В пределах реальности
Неполная луна красовалась в тёмно-синем небе, дополняя красивую картину звёздами и облаками, мирно плывущими по своему маршруту. Увы, но обстановка в Бухте не могла похвастаться тем же покоем, что и на дне глубокого океана, давление которого сдавливало грудную клетку с меньшим упором, чем жизнь на суше. Всё стало намного хуже. Прошло около пяти дней с того мгновения, когда молодой юноша обратил своих щенков в солдат. Подкрепление прибыло в тот самый день, когда всё началось. Фургоны, дроны, оружие, люди — они были готовы воевать, или хотя бы обратить террористов в бегство, пронзив более крупным стволом. Какую бы тактику не предприняли Райдер со спецназом, каждый акт заканчивался потерей. Потерей гражданских, стражей порядка и рассудка. Они выходили из неоткуда, открывая огонь по домам, окнам, забрасывая туда гранаты. Гоняли на машинах, тараня чужие, стреляя из них, проезжая мимо полицейского участка, больницы. Было большинство смельчаков, решивших палить по Башне издалека со снайперских винтовок, а спецназовец, охранявший территорию, не замечал, как быстро его голова превращалась в кашу. Семь дней… Семь дней эти больные ублюдки терроризировали Бухту! Поджигали дома: двухэтажный дом развалился, оставив после себя груду кирпичей и собачатиной под ними. Взрывали магазины: мистер Тиллас стал свидетелем человеческой жестокости, перед этим лицезрев разнос магазина одежды в щепку, а затем и вовсе лишился правой руки до бицепса и левой ноги до колена, словив шрапнель в правую щёку, попрощавшись со своей красотой, пожелав сдохнуть на месте. Мучали жителей как только могли: закинутая граната в детский дом, заложенная взрывчатка у стены того же здания, цепная реакция машин на парковке, уничтожение половины летательных средств в аэропорту, чтобы отрезать жителям кислород. Но этим занималась половина головорезов… остальной части была доверена более весёлая работа, сопровождаемая чем-то похожим на хладнокровные убийства, разрезы и расчленение, выполненные так, словно по заказу. Двухметровый верзила выскакивает из-за угла, подбегая к полицейскому, переговаривавшийся со штабом, просто чтобы взвести затвор и позволить улицам лицезреть, как барабанный пистолет проделывает дырку в лысом затылке, затем ещё одну и ещё одну, пока эти самые улицы не будут осведомлены об очередной жертве чужой, но высшей политики. А улицы не спят, они больше не заснут, вытекшие мозги растекаются по бордюру, штабной кричит в рацию, пытаясь достучаться до блюстителя закона. Полицейского звали Майкл, его жена и дочь сидят дома, надеясь, что их любимый папа и муж выживет и вернётся домой. Но слыша эти сотни выстрелов, включая трёхкратную стрельбу из барабанного пистолета «Кобальта», надежды вытекают из сердца; мозги Майклу больше не понадобятся. Гостиница «Пэтроу». Сюда заселялись гости из Сиэтла или других городов. Ситуация с терактами напугала их, они приняли решение сбежать из зоны обстрела. Поздно, Бойсе оцепили, никого не впуская, не выпуская. Нет, это не террористы заперты со спецназом, это невинные граждане заперты в горячей точке, от которой в скором времени мало что останется. Здания будут стоять и дальше, но опоры менять будет некому. Все рабочие стали опорой для земли, закопанные глубоко под ней, кормя опарышей разлагающимися внутренностями; к счастью, дырок в них полно — винтовка, легально продававшаяся в соседнем магазине, постаралась на славу… Тот самый убийца полицейский скоро попадётся им и будет распят на электрическом стуле. Поэтому он принял решение сделать последнее дело. Ничем не примечательный загорелый мужчина был одет в чёрную толстовку, надев капюшон. Первые две были установлены в подвале, остальное — на поясе. Время вечер, идеальный момент, чтобы пообедать. Несколько килограмм «C4» ещё никогда не были настолько аппетитны. Первый этаж и несколько десяткой, запертых в зале, людей взлетели на воздух; одна часть человека здесь, другая там. Остальные два этажа остались нетронуты, о чём позаботились уничтоженные опоры, обеспечившие трагичное падение всей гостиницы, что отпечатается не как второй дом, но как вторая могила. Служители закона, вооруженные исключительно Беретами, перестреливались с преступниками, спрятавшись за бело-голубыми машинами. Террористы вооружены намного лучше: броня, каски, винтовки, пулемёты, РПГ-7, снаряд которого влетел в служебный автомобиль, стоявший посередине — пятеро погибли на месте, их имена не имеют значения, они всего лишь ещё одни наивные глупцы, отдавшие присягу, чтобы сдохнуть ни за что, их семьи найдут себе нового мужчину. А пока контуженный полисмен пытался отойти от последствий разлетевшейся во все стороны машины, включая останки других полицейский, тот потерял рассудок и трезвость разума: мужчин лет тридцати встал во весь рост, не осознавая всей опасности ситуации, просто чтобы калибр «7,62» вошёл с одной стороны, выпустив мозги через другую, падая замертво, пока оставшиеся несколько секунд сознание уверенно покидало молодого солдата, слыша отголоски стрельбы, криков, мольбы о помощи, когда как неизвестный парень, являвшийся братом убитого, подбегает к Трэвису, безудержно крича от горя, смотря на пробитую голову, когда как лужа из мозгового сока растекалась под ним, пачкая штаны брата. А Трэвис не знает этого человека, зато знает, что постепенно переносится в другой мир, осознавая, что суицид — то чего так всем не хватает. Два старых, испачканных, белых, покрытых коррозией, но всё ещё уверенно передвигающихся «Ford F-150» быстро пролетают мимо больницы, дабы опытные гранатомётчики похвастались в своей стрельбе: один снаряд проделал дыру в стене здания, второй — в полицейском фургоне «S.W.A.T.», проворачивая данную практику несколько раз, меняя гранатомёт на ПКМ, пролетая мимо густонаселённого района, полицейского участка, роддома. Целью было не убить находящихся внутри, но посеять такой ужас, чтобы каждый второй ребёнок, женщина, даже мужчина начали визжать от ужаса, умоляя прекратить данное безумие. Многие выбегали на улицу, прося пощады, многие оставались или расстреляны, или забиты ногой до смерти или изнасилованы, чтобы умереть через пару часов. Нашлись смельчаки, вооружившиеся выброшенным оружием: кто-то использовал ради самозащиты, кто-то — ради правосудия. В этом мире нет места слабым, но везде есть принципы и законы: взяв оружие в руки, ты становишься частью войны, что уничтожит тебя; из смельчаков никто не выжил. Семи дней было достаточно, чтобы сойти с ума. Достаточно, чтобы потерять последние здоровые зачатки психики. Выстрелы слышны вдали и за пределами окна; мать с дочерью выключили свет, спрятались в самом тёмном углу, умоляя Бога, что перестрелка на улице закончится победой для служителей закона. Наступила тишина. Слышны крики, но не полицейский, а диких зверей, стреляющих в небо, подбегающих к раненым и сдающимся полицейским, чтобы тебе прострелили, разрезали, отрубили им ноги, руки, голову, выбирая в качестве казни или ржавое мачете, доставая из заднего кармана «Пустынный орёл», на крайний случай, приставляя дуло дробовика к коленной чашечке, нажимая на курок. Передёрнув затвор, дуло дробовика приставляется к локтям, нажимая на курок. Дуло дробовика приставляется ко лбу, затылку, виску, засовывается в рот, несколько раз нажимая на курок. Толпа исчезла, выстрелы нет, но кто-то ломится в дверь. Несколько сильных ударов ноги и деревянная дверь больше не разделяла невинную семью и толпу диких вооружённых громил. Судьба матери и её дочери неизвестна. Предположительно: изнасилованы/изуродованы/убиты. Изнасилованы, изуродованы, убиты, застрелены, взорваны, сожжены, зарезаны, забиты до смерти… Количество жертв и раненых было неизвестно: не было времени подсчитывать цифру, растущую каждый проклятый день. Убитые гражданские, полицейские, спецназовцы, террористы — не было удовольствия от смерти очередного экстремиста, когда за твоей спиной расстрелянная коляска. Дорога на выезде из Бойсе была оцеплена, а оцепившие её вступили в конфронтацию: никто не выжил, вся техника уничтожена, кровь окрасила тело, асфальт, пылающий фургон. Территория под контролем «Искариота». У них больше нет возможности выбраться отсюда. Только слепая атака на пролом поможет им, если они переживут волны смертников. «Искариот» повышает напор. Большая часть полицейских и спецназа обосновалась в полицейском участке, обустроив штаб, координирую действия и докладывая об обстановке. Больница была второй самой охраняемой территорией в Бойсе, после неё — Мэрия, а также родительный дом. Детские дома опустели по причине эвакуации всех детей в тот же полицейский участок. Дом престарелых бросили, оставив на растерзание безбожникам. Решение было обусловлено нехваткой боевых сил: их было недостаточно с самого начала, а с каждым днём становилось меньше и меньше. По предположительным данным: дом был обстрелян не только огнестрельным оружием, но и подствольными гранатомётами, не брезгая целится в окна. Неизвестно, есть ли среди стариков пострадавшие. Как бы не было смешно, но одно было ясно даже ребёнку: несколько престарелых умерло из-за инфаркта: сердце не выдержало взрыва. «Искариот» оккупировал здание, надёжно засев в нём, позже выбросив некоторые трупы на улицу, разбросав перед выходом как знак доминирования. Они пытались освободить его, но чем чаще старались, тем радикальнее действовали террористы: с каждой новой атакой одним бедным стариком становилось меньше, пока не оставалось столько же мёртвых спецназовцев. Их остывшие тела удобно разлеглись на асфальте, покрашенный в краску, которой обычно красили человеческие внутренности, а внутренностей на улицах было достаточно. Бойсе ожидает подкрепления. «S.W.A.T.» бьётся изо всех сил, заканчиваются патроны — бьётся в рукопашную, шальная пуля влетела в трахею — бьётся в конвульсиях. Обычные полицейские не могут справиться не только с вооруженными силами террористов, но и со своей психикой, сидя в укрытиях, пока очередной громила выбивает дверь. Пятеро агрессоров стоят в подъезде полыхающего здания, даже с улицы слышны их насмешки, истеричный смех и признаки неподдельного удовольствия; полицейский застрелился. Капрал Стоун, уважаемый полицейский, многое сделавший для Бухты, отличившийся своей психологической выдержкой, а также отличным чувством юмора: даже с простреленной башкой заставляет людей смеяться, делая их счастливыми. Двадцатисантиметровый волосатый член входит в девственное кровоточащее влагалище девятнадцатилетней блондиночки по имени Сара, в рот которой засунули уже другой член, не такой большой, но покрытый подзалупным творожком как последствия частой мастурбации и отказ от мытья. Её руки были связаны, закреплённые за спиной; увы, додуматься завязать её руки они смогли после такого, как сломали их. Сара была весьма маленькой, а потому смогла уместиться в три тела: один держал её за ягодицы, лежа на холодном матрасе в заброшенном здании, двигая бёдрами, разрывая девственную плеву девушки, обмазывая член не только слюной, вагинальными выделениями и непроизвольным сквиртом, но и свежей кровью, течка которой спровоцирована не сколько порванной сеткой, сколько грубым проникновением; мужик спереди чувствовал себя прекрасно, засовывая всю свою длину в такую девственную оральную полость, ковыряясь головкой в глотке, схватив одной рукой девушку за волосы, а второй за подбородок, избитый не одной парой яиц; третьем испытал наибольшее удовольствие, ведь ему попалось самое узкое отверстие, до этого никем не тронутое, чтобы, в последствии, насильник, убийца, террорист и наркоман лишил её анальной девственности, не прихватив с собой даже лубриканта, дабы невинная Сарочка навсегда запомнила, какое удовольствие принесла самцу, в ответ получив такую боль, что кровавых слёз будет недостаточно, дабы описать её. И даже увесистая мошонка, бьющая Сару по тем же ягодицам, не сможет как-то сгладить впечатление девушки. Мужское семя накачивается в женскую матку, вытаскивая член, позволяя остаткам вытечь наружу, позволяя остальным десяткам мужчин попробовать женское лоно на вкус. Мужики развлеклись слабым и хрупким телом Стивена. Но вместо того, чтобы его трахнуть, они испытали оргазм немного иначе, перекрутив руки и ноги в его теле немного в другую сторону. Стивен очень любит Сару, а Сару любит Стивена. Парочка собиралась заняться любовью совсем через неделю, но группа накаченных, влиятельных и доминантных самцов решила немного испортить их планы, сделав из девушки женщину, а из парня — наблюдателя: Стив несколько часов наблюдал за тем, как его возлюбленную насилуют во все отверстия толпы мужчин, а она плачет, не зная, из-за чего: от сломанных рук, разорванной матки, грубого проникновения в анус или психологического унижения, совсем забыв про существование своего парня; будь её воля, она бы променяла его, лишь бы спасти себя. Стиви тоже плачет: раздробленные кости дают о себе знать, а зрелище со сценой изнасилование добивают его окончательно. Ровно как кровотечение, спровоцированное отрезанным половым органном со скукоженной от стресса мошонкой. И всё-таки до этого нашлась парочка добровольцев, не отказавшая себе в удовольствии порезвиться над парнем: несмотря на скудное количество дыр, парнишка может побыть мясом для ёбли даже эффектнее своей маленькой шлюшки. Накаченный мужчина эякулирует в женственный рот, позволяя эякуляту пройти долгий и впечатлительный путь до самого желудка, пока другая, десятая по счёту, струя пускалась в прямую кишку, оставаясь там надолго, чтобы в будущем вызвать проблемы с дефекацией. Но проблема высрать литры семенной жидкости будут казаться очередным гемороем, когда Сара — в случае выживаемости — сделает тест на беременность, поняв, что станет матерью террориста, сумевшего выбраться из Бухты, а Сара станет матерью в двадцать лет, травмированная, психологически и физически изнасилованная, не имея возможности сделать аборт, но Смерть, стоящая рядом, смотрит на роды Сары, любуясь обильным кровотечением, когда как младенец, мчащийся наружу не подаёт признаков жизни, умерев в одно мгновенье со своей матерью; ЗППП сделали своё дело. Перерыв закончился — пора на стрельбище. Первый бросает сигарету, гася её ботинком, вторые вытаскивает из бабы, третьи, стоявшие рядом, обстреливают её жёлтым семенем, а четвёртые, погасив ту же самую сигарету, начинают гасить жизнь в Стивене, тараня хрупкий череп тем же самым тяжёлым ботинкам, разделяя возможность позверствовать с другими, принявшими запинывать его по всем частям: ноги, колени, рёбра, позвоночник, грудь, копчик, даже бедренная кость не выдержала давление, раскрошившись как зубы парнишки; носовая кость вошла в мозг, челюсть несколько раз сломана, голова пробита, но ублюдки продолжают топтать ни в чём не повинного юношу, истошные крики которого возбуждали их эффектнее изнасилованной блондинки с грудью четвёртого размера; следы грязных рук остались на обсосанных сосках, через которые с такой бурной реакцией струилось молочко. Стивен не двигается, он сдох мучительной и унизительной смертью, о нём никто не вспомнит, оставив после себя лишь жертву изнасилования. Они не единственные. Они не могут быть во всех местах одновременно. «Искариот» окружает больниц, готовый напасть, как только будет отдана команда отправить часть реагирования на помощь другим отрядам или ту же защиту очередной улицы, чтобы в один момент вырезать и перестрелять каждого больного и лежачего в коме, горло которого вскрывается маленьким лезвием. Престарелый ветеран войны поджидает экстремиста за углом, чтобы в удобный момент выстрелить из двустволки в голову мудака. Увы, он был не один, и ветерану не повезло быть застреленным, слабые кости которого без особого труда ломались под тяжестью набитых кулаков, костяшки которых покрыты шрамами; старик — не первая жертва, забитая кулаком. Прибыло подкрепление, освещаемое полицейским вертолётом, на котором сидел стрелок, вооружённый полуавтоматической винтовкой. Он полетал немного — двух ракет было достаточно, чтобы спустить воздушный транспорт с небес на землю. Ситуация стала лучше, но не намного: «Искариот», поняв, что контратака неминуема, пошёл в лобовую атаку, спровоцировав блокпост больницы и других охраняемых мест двинутся с места, приняв приказ атаковать. Как бы эффективно они не оборонялись, но правда была в другом: военных никогда не существовало. Их нет ни в Бухте, ни в округе, ни в Сиэтле. Лучшее, что у них всегда было — спецподразделения, из техники — только фургон. Больно от другого — им нельзя было помочь, позвав на помощь военных из других штатов, ведь, когда они сюда прибудут — всё закончится, и не имеет значения, какая сторона выиграет, а какая выживет. Мужчина, женщина, ребёнок, престарелый, полицейский, спецназовец, их всех объединяло одно: они были ранены. Больница на одну четвёртую заполнена лежачими в постели, а также в коме, но раненым нужна была помощь: простреленная нога, обжог третьей степени, контузия, сломанные кости — всем этим должны были заняться врачи одной одинокой больницы в Бухте, мало чем походящей на крупный город. Военных медиков и без того было мало, аптечки кончались. К счастью, подоспела новая сила, но к её приходу немалая часть не дождалась помощи. Но самым худшим во всей этой ситуация было другое: доставка раненого в больницы. Больница находилась ближе к центру Бухты, а потому находилась на открытом пространстве. Вход был заграждён машинами и другими баррикадами, дабы скрыться от дальнего прицела. Гражданская машина подъехала к больница, из неё вышел отец с дочерью и женой — девочка попала под минный снаряд. Всё обошлось: девочка попала внутрь больницы, а голова её отца — под снайперскую пулю. Жена в шоке, истерике, панике, но время, уделённое под уклоняющийся манёвр прошло, а снайпер, наслаждавшийся женскими потугами помочь мужу вправить мозги обратно. Мгновение — и девочка лишилась двух родителей за несколько секунд. Союзник пытался ответить ему тем же, вооружённый той же снайперской винтовкой, но получалось нечасто. Зато у снайпера идеально получалось простреливать окна в надежде посеять очередной хаос. Хаос. Хаос… Именно это слово идеально подойдёт под то, что происходило с местом, где как-то не было ничего походящего на смерть, насилие и убийства с желанием проливать кровь, выпуская кишки наружу. Неужели всё настолько изменилось? В один момент всё стало настолько плохо, что самым выгодным вариантом было совершить суицид, выстрелив в собственную башку, вскрыв вены, горло, спрыгнув с многоэтажки головой вниз, повесившись на петле. Ситуация хуже не станет. Это продолжалось блеклый день и чёрную ночь. Звезд на небе не было, но тело лежачее на земле, смотрящее мёртвым взглядом в бесконечный космос, летало по нему, смотря вниз на нескончаемые войны, понимая, что не желает быть частью такой истории. Они взорвали заправку, уничтожив вместе с этим всё, что могло спровоцировать огонь, распоряжаясь коктейлями Молотова как Дьяволу угодно. А Дьявол плачет, смотря на творения Господа. Где был Бог, когда дети умирали, а их родители провожали их в последний путь, целуя холодный лоб разгрызанными от стресса губами… Бог вышел покурить, молясь, чтобы очередная доза никотина скрасила его время, сваливая все свои грехи на безбожных монстров, потерявших рассудок, поглощённые алчностью, не веря ни в богов, ни в приметы, просто делая то, что делает тебя счастливым. Если насилие делает тебя счастливым, почему закреплённая обществом мораль должна повелевать тобой? Маленький мирок обомлел от ужаса, покрывшись морщиной, яркие краски которого подверглись высоким температурам, записав в глазах вечный огонь, воспроизводящийся по велению психики. Человек — хозяин собственной жизни, пока того желает психика. На смену игрушкам, приходит ответственным, на её смену приходит острый предмет, закрепившийся на тонкой шейке. Ад не выдумка, Ад снаружи, Ад — внутри нас. Огонь распространяется, но не по очередной горстке трупов, а по мозговым извилинам, сжигая последние дольки, сдерживающие человека от фантомной свободы. Свобода — обман, свобода — раскрепощённость. Свобода — смерть. Огненное пламя танцует в такт сердцебиению, пока чёрный космос плывёт в помутневших глазах, вытекающих подобно слезам, когда небо обретает вид свободно плавающего смога.Облей меня бензином и сожги заживо!
Я потерял счёт времени. Потерял всё, что у меня было. Сейчас я лишь пытаюсь найти способ заснуть, но каждый последующий выстрел возвращает меня к реальности. Я не спал два дня? Или три? Заложило звук в прахом ухе, наушники повреждены, глушат звук лишь наполовину, но моральную боль не заглушить. Смотря на восходящее солнце, забываю о том, чтобы перезарядиться, в рюкзаке закончились патроны, мне нужны новые, но я весь изрезанный. Моя глотка, моя пасть… всё испачкано в крови. И даже не знаю, в чей: этот ублюдок кричит о помощи, в его глазах виден страх, он боится умереть, но умирает не только у меня на глазах, но и благодаря моей сильной челюсти, когда сдавливаю её на его тугой шее. Тёплая кровь сквиртит мне внутрь, продолжаю напор, мои зубы всё ещё воткнуты в мясо, когда человек больше не двигается. Меня трясёт, не знаю, от чего. От страха, ведь боюсь умереть. Мой хозяин, мой брат и возлюбленная, мои друзья — они рискуют умереть здесь и сейчас. Пока я в одной точке, они в других, а я не знаю, живы ли они. Что если, одна из этих мразей прострелила питбулю голову, лабрадор был забит до смерти. Маршалл сгорел заживо, попав под Молотов, Скай упала, потерпев крушение, оставшись лежать во взорванном вертолёте, а Райдер не выдержал и застрелился тоже — мои кошмары убивают меня. Мне страшно ложиться спать: мне кажется, они убьют меня во сне, а пока я буду спать вечным сном, всё, что мне дорого, будет разорвано на кусочки. Меня трясёт, пока смотрю на убитые тела человеческих сверстников. Я знал этих людей: дети играли со мной, а я смотрел, как они росли; эти бабушки часто гладили меня и хвалили, называя очень красивым, когда от моей красоты осталось только имя, которое напоминало мне о том, кто я такой, где моё место, но снова теряю над собой контроль. Я оказался совершенно в другом месте в одно мгновение: когда-это в этом парке мы с моей Скай ходили на свидание, теперь сюда ходят души умерших, чтобы ещё раз вспомнить о том, какой жестокой смертью их наградила жизнь, пока я всё ещё жив. Слышу выстрелы повсюду, но здесь никого нет. Безжизненные тела говорят со мной, просят пощадить их, но как они могут говорить?! Они ведь мертвы, они больше не существуют в этой реальности! Нет, я не умер, моё сердце бьётся так, будто сейчас взорвётся, мне кажется, оно не выдержит. Не выдержит также, как и я. Двигаясь вперёд, ступая по асфальту, чувствую, как наступаю во что-то мокрое, липкое и красное на цвет. Это кровь, её так много, но не вижу рядом хотя бы одного трупа. Зрение подводит, а может, разыгралось воображение? Настолько разыгралось, что и вся эта резня кажется выдуманной? Было бы так классно проснуться в холодном, ещё раз заплакав от кошмара, медленно проводящего когтём по моей шее. Тремор… Он возникает в случае сильного стресса или страха, волнения, заставляя тебя трястись как на дне Антарктиды. Но им и не веет, когда ты испытываешь настоящий страх — одно из двух, всё вместе — редкость. Но, сука, нет, я не глупый! Ощущаю внутри кислоту, что разжижает мои грудь и лёгкие, лапы подкашиваются, скулю как скотина на убой, а челюсть неистово трясётся. Кровь… Человеческая кровь на моих вкусовых рецепторах, так вот, какая она. Я загрыз ротвейлера. Пёс не оставил мне выбора. Разорвал его глотку на мелкие кусочки, когда в моей пасти остались клочки шерсти, кожи, мяса. Он сопротивляется, пытаясь столкнуть меня с себя. Слишком поздно. Я убил слишком много человек, чтобы проиграть уличному псу. Сучёнок скулит так жалостливо, лишь провоцируя меня сжимать челюсть крепче. Пытается выговорить что-то похожее на просьбу остановиться, прекратить. Прекращу, когда ты прекратишь подавать признаки жизни. Ротвейлер ушёл в собачий Рай, нет, Ад, ведь именно туда попадёт сучка, променявшая честь и кодекс на убийство невинных людей. Горя в Аду, псина уже не узнает, что я не сдвинулся с места, не разжал клыки. Всё ещё грызу этого мудака, когда мои глаза широко открыты. Всё закончились, он не двигался, я убил собаку, ничем не отличающуюся от меня. Нет, мы разные: он убивает тех, кто заслуживает прощения, я убиваю, чтобы защитить тех, кого люблю. Я ни в чём не виноват, а внутреннее угрызение совести убеждало меня в обратном. Человек не оставил мне выбора. Подобравшись поближе, я словил момент неожиданности, чтобы напасть на него сзади, когда патроны в его винтовке закончились. Достаёт ножик, чтобы вонзить мне в живот, дабы выпустить кишки, но пара мгновений, и я лишил его кожи на его пальцах, заставляя кричать. Он застрелил невинную семью на моих глазах, таких как он, убийц, много, а обученных псов вроде меня — так мало. С нами были и другие служебные собаки вроде, более обученные, чем я. Они умирали через раз, выживали — реже, но почему-то именно я заслуживал жить дальше, не понимая, чем обязан всевышней силе. Ты просишь пощады, но не щадишь невинных, просящих тебя о том же. Чем же ты заслужил моё благословение?! Ты не заслуживаешь светлой жизни, но жестокая казнь тебе обеспечена. Свинцовый дождь окружает меня. Крики о помощи, крики от боли, я продолжаю стоять над телом двуногого, смотря в его безжизненные глаза, пока тёплое тело постепенно остывало. Впервые в своей жизни я убил человека. Собака — лучший друг человека, человек — приёмный родитель собаки, хозяин и лучший друг, верно? Не могу понять, не могу осознать, не могу принять, но принимаю свою судьбу, давая рассудку взять надо мной вверх. У меня истерика. Сошёл с ума, снова не могу понять, где нахожусь. Не узнаю этих людей, что гладят меня по головке. Укусил одного из них по инстинкту: страшно снова быть зарезанным, забитым, застреленным. Где Зик? Где мой папа?! Где вообще моя семья? Они просят родителей вернуться к ним, умоляют отнести их домой, но мой дом здесь, и не могу ответить на вопрос, почему он полыхает обжигающим огнём, когда столько лет светился яркими красками. Голубое небо, зелёная трава, белые облака, красный внутренний мир подорвавшегося человека, песочный скелет, чёрное небо. Когда?.. Когда солнце успело сесть, позволив моему разуму поменять настроение. Мы даже не успели перегруппироваться. Снова открываю огонь, видя, как голова противника брызнула красным соком, а сам он упал, больше не поднявшись. Судьбы моих врагов и союзников мало чем отличаются: оба стреляют, кричат и плачут, оба убивают, падают и умирают. Смотрю агонию человека: плачет над телом убитого брата, но не знаю, что мне делать: стрелять далее, чтобы избавить этот мир от будущих вдов; подойди и сказать, что ему уже ничем не помочь; продолжать смотреть в глаза того, кто смотрел в мои. Трэвис умер, обратив свой взгляд на овчарку вроде меня. Мгновения назад я стоял над своей первой жертвой, смотря в её очи, теперь очередная жертва смотрит в мои. Мир тесен, всё повторяется из раза в раз, ничего не меняется, но мои карие глаза слезятся. Стрельба прекратилась. Они отступили, командующий даёт приказ добить раненых, а также помочь нашим раненым. Лейтенант Терренс гладит меня по голове, хваля за отличную стрельбу, дополняя, что армии нужны такие собаки вроде меня: не перечат, всегда подчиняются, выполняют приказ так, каким он должен быть выполнен. Это слышали мои уши, но в голове ни слуха, ни духа, только страдания и увечья. Слышу выстрелы, крики, взрывы, но не слышу ласкового голоса Райдера. Стою на одном месте уже несколько минут, вокруг ходят какие-то люди, собирающие раненых и убитых людей, застреливая более не представляющих угрозу преступников. Холодный взгляд осматривал меня с лап до головы, но меня снова трясёт, в этот раз неподконтрольно. Даже не пытаюсь себя сдерживать, как не пытается Мать-природа, начиная рыдать, покрывая Бухту миллиардами капель дождя. Тело горит, язык онемел от человеческого привкуса, пасть от криков, перемолотых костей, душа — от многочисленных смертей. Дождь смывал с меня засохшую кровь, что разукрасила половину Бойсе. В это трудно поверить, но воды было так много, что она стекала в канализацию, но жидкость не была обычный, смешенной с грязью и дождём. Нет… Красная, смешанная с человеческим мясом, кишками, а внутри кишок — экскременты. Дождь прячет мои слёзы. Я не плачу, а всего лишь выпускаю наболевшее. Не могу сдержать эмоции, меня трясёт ещё раз, в последний раз, ведь осознаю своё проклятие. Убийца, лишивший несколько десятков жизней, даже не помня, сколько из них было застрелено, сколько загрызено, а сколько и вовсе было убиты в моём присутствии. Я просто хотел защитить их. Не хочу, чтобы мои любимые плакали от физической и моральной боли. Очень люблю их! Но с каждым днём любви становится меньше, когда ненависть к себе переполняет моё тело, кровь закипает от ярости и мне кажется, что суицид лишается всех общественных пороков. Кажется, будто смерть лишит меня психических расстройств. Мне так плохо и грустно… Хочу на колени к хозяину. Хочу заснуть и никогда не просыпаться, пока последний труп не умрёт в моей памяти. Я застрелил его. Одинёшенька спрятался в укрытии, сооружённое из убитых террористов. Думал, что его никто не найдёт, не услышит. Я не глухой, хоть мои уши и болят от нескончаемых выстрелов и истошных криков. Всё ещё чувствую твой запах, хоть он и перебивается улицей, кровью и человечиной. Чёрт!.. Даже не просит пощады, принимая смерть и собственную судьбу. А я даже не могу смириться с тем, что моё детство кончилось, когда начался военный режим, а я стал его частью. Вижу записи в своей голове, где такие как он беспощадно убивали невооружённых солдат, безобидных мужчин, невинных женщин и детей. Мне было так насрать на собак вроде себя, даже не осознавая, в чём заключался мой нейтралитет. Для меня люди значат больше, чем собаки как я, но даже в этом случае я не могу не сочувствовать другим овчаркам, что погибали вместе со мной. Их хозяева мертвы, ручные собаки других хозяев — тоже, судьба моего — неизвестна, так же как неизвестна моя позиция в этом городе. Где бы сейчас не был, осматриваясь вокруг, отрицаю своё поражение, отказываюсь сдаваться, но не сдерживаюсь и начинаю смеяться. Я снова застрелил его. Нет… он уже был мёртв. Не двигался, с пулей в башке, альтернативно живой сукин сын, ставший частью этой кучи мёртвых тел, а меня просто поглотила жестокая меланхолия, позволившая мне принять себя таким, какой есть, но не скажу себе и тебе, кто я такой. Я убийца, но мои лапы развязаны, всего лишь право убивать людей во имя мира во всём мире. Нас запомнят как героев, но во мне героизма не меньше, чем в террористе, давшего присягу как я, но клятва его проста: убить во имя благой цели, даже если эта цель — заработать денег, принести жертву во имя Бога, но мучаюсь в конвульсиях. Мучаюсь в конвульсиях. Я мучаюсь в конвульсиях. Улица опустела, трупы аккуратно сложены в углу, убитые загружены в грузовики, отвезённые вдаль. И только собачье тело лежало на дороге, дёргаясь, крича, пыхтя и постанывая от внутренней боли. Нет, порезы, ранения, ушибы и сломанные кости не волновали меня. Мне было очень больно от иронии реальности: я стал тем, кого должен был уничтожить, сражаясь за то, во что верю. Границы стала миражем, что исчез в мгновенье, стоило мне подойти поближе и вместо бескрайней пустыни увидеть то, что уничтожило меня, убило и сломало. Кричу во всю глотку, кромсая тишина улицы своим басом, но голос срывается, более нет сил кричать, но ещё так много слёз не вытекло. Раны продолжают кровоточить, боль сливается с симфонией агоний и увечий, закравшихся в меня. Улицы не спят, они не могут заснуть, пока овчарка плачет. Плач не беспокоит их, больше увлекаясь душераздирающей песнью, в которой поётся о боли и обиде. Потеряв счёт времени, я потерялся в реальности, забыв, кто я, где моё место в этом мире и где остановился. Минуту назад лежал на асфальте, прося пощады не у убийцы, но матери, оставившей меня. Мои лапы не слушают меня, пытаюсь слушать командира, но его постоянно кто-то перебивает, кто-то похожий на смерть, что гладила меня за ушком; даже не знаю, мастурбировать мне или нет. Судя по уставшему лицу, лейтенант или ранен, или испачкан в крови или вовсе мёртв, потому что он тоже не двигается. Мы едем в фургоне, но никто ничего не говорит, чтобы в одно мгновенье переместиться в одну большую чёрную комнату. Этой комнатой была улица, поглощённая чёрной ночью, луна не освещала мой путь, закрытая тучами. Меня ударило молнией, а, нет, это всего лишь пуля, вылетевшая наружу, влетев в другую псину, о существовании которой даже не знал. Комната закрыта на замок, что откроется с кончиной Ада, но мы послушники Сатаны, убивая друг друга в зоопарке на потеху толпе. Они издеваются над нами, а я сижу в укрытия, осматриваясь, осознавая, что не один. Они умирают вместе со мной. Меня зовут Чейз, я был потерян в пределах видимости собственного сознания. Овчарка с бурой шерстью, отныне перекрашенной в алый, утонувшей в горячей и аппетитной крови; на вкус — железо. Ориентировка невозможна, солнце задохнулось в дыму, свет покинул наш дом, наши сердца, вечная ночь окутала наш маленький мир. Здесь больше нет ярких красок и намёков на светлое будущее; только жизнь, ограниченная войной. Кровавые слёзы стекают по сухой шерсти, рыдаю, пока в моих челюстях очередная глотка, очередная шавка, очередная жертва в моём лице. Я где-то там, спрятался, в ожидании героя, что избавит меня от мучений, выстрелив мне в порезанную голову. Мы больше не слышим звонкого детского смеха, песнь нескончаемых криков плывёт по воздуху, но запёкшаяся кровь искушает сделать вдох, входя через нос, выходя кровавой рвотой. Мне осталось совсем недолго, чувствую, как умираю, моя кровоточащая голова на ещё тёплом трупе, правый глаз открыт, но кровь запачкала роговицу, образовав кровавую пелену. Лапы онемели, больше не двигаются, подушки стёрты в кровь. Выстрелы и крики становятся намного тише. Усталость издевательски насмехается надо мной, чтобы лечь рядом, заботливо обнимая меня, ведь любовь умерла вместе со мной, любуясь небесным смогом над разбитой головой. Я где-то там… где-то в лучшем месте. В ходе ожесточённой семидневной схватки в бухте «Бойсе» погибло более двух с половиной тысяч человек, включая спецподразделения Сиэтла и членов группировки «Искариот». Власти Сиэтла пытаются помочь, чем могут, ситуация накалилась достаточно, чтобы террористическая группировка начала запыхаться, а службы правопорядка — занять позицию с отчаянной целью удержания. В связи с уничтоженными запасами горючего и протяжёнными пожарами, в небо высвободилась массивное количество дыма, гари и смога. Даже днём в бухте преимущественно темно. В данный момент неизвестно, чем всё закончится, но одно ясно точно: всё закончилось давным-давно, от жизни осталось только слово; статистика смертей скажет за нас.