Есть ли в небе лисы?

Я сажусь на бортик ванны, поворачиваюсь спиной к двум мужчинам, что спорят рядом, и мелланхолично заливаю водой из душевой лейки ссадину на коленке. Приятного мало, но сама виновата, надо было под ноги смотреть. Именно это Олег сейчас и пытается объяснить разъяренному Птице, который каждую мою царапину воспиринимает как личную трагедию и обвиняет во всем охранников, которые не досмотрели. Не уверена, что могло бы мне помочь не оступиться на пробежке и удержать от встречи с асфальтом. Чуть больше вниманительности, наверно. — Ты отвечаешь за ее безопасность, пес! — зло шепчет Птица и, судя по звуку, что-то куда-то кидает. Не разбивается, и ладно. — Хватит истерить, — холодно бросает Олег. — Повторяю: просто царапина. — Которой не должно быть! Заруби себе на носу: на ее теле не должно быть ни царапин, ни ран, ни синяков, ни шрамов! Особенно шрамов! Если я… Дальше как обычно, Волков может собрать коллекцию из угроз, которыми Птица в него вечно швыряется. Я выключаю воду и рассматриваю некрасивый рваный шрам на голени, оставленный собачьими зубами. Заживал укус долго и болезненно, плюс еще уколы от бешенства, потому что на меня накинулась уличная стая, и никто не мог поручиться, что они здоровы. Диме привычно досталось за то, что не уследил, Полина ему до сих пор припоминает, напрочь игнорируя тот факт, что он и сам ребенком был. Ладно, не суть. Суть в том, что когда я беру лежащее рядом полотенце, то не пытаюсь промокнуть им коленку, а держу так, чтобы голень была закрыта, пока выбираюсь из ванны и иду в спальню, прихватив с собой аптечку. Волков следует за мной, Птица не отстает. При попытке Олега помочь отталкивает его и посылает далеко и надолго. Тот привычно огрызается и уходит. Пернатый несколько секунд буравит злым взглядом закрывшуюся дверь, затем пытается забрать у меня полотенце. Зря. — Я сама, — тихо говорю, покачав головой. Ответом служит злобное: — Нет. Перед тем, как он опять дернет на себя ткань, двигаюсь на кровати и сажусь так, чтобы можно было подогнуть под себя ногу со шрамом. Только после этого расцепляю пальцы. Птица присаживается передо мной и прикладывает к ссадине отвоеванное полотенце. Я опускаю взгляд, слежу за его руками. Отбросив ткань, он фиксирует мою ногу, чтобы было удобнее рассмотреть колено. — Ничего страшного, — произношу, заметив, как его лицо мрачнеет. — Правда, Птиц. Не злись, пожалуйста. — Я шкуру с него сдеру, — раздосадованно шепчет пернатый. — Заживо. Сиди ровно, мышка. Я и сижу. Смотрю, как он вываливает содержимое аптечки на пол, как льет, не скупясь, на ссадину перекись и с ухмылкой прикусывает кожу на бедре, заметив, что я вздрагиваю. Настроение передается и мне, поэтому дальнейшие манипуляции Птица проводит почти вслепую, постоянно отвлекаясь на мои поцелуи. Все это заставляет позабыть про инцидент в ванной, но позже странные мысли возвращаются. — Пойдешь в студию? — спрашивает пернатый, поймав меня возле шкафа. — Выставка скоро, — улыбаюсь я и беру с полки шорты. — Нужно работать. — Ты ранена, — мурлычет Птица, прижимаясь грудью к моей спине. — Возьми выходной. Я возвращаю шорты на полку и достаю домашний комплект с длинными штанами. Пернатый с раздраженным фырканием отходит, чтобы не мешать переодеваться. Нет, он готов был мешать, но локоть, случайно въехавший ему в бок, неплохо так охоту отбивает. — Я коленку об асфальт разодрала, Птиц. Не аргумент для Славика, поэтому героически похромаю вниз. Надев футболку, убираю волосы в хвост и собираюсь уже направиться к двери, вот только у пернатого другие планы. Он ловит меня и без предисловий поднимает на руки, заставив вцепиться в его плечи и вскрикнуть от неожиданности. Выдохнув, мрачно смотрю на него. Встречает мой взгляд традиционно хитрющее выражение лица, которое прекрасно дает понять, что у него на уме. — Не могу же я позволить тебе хромать, — с томным выдохом говорит он и вместе со мной идет к двери. — Это же просто фигура речи, — ворчу я, но все равно расслабляюсь и полностью доверяюсь его рукам. — Нужно выражаться точнее, душа моя. В студии он усаживает меня на стул и, сорвав несколько быстрых, но зашкаливающе жарких поцелуев, заваливается на диван возле окна. Всем своим видом демонстрирует намерение не уходить и посмотреть, как долго я смогу заниматься картиной, прежде чем психануть и оседлать его. Усмехнувшись, иду за пустой палитрой. Ну, посмотрим, кто кого. Оглянувшись, ловлю на себе его взгляд, наполненный вечным жарким голодом. Эффект получается не совсем обычный. Я отворачиваюсь, растеряв желание играть. Закончив с палитрой, возвращаюсь к холсту и почти даже радуюсь, когда Марго сообщает Птице о важном звонке. Пернатый выходит из студии, напоследок поцеловав меня в шею, и в этом касании никаких намеков уже нет, оно больше успокаивающее. Неужели заметил что-то? Я кладу палитру на столик, а кисть сую в банку, беру почти полный пульверизатор, чтобы краски на высохли, пока в моей голове идет напряженная работа мысли. Я и сама не понимаю, зачем в итоге прошу Марго найти мне информацию о лазерной шлифовке шрамов и записать на прием в клинику, куда мы обычно обращаемся. Глупость какая-то. Глупость, но позже на вопрос о подтверждении записи я без колебаний отвечаю: — Да.

***

В зале ожидания кроме нас с Сережей есть еще двое людей, но они делают вид, что не знают Разумовского. Спасибо им за это. Я сижу в удобном мягком кресле и сосредоточенно пялюсь в огромный аквариум, сжимая ткань длинной юбки. Поначалу я не особо нервничала, первичные приемы прошли спокойно, как и время, отведенное на подготовку. Ничего сложного мне не предстояло, клиника очень хорошая, работают в ней профессионалы, оборудование последней модели. Ну, будет немного неприятно после, куда деваться. Лазер все-таки. Впрочем, восстановительный период недолгий, переживу. Так я думала еще вчера. Или убеждала себя, что думаю, потому что сейчас хочу только одного. Сбежать. — Ася, — зовет Сережа, мягко отодрав мои пальцы от смятой юбки. — Как ты, любимая? — Все отлично! — тут же заявляю я. Чересчур бодро и громко. Даже последний дурак в это «отлично» не поверит. Сережа дураком не был, а в отношении меня и вовсе со временем приобрел какую-то сверхъестественную эмпатию. Спасибо, что хоть молчит из вежливости, когда я откровенно вру и переигрываю. Увы, сегодня Разумовский не считает нужным заминать ситуацию. — Ася, тебе страшно, — говорит Сережа, сжав руки. — Я бы просто поддержал тебя в обычное время, но сейчас что-то не так. Расскажи мне, пожалуйста. Отвожу взгляд и вновь принимаюсь наблюдать за черно-белой рыбой, лениво плавающей возле стенки аквариума. Я не понимаю, что происходит. Не понимаю, почему меня накрыл мандраж еще на входе в клинику, не понимаю, зачем вообще сюда пришла. Собственные действия кажутся мне очень неразумными. Я ведь никогда не обращала на этот треклятый шрам особого внимания, ну есть и есть. Да, стремный, но как иначе? Мою ногу все-таки жевать пытались. Я просто жила с ним, он меня не беспокоил. А теперь сижу в ожидании медсестры, которая придет за мной, чтобы начать готовиться к процедуре. И улыбчивая черноволосая девушка с короткой стрижкой появляется в зале ожидания слишком быстро, на мой взгляд. Она останавливается напротив нас и говорит: — Ася Юрьевна, можем начинать. Я провожу вас в операционную. Вы готовы? При слове «операционная» меня передергивает, но я киваю и собираюсь подняться, надеясь, что трясущиеся ноги не подведут. — Нет, мы не готовы, — твердо говорит Сережа, удерживая меня на месте. — Дайте нам еще пять минут, пожалуйста. — Конечно, Сергей Викторович. Девушка отходит, а я обиженно смотрю на Разумовского. Тут и так смелость собрать не просто, а он еще и оттягивает момент. Сам Сережа встает с кресла и присаживается передо мной на корточки, заглядывает в глаза. — Ася, поговори со мной, — просит он, коснувшись губами моих ледяных пальцев. — Пожалуйста. Я хочу знать, что с тобой происходит, потому что ты явно не в порядке. Если бы идея была не твоя, я бы подумал, что ты этого не хочешь, и… — Я не хочу, — тихо-тихо признаюсь, опустив голову. Сережа придвигается совсем близко. — Что? — Я не хочу, — выдыхаю, сжав его пальцы, как свое единственное спасение. — Совсем не хочу, и мне страшно, очень, не знаю, почему, но… — Поехали домой, — говорит Сережа, положив ладони мне на щеки. — Прости, я должен был раньше понять. Вернемся в башню, все обсудим и назначим новую дату, если тебе это действительно нужно. — Нет, — возражаю и поднимаю голову, встретив его обеспокоенный взгляд. — Я тогда вообще не решусь, а мне надо. — Зачем? Тебя никогда не волновал этот шрам, так почему сейчас ты так переживаешь из-за него? Самой бы знать, почему те слова так меня задели. Объяснить это я никак не могу, брошенная Птицей фраза въелась в голову и не отступает. Мне не было раньше дела до того, что и кто думает про мой шрам, но теперь все иначе. Поэтому тихо говорю: — Он некрасивый и его видно, если надеть что-то короткое. Да и вам тоже не нравится. — Что ты имеешь в виду? — хмурится Сережа. — Нам? Почему ты так решила? Я никогда не… Разумовский замолкает, его лицо вмиг суровеет, и он поворачивает голову в сторону. Обратно на меня смотрят уже желтые глаза. Птица поводит плечами, сгоняя напряжение, и чересчур спокойно интересуется: — Душа моя, что за представление? Если ты думаешь, что у нас так много свободного времени, то уверяю: нет. Хочешь разбираться с этим шрамом, тогда пойдем. Не хочешь? Возвращаемся. Сегодня одного ублюдка ждет встреча с воплощением правосудия, и я не хочу заставлять его ждать. — Все нормально, — говорю и встаю. Птица отодвигается и тоже поднимается. — Вам и ждать-то меня не надо. Шура отвезет. Пользуясь тем, что Сережа временно уступил контроль и больше не пытается докапаться до истины, иду в сторону медсестры, которая тут же ободряюще улыбается при моем приближении. Вдох, выдох, вдох. Нормально, смогу, это легко. Мне сейчас очень хочется сбежать через окно, но я упрямо шагаю вперед. В конце концов, сзади девушки окно тоже есть. Впрочем, дойти мне до нее не дают. Птица, оказывается, на месте не стоит, а следует за мной и вот уже берет меня за плечо, прерывая геройство. — Мы отменяем запись, — заявляет он. — Если нужна неустойка, реквизиты есть. — Ты что делаешь? — злюсь я, пытаясь освободиться. — Ты не можешь просто взять и… — Могу, — бросает Птица. — И беру. Последнее он осуществляет на практике. Я опомниться не успеваю, как эта бестия крылатая закидывает меня на плечо, будто мешок с картошкой, и идет к выходу, игнорируя все возмущения в свой адрес. Такого подвоха я не ждала и среагировать вовремя не успела. Освободиться сейчас, не причинив ему вред, уже не могу, поэтому особо сильно вырваться не пытаюсь. Не хватало только синяков Сереже наставить. — Опусти меня на пол, — зло требую, схватившись за его футболку. — А то что? — насмешливо уточняет он. — Просто поставь меня на землю, Птица, твою налево! Просьбу он выполняет, но уже на парковке, практически возле машины. — Погуляй сходи, — командует пернатый Шуре, который и привез нас сюда. — Да с радостью, — бормочет наемник. Я отталкиваю от себя Птицу и иду в машину. Рывком распахнув дверцу, собираюсь залезть внутрь. Птица удерживает меня за локоть и заставляет развернуться к нему. Опасно с его стороны. Мои ноги сейчас находятся в отличном положении для того, чтобы использовать запрещенные приемы. Я сажусь на край сиденья и сердито смотрю вперед. Пернатый стоит напротив. — Что за цирк? — спрашивает он, когда понимает, что сама говорить я не собираюсь. — Ты зачем притащила нас сюда, если не хочешь ничего делать? Сережа трясется от страха перед больницами, ты трясешься от страха перед лазером. Кто я вам? Нянька? У меня нет на это времени. Не хочешь избавляться от шрама, так поехали домой, нечего трагедию на пустом месте разводить. Это Сережина прерогатива. — Ты сам говорил, что этого шрама не должно быть, — чуть слышно напоминаю, скрестив руки на груди. Птица несколько секунд молчит, я тоже не продолжаю. Наконец, он перестает изображать истукана и садится на корточки, чтобы заглянуть мне в лицо. Я жалею, что мы не взяли джип сегодня, там бы этот фокус не прошел. — Объяснись, — ровным голосом требует пернатый. Я и напоминаю, потому что деваться уже некуда, сама призналась. Не отцепится ведь. — Ты, — цедит Птица и оборачивается, выпалив: — Да знаю я! Заткнись уже. А ты, — он смотрит на меня, — душа моя, почему теряешь способность соображать именно тогда, когда она очень нужна? Не знаю, что именно ему ответил Сережа, но он аж вздрагивает и на секунду вжимает голову в плечи. Затем встряхивается и вновь шипит ругательства в адрес Разумовского. Я устало прошу: — Поехали уже домой. Переназначу процедуру на другой день. — Нет, — отрезает Птица. Честно? Я не хочу с ним спорить, я вообще ни с кем сейчас спорить не хочу, потому что чувствую себя крайне вымотанной из-за всех сегодняшних страхов. Глупо, знаю. Ничего ужасного в лазерной шлифовке нет, я испугалась на пустом месте. Стыдно. — Мышка. Птица касается моей покусанной когда-то ноги и заставляет вытянуть ее вперед, нахмурившись, задирает подол юбки до колена. Я хочу остановить его, но он упрямо продолжает. — Ты поняла меня неправильно. Ты вообще не поняла ничего. Он поднимает мою ногу выше, практически укладывает ее себе колено и припадает губами к рваному шраму, ничуть не заботясь о том, что кто-то нас может увидеть. Я едва не дергаюсь и вцепляюсь пальцами в край сиденья, чтобы нам потом не пришлось посещать еще и стоматолога. — Что ты делаешь? — спрашиваю я, глядя на то, как он продолжает целовать поврежденную кожу. — Шрамы остаются от серьезных ран, мышка. От серьезных и болезненных, и этого мне бы хотелось избежать, потому что так уж вышло, что именно твою боль я выдерживать не могу. Он поднимает на меня опаляющий взгляд и нарочито медленно еще раз целует кожу. — И я готов уничтожить весь этот город, чтобы этой боли избежать. Заодно спустить шкуру с вашей псины за то, что не делает свою работу как надо. Я не хочу, чтобы на твоем теле появлялись шрамы из-за того, что им предшествует. Только и всего. Дурацкая привычка вести свои вечные разговоры оставляет тебя очень не вовремя. Я киваю, чувствуя себя полной дурой, и пытаюсь опустить ногу, чего Птица сделать не дает. — Прости, — говорю я, перестав дергаться. Вздохнув, закрываю лицо руками. — Все это так тупо. Не знаю, что на меня нашло, Птиц. Ногу он все-таки отпускает, но только для того, чтобы обвить пальцами мои запястья и убрать ладони, не дающие посмотреть в глаза. — Все в тебе совершенно, мышка, — неожиданно серьезно заявляет Птица. — Включая это шрам. А теперь скажи мне: он действительно тебя так сильно беспокоит? Я медленно качаю головой. Пожалуй, просто нервишки шалят. — Значит, никакой лазер к нему не прикоснется. — Ну, чисто технически он и не прикасается. Птица закатывает глаза и тянет меня за руки, чтобы я наклонилась к нему. Даже не собираюсь препятствовать, мне критически сильно нужно утешение, которое могут дать его прикосновения. Поэтому обнимаю Птицу, ловлю удивительно бережный поцелуй, в котором отражается все то, что он говорил несколько секунд назад. Ласка от Птицы не так часто наполнена поддержкой, но сейчас ее там предостаточно. Отодвигаюсь только тогда, когда прикосновения меняются. Сережа гладит меня по ноге, кончиками пальцев проходится по шраму. От одного этого жеста становится понятно, что некрасивый рубец любят не меньше, чем нетронутую кожу. Где-то внутри окончательно раскалываются остатки сомнений. — Домой? — с надеждой спрашивает Сережа и, получив согласие, с облегчением шепчет: — Хорошо.