что она вынуждена идти за ним.       — Супер.       Эшли смотрит свирепо в огромную спину и отстаёт специально на пару шагов. Не понимает куда делась её радость от мысли, что он жив, и почему злость сейчас командует её телом.       Так яростно злиться в его присутствии, позволять гневу управлять собой и умирать медленно по дороге в чёртов морг.       Любить и ненавидеть?       — Ты поживешь здесь несколько дней, пока… — Леон открывает дверь и пропускает девушку внутрь. Сразу же плотно закрывает и запирает на всевозможные замки. — Пока мы не решим проблему.       В темноте коридора Эшли не видит серых глаз Кеннеди, но каждой клеточкой чувствует его присутствие. Ещё шаг — и одежда загорится от стреляющих искр.       В животе черти ворочаются от его близости. Подло, тошнотворно и так желанно.       Эшли кашляет неуклюже и отходит на пару шагов назад.       — А что, если я не согласна?       — Это не просьба, Эшли, — Леон манит ее свободной рукой и ведёт на второй этаж. Свет не включает, на ощупь добираясь до нужной комнаты.       Отпирает деревянную хлипкую дверь, снова пропуская Грэм вперёд.       — Пока это будет твоё убежище.       Эшли осматривает маленькое помещение — железная койка с парой тонких матрасов, такие же полки и деревянный письменный стол. Окно маленькое и выходит во внутренний двор — но серые стены двухметрового бетонного забора не располагают к прогулкам. А прикроватная тумбочка настолько мала, что даже непонятно её предназначение. В воздухе пахнет запустением и едким дезинфицирующим средством.       В ребрах побитой собакой скулит желание вернуться обратно в свою квартиру.       — Мы знаем, что в правительстве крот и есть подозрения, что он заражён плагой. В Испании снова засекли вспышки активности. Как было с Сэдлером.       — А я?..       — А ты слишком ценна, чтобы бросать тебя на произвол судьбы, — правый уголок его губы приподнимается в неуместной шутке.       Леон смотрит ей в глаза, а Эшли затихает и ей кажется — сейчас.       Сейчас подойдёт, коснётся, обнимет.       Поцелует в лоб, успокоит. Как умеет делать только он. Пошутит, что это все ненастоящее, розыгрыш на День рождения. Что Эшли не придется снова бороться за свою жизнь.       Скажет, что будет рядом и она снова поверит в то, что они справятся, что они команда.       И всегда будут защищать друг друга.       — Я собрал твои вещи, какие смог, — но Кеннеди только неловко топчется на месте. Заглядывает в окно и будто не знает куда руки деть. Садится на стул и тут же встаёт, направляясь к двери.       Сбегает, как последний трус.       — Извини, если взял не то, что нужно.       — Ты рылся в моих вещах?       — Времени не было.       — И все же?       — Эшли.       — Нашёл что-то интересное?       Эшли хлещет его вопросами как бичом. Сама не знает, зачем и почему, но остановиться уже не может. Хочется встряхнуть его за грудки и хорошенько приложить об стену. За то, что даже не сделал полшага для объятий.       За то, что даже не хотел сделать гребаных полшага.       — Твоя семья выйдет с тобой на связь позже. Я не могу сказать тебе, где они находятся, это не безопасно. Но они в порядке. Как только проблема будет устранена, я тут же отвезу тебя домой.       Грэм слушает его, не перебивая. Понимает, что ситуация достаточно серьезная, но не позволяет панике овладеть уставшим сознанием.       И критически убийственное изнеможение подбирается внезапно, водопадом надорванности и бессилия опускается на плечи.       Эшли проходит мимо мужчины, садится на постель. Закрывает глаза и просто ждет, когда он закончит.       До боли в коленях хочет сейчас просто уснуть.       — Здесь есть все необходимое для жизни — мы подготовились к твоему приезду, хоть и незапланированному. Охрана круглосуточно вокруг здания, — он все еще рассказывает ей о жизни в заточении, но Эшли слушает в пол-уха. Становится настолько все равно, что холодок пробегает по позвоночнику.       Вместе с ощущением, что она в тюрьме.       Смертельно уставшая, разбитая — Эшли открывает глаза и на белках узоры из красных проволочек. Закрыть бы веки и не просыпаться больше никогда — такое желанное спокойствие эмоциональное и физическое было столь недосягаемое, что Эшли уже даже не верила, что бывает по-другому.       Леон смотрит на нее минуту и поворачивается к дверям. Вот так, равнодушно и хладнокровно. Будто не пел минуту назад оды её безопасности.       Играя из себя гребанного рыцаря на желтом такси.       — Отдохни немного, я… — неудачная попытка Кеннеди подбодрить, но Эшли внезапно абсолютно похер. Хочется узнать только ответ на один единственный вопрос, что неустанно крутится в голове с момента приезда.       — Ты останешься?       Леон замирает в дверях. Так и не сделав шаг — ни вперед, ни назад. Прислушивается к осипшему дыханию за спиной и слышит.       — Останься.       Мольбу.       Произнесенную шепотом, вопреки гордости и злобе. Настолько усталую, что сердце сжимается в крошечный комок и устремляется к Грэм со скоростью двести миль в час.       Кеннеди принимает решение еще до того, как успел сообразить.       Тихо щелкает замок, тяжелая кожаная куртка летит на спинку стула. Леон подходит совсем близко к кровати.       Смотрит на Эшли, впитывает черты ее лица — мешки под глазами и небольшая морщинка на переносице ее только украшают. Волосы скрывают левую часть лица, но пухлые губы чуть приоткрыты и если наклонится — можно почувствовать ее дыхание.       Господи, какая же она солнечная, когда не злится и не капризничает.       Такая красивая.       Черные ресницы дрожат, и Леон сжимает зубы от осознания насколько же судьба жестока. Эшли не должна чувствовать ничего, кроме ненависти к нему. Может быть, благодарность за спасание и банальная вежливость, но…       Видит Бог, он сделал всё, чтобы она возненавидела его.       И как же он счастлив, что этого, черт возьми, не случилось.       Леон садится рядом, берет ее за руку. Гладит по светлым волосам, касается холодной кожи лба. Хочет поцеловать прозрачную кожу, желание касаться рвет на куски, но Кеннеди только улыбается открыто, зная, что она не увидит, и - наслаждается.       Вбирает, запоминает, запечатывает в памяти.       Понимает, что сердце чуть замедляет ход. Готовится, делает решающий шаг.       И прыгает прямо в её нежные руки.