Есть ли в небе лисы?

В полнейшей тишине я открываю аптечку, стоящую на тумбочке возле раковины, и начинаю доставать из нее все, что понадобится для обработки ссадин и ушибов. Сбоку Птица усаживается на бортик ванны и наблюдает за мной, скрестив руки на груди. Сережа топчется возле двери и молчит. Молчит очень не долго, хватает его буквально на пару минут, и он взрывается. Снова. Начинает вышагивать из стороны в сторону, благо размер комнаты позволяет, и громко возмущаться нашей с Олегом безалаберностью и пренебрежением собственной безопасностью. Все это сопровождается активной жестикуляцией. Кто-то бы сказал, что подобная реакция чересчур яркая, но я достаточно хорошо знаю Разумовского, чтобы не согласиться. Еще даже приблизительно не ярко и уж точно не чересчур. Он ведь весь такой вот, любая сильная эмоция бьет в нем через край, выражаясь и в мимике, и в жестах, и я очень люблю в нем это. Увы, бывают дни, когда оно выходит для меня боком. Вот как сегодня. Начиналось все неплохо. Мы с Олегом выехали за город на специальную площадку, чтобы поиграть в пейнтбол. Предыдущая наша попытка прошла вполне нормально, вот и было решено повторить. Я и Сережу приглашала, но он вежливо отказался, сославшись на ужасную занятость. Птица в своей призрачной форме тоже не захотел, только ответил он более честно. Если не вдаваться в подробности, то в гробу он видел эти догонялки без возможности реально грохнуть противника. В итоге мы с Волковым отправились вдвоем, потому что Шура сегодня не в городе. Игра шла нормально в своем простейшем варианте, ничего не предвещало беды. Ну, кроме того, что площадка оказалась не очень-то подготовленной. Как позже выяснилось, местность исследовали не до конца, а маркеры выставили не четко и не везде. Итогом стал овраг, незамеченный мною из-за густых кустов. Туда-то я и свалилась. Повезло, что было не так уж глубоко, и Олег топтался неподалеку. Никаких переломов у меня нет, только ссадины, да пара ушибов. К сожалению, Сережа не считает их несерьезными, о чем и сообщает в десятый, наверное, раз. Птица подозрительно молчит, только смотрит шоу, приподняв бровь. Я не спорю, киваю и открываю перекись. Волков хотел подняться в офис вместе со мной, но я уговорила его пока на глаза Разумовскому не попадаться, дабы не отхватить за компанию. С Олегом Сережа бы не особо церемонился и точно написал бы ему новую и очень подробную автобиографию, которая в руках Птицы могла обернуться некрологом. Еще одним, да. — Блин, — бормочу я, прижимая к самой большой ссадине на плече марлевую салфетку, смоченную в перекиси. — Ася, — произносит Сережа с чуть ли не загробной интонацией, заставляющей меня немного поежится и посмотреть в зеркало. Позади моего всклокоченного и немного побитого отражения застыл Разумовский. — Да, любимый? — силюсь улыбнуться я и не шипеть при этом от боли. — Ася, ты совсем ничего не понимаешь? — горестно спрашивает Сережа. — Слушай, я понимаю, что… — Нет, не понимаешь! — тут же взрывается он. «Окей», мысленно соглашаюсь я и меняю салфетку. — Неужели тебе не хватает опасностей? — продолжает Сережа. — Твоей жизни и так столько всего угрожает, а ты так рискуешь! — Да не сильно-то я рисковала, родной. — Ты могла разбиться там насмерть! — Овраг был не глубокий, и… — Ася! — прерывает меня Разумовский и хватает за неповрежденное плечо, дергает, чтобы развернуть к себе лицом. Удивленно смотрю на него, выронив салфетку. — Ася, ты могла умереть! Просто из-за какой-то дурацкой игры, из-за прихоти! — Сереж… — За тобой охотились, тебя похищали и пытались убить! Тебе этого мало?! Зачем так рисковать?! — Я не… — Ты могла умереть! — выпаливает Разумовский, все еще держа меня за плечо одной рукой. Другой он машет куда-то в сторону двери. — Умереть, Ася! — Сереж… — Это было глупо и безрассудно! Я не понимаю твоего стремления ставить себя на край гибели! Не понимаю, Ася! Он отпускает меня и отходит, дрожащими руками зачесывает волосы назад, убирая их с лица. Я не могу его винить в такой реакции, я бы тоже очень испугалась на Сережином месте. И отлично понимаю, что мы с Олегом допустили оплошность, не проверив организацию как следует. Вздохнув, шагаю вперед, чтобы приблизиться к Разумовскому и как-то его успокоить. По пути вновь смотрю на Птицу. Он разглядывает пол у себя под ногами и чему-то улыбается, явно пребывая не здесь и не сейчас. Скорее всего, в птичьей голове сейчас все пылает, и кричат в агонии городские грешники. — Солнышко, я понимаю, почему ты злишься, — мягко говорю, коснувшись Сережиной спины. — Мы допустили ошибку, знаю. Больше… — Ошибку?! — взвивается Разумовский, резко повернувшись ко мне. Вздрогнув, отступаю от такой стремительности. — Я не сплю сутками, пытаясь найти хоть что-то, что поможет защитить тебя от Рубинштейна и других, а ты сама лезешь в петлю! Я упираюсь поясницей в раковину и затравленно смотрю на него, чувствуя себя провинившейся до предела. Ведь и правда. Столько усилий вкладывается в то, чтобы защитить меня, а я устраиваю скачки с пневматикой по лесу. — Твое безрассудство могло стоить тебе жизни! — выкрикивает Сережа, опять схватив меня, только теперь уже за оба плеча. Пискнув, еле подавляю порыв ударить, как учил Волков. Не всегда мышечная память хороша. — Ты совсем не думаешь о последствиях, ты!.. — Ну все. Я не успела заметить, как Птица подошел, но его призрачное прикосновение к печати чувствую в эту секунду. А уже в следующую далеко не призрачная рука отталкивает Сережу от меня. Не ожидая такого, Разумовский отступает и раздражено смотрит на своего двойника. — Ты переходишь грань, — холодно заявляет пернатый. — Ты будешь рассказывать мне о гранях? — неверяще спрашивает Сережа. — Если тебе все равно, что она могла умереть, то… Птица двигается очень быстро. Такое ощущение, что гораздо быстрее, чем мог бы обычный человек. Или я уже настолько устала за сегодня, что пропускаю момент, и очухиваюсь уже тогда, когда он прижимает Разумовского к стене, надавливая предплечьем на грудь. — Достаточно, — говорит пернатый, глядя ему прямо в глаза. — Позже ты будешь в ногах у меня валяться и благодарить за это. А сейчас уходи. Сережа растерянно смотрит на него и качает головой. В синих глазах постепенно начинает расцветать страх из-за собственных действий, вытесняя злость. — Я не… — Вон, — тихо и очень угрожающе повторяет Птица. Я отмираю и подхожу к ним, хочу попросить их перестать, но Разумовский бросает на меня быстрый взгляд и поспешно выходит из ванной. Не надо было так, наверно. Он же не со зла, просто устал и переволновался. Однако, спорить сейчас нет желания, и ноющее плечо со мной согласно. Я возвращаюсь к раковине и распечатываю другую салфетку. Пальцы легко подрагивают, а сердце почему-то никак не может успокоиться. Я не то чтобы испугалась, но близко к этому. Все-таки Сережа повел себя резче, чем ожидалось. Птица подходит так тихо, что я опять его не замечаю и вздрагиваю, когда он забирает из моих рук новый флакон с перекисью, который все никак не откроется. Его противная вещица слушается сразу же. Пернатый протягивает мне раскрытую пустую ладонь. Я тупо пялюсь на нее несколько секунд, а потом соображаю, что ему нужно, и отдаю салфетку. Отстраненно смотрю, как на нее льется перекись, морщусь, когда он прикладывает ткань к ссадине на плече. — Терпи, — говорит Птица, хмыкнув. — Сама виновата. — Знаю. — Больно? — Нормально. Я не думала, что все так выйдет. — Твой брат как-то сказал, что думать — не твоя сильная сторона, — усмехается пернатый. — И он прав. На словесную пикировку меня тоже не тянет, ибо слишком устала. Надо было заняться первой помощью еще на полигоне, но я дала себя только осмотреть дежурному медику, да промыть ссадины, чтобы время не терять. Наверно, Сережа прав насчет моей беспечности. — Что вертится в твоей голове, мышка? — интересуется Птица, меняя салфетку. На этот раз он прикладывает ее к щеке. — Ничего, — отвечаю устало, скривившись. — Знаю, что нужно было быть осторожнее. — Неужели? — насмешливо уточняет пернатый. — Прости. Нет, серьезно, извини за это. — Не глупи, душа моя, — говорит он, убрав салфетку, и рассматривает арсенал, выставленный на тумбочке. Я указываю пальцем на следующий фалкон с надписью «Бетадин». — Мне нравятся твои воинственные порывы. — Мы больше не поедем на ту площадку, — заверяю я через минуту, задирая майку, чтобы на ушибленный бок можно было нанести мазь. — О, в этом я не сомневаюсь, — как-то очень уж спокойно отзывается Птица, ласково проходясь смазанными пальцами по коже. — Поверь мне, мышка, никто больше не поедет на ту площадку. — Ты что делать собрался? — спрашиваю, вмиг насторожившись. — Я позабочусь о том, чтобы информация дошла, куда следует, — говорит пернатый, ухмыльнувшись. — Только и всего. О чем ты подумала? Все-таки ты относишься ко мне чересчур предвзято. Это обидно. Ну да. А то он сам не знает, почему к нему относятся предвзято. Судя по выражению лица, отлично знает. Я не ведусь на провокацию и снимаю штаны, чтобы нанести мазь на ноги. Птица небрежно сдвигает все, что лежит на тумбочке, в сторону и помогает мне сесть на нее. Дразнящими движениями проходится костяшками по бедру и останавливается на уже заметном следе, где скоро расцветет яркий синяк. На это место он и наносит мазь, не разрывая зрительного контакта. Почему-то об ушибе я теперь думаю в последнюю очередь, особенно, когда пернатый наклоняется вперед и целует меня. Всерьез размышляю о том, что не так уж я и устала. — Мышка, — шепчет Птица, касаясь губами моей шеи. — Даю тебе одно очень важное обещание. — Какое? — спрашиваю я, сжимая его плечи. — В следующий раз, — продолжает он между поцелуями, — я оторву голову вашей псине. И насажу ее на кол. Прикосновения и легкие укусы так дурманят, что до меня не сразу доходит смысл слов, произнесенных такой заманчивой интонацией. Но все же доходит. — Птица! — возмущенно прерываю его и отталкиваю. Пернатый лишь смеется и умудряется сорвать с губ еще один поцелуй перед тем, как прижать к себе теснее и просто обнять. Я, шумно выдохнув, полностью отдаюсь во власть его рук, прильнув к груди. Не хочется думать про ссору с Сережей. Я понимаю, что он и так на взводе, а тут еще мои выкрутасы, но все равно немного обидно. Кому ж понравится, когда на него кричат? Вот и мне это особого удовольствия не доставляет. Ситуация вдвойне странная еще и из-за того, что на сей раз не Сережа защищает меня от гнева своего двойника, а совсем наоборот. — Спасибо, Птиц, — тихо говорю, чуть отодвинувшись, чтобы заглянуть в желтые глаза. — За то, что вмешался. — Мы действительно долго не спали нормально, — говорит Птица, и я понимаю, что он имеет в виду не меня и себя. — И твоя боль, мышка, бьет очень сильно. Кивнув, обнимаю его крепче и забираюсь руками под кофту, чтобы ласково погладить голую спину. — Прости, — еще раз произношу я. — Больше не повторится, честно. Как минимум потому что на следующий день новостная лента пестрит постами о том, как половина той площадки сгорела, а организации, которая занималась игрой, светят нехилый штрафы и, возможно, сроки. Впрочем, я обреченно отмечаю, что до синевы бледный от страха директор очень даже не против попасть за решетку, ведь там до него не доберется Чумной Доктор.