Есть ли в небе лисы?

Я поднимаю руки и локтем открываю дверь в ванную, чтобы не запачкать ее краской. Губы сами собой изгибаются в улыбке. У Сережи раньше на межкомнатных стояли крутящиеся ручки, и как-то раз он стал свидетелем моих попыток открыть такую и одновременно не вымазать ее желто-зеленым. Я не сразу заметила, что все ручки были заменены на те, которые нужно нажимать, а когда обнаружила, то спросила про причину. Разумовский сказал, что это ради безопасности. Моей. — Привет, — говорю я, обнаружив Сережу в ванне. — У меня там… Блин! Резко отворачиваюсь, едва заметив прищуренные желтые глаза. Сзади раздается плеск, и я поневоле представляю, как Птица приподнимется и наклоняет голову, когда хрипло спрашивает: — Ты это сейчас серьезно? — Извини, у меня в студии закончился растворитель, а здесь точно оставалась бутылка, и… — Я не про цель. Давай по-другому. Что еще ты не успела в этом теле рассмотреть? Совесть, елки-палки. Однако, он прав, я веду себя глупо. И все же. Это не Сережа, и меня совсем не прельщает возможность пялиться на голого Птицу. Тело-то, может, и одно, но люди в нем разные. Я сжимаю руку, все еще согнутую в локте, и подхожу к раковине, роюсь в тумбочке под ней. Отыскав бутылку с растворителем, выпрямляюсь и успеваю заметить в зеркале возмутительно нахальную усмешку, будто все происходящее пернатого гада изрядно веселит. Козел. Если сейчас ретируюсь, то подкину ему поводов для шуточек. Нет уж, не дождется. Правда, чего я там не видела-то? — Думал, сбежишь, — говорит Птица, когда я достаю из шкафчика ватные диски. Я оставляю реплику без внимания и спрашиваю: — Что у тебя с голосом? Почему хрипишь? — Что, твой драгоценный не сообщил? — ухмыляется Птица. — Тебе стоит лучше следить за его здоровьем, раз уж живешь теперь с нами. Будет хоть какая-то польза. Сережа, ну твою налево. Я сердито оттираю ватным диском, смоченнным в растворителе, засохшую краску. Птица занимает тело уже второй день, а неважное самочувствие у Разумовского я заметила еще раньше. Тогда никаких симптомов не было, и Сереже удалось меня надуть и сослаться на головную боль по поводу целой горы дел. Ясно. Позже поговорим. Дурацкая привычка у него: ждет и молчит до последнего, надесь, что не разболеется. Я швыряю ватный диск в ведро и беру следующий. Кожу неприятно тянет, а кое-где пощипывает. Надо будет в ближайшее время обойтись без растворителя, что-то я совсем увлеклась. Закончив с краской, лью на руки жидкое мыло и осторожно смываю им ядреную жидкость, после чего обрабатываю руки Пантенолом. Наконец, раскладываю все по местам и разворачиваюсь к Птице. Который за мной пристально наблюдает. Я стараюсь держать взгляд только на его лице, хоть часть мозга и трубит про ошибку, ведь это тело — мое любимое тело, я его знаю, бояться нечего. Увы. — У тебя поднялась температура? — как можно спокойнее спрашиваю, сжав позади себя раковину. — Откуда мне знать? — пожимает плечами он. Это движение заставляет на секунду потерять бдительность, и взгляд проносится по выступающим ключицам. Тут же опять смотрю в глаза. Отцепить пальцы от раковины оказывается нелегко, но я справляюсь и медленно иду к нему. Гипнотичекий желтый следит за каждым моим шагом. Мне бы дождаться возвращения Сережи, но и просто бросить Птицу не могу. Мы ведь не чужие, в конце концов, я совсем не хочу, чтобы ему было плохо. Больше нет. Присев перед ванной на корточки, подношу руку к его лбу и уточняю: — Можно? В ответ он еле заметно кивает. Тщательно контролируя каждое движение и взгляд, я касаюсь ладонью кожи, явно слишком горячей для здорового человека. Нахмурившись, опускаю руку и пробую воду, которая оказывается даже не теплой, а прохладной. — Это не поможет, — говорю, указав на ванну. — Вылезай и приходи на кухню. Я сделаю тебе чай и дам лекарства, чтобы сбить температуру. Не дожидаясь ответа, встаю и выхожу из комнаты. Только оказавшись в коридоре, чувствую, как с груди будто сняли тяжелую плиту, мешающую дышать. Мне казалось, что со веменем я привыкну к Птице, особенно после того, как мы заснули на диване чуть ли не в объятиях друг друга. Увы, особо легче не стало, у меня все еще такое чувство, будто я домогаюсь до тигра, который на своем веку сожрал уже немало аборигенов. Сделав глубокий вдох, все-таки направляюсь на кухню. Даже если Птица решит не следовать моему приглашению, я все равно сделаю этот долбанный чай и принесу его и лекарства прямо в ванную. Чтобы вылить кому-то на бедовую рыжую голову. Удивительно, но он-таки является. Замечаю его не сразу, в какой-то момент обернувшись, вздрагиваю, потому что я уже, оказывается, не одна. Птица никак не комментирует это, проходит и садится на стул. Происходящее его, похоже, не особо заботит. Я с сомнением оглядываю чудесное явление и иду в спальню за легким пледом, ибо на кухню пернатый заявился в черных штанах и такого же цвета майке. Вид оголенных плеч вгоняет в дрожь, стоит только представить, каково щеголять в такой одежде при высокой температуре. Только поэтому. Вернувшись, я осторожно накидываю на Птицу ткань и сую ему в руку градусник. — Пожалуйста, — прошу я в ответ на вздернутую бровь и надменный взгляд. Такое чувство, что этот упрямец даже болезни сдаться не может. Не желая спорить, возвращаюсь к заварочному чайнику. Через пару минут, наливая напиток в кружку, слышу писк градусника. Улыбаюсь, пока стою спиной, и поворачиваюсь с уже серьезным выражением лица. — Н-да, — резюмирую, увидев на крошечном дисплее тридцать восемь и восемь. Лезу в верхний крайний шкафчик, где стоит дежурная аптечка, и достаю из нее небольшой пакет с эмблемой аптечной сети. Не думала, что пригодится, но теперь чувствую себя очень предусмотрительной. — Держи. Я кладу на стол перед Птицей пакет. Внутри несколько запечатанных коробочек с лекарствами. На них все защитные наклейки в сохранности. — На всякий случай купила, — сообщаю я, пока Птица рассматривает содержимое пакета. — Никто их не вскрывал и ничего внутри не менял. Скажи, какие еще есть симптомы, и я скажу, что и сколько выпить. — Интересно, — хмыкает пернатый. Нехотя, но вроде бы честно признается, что горло саднит и голова трещит. Сам отбирает таблетки, которые я называю, и молча глотает их, опустошив стакан воды. Фух. Я-то думала, что за каждую пилюлю будем спорить до следующего утра. Похоже, ему и правда хреново, хоть и виду не подает. Заканчивая с чаем, искоса наблюдаю за Птицей, который сидит, сгорбившись, и смотрит отсутствующим взглядом в пустоту. Сердце сжимается от такого зрелища. — Вот. — Я ставлю перед ним чашку с чаем. — Добавила немного меда. И мяты, ты же любишь ее. Пей, станет полегче. Потом нужно немного отдохнуть, ладно? Я расстелю кровать и… — Уйди, — морщится Птица. — Ты мне не мамочка. У меня нет таких кинков. — Смешно, — вяло киваю я, вспомнив похожий момент между нами. Наверно, и правда стоило бы уйти, но не могу. Не только потому что страдает Сережино тело. Боже, ну мы ведь действительно не чужие друг другу теперь. И я вновь шагаю в омут, робко беру Птицу за руку и говорю: — Извини. Я знаю, что могу быть навязчивой, когда волнуюсь за близких, но… — Закусив губу, встречаюсь с ним взглядом, поправляю плед на плечах. — Ты уж потерпи меня чуть-чуть, ладно? Он еще некоторое время рассматривает меня, наклонив голову. Очень внимательно, я бы даже сказала, испытующе. А затем резко дергает за руку, и я по инерции шагаю к нему ближе. Опомниться не успеваю, как он уже прижимается лбом к моей ключице. Поначалу замираю. От неожиданности, не от страха. Переступаю с ноги на ногу и принимаю более устойчивое положение. — Ладно, — негромко говорит Птица, а я не сразу понимаю, о чем он. Кивнув, поднимаю руки и снова спрашиваю: — Можно тебя обнять? — Можно, — все так же тихо отзывается он. Я накрываю ладонями его плечи, легко глажу сквозь ткань. Пол под нами не проваливается, унося грешников в ад, так что делаю вывод о том, что все нормально, и двигаю руками дальше. Обнимать камень сложно, но можно. Осмелев, прижимаю его к себе и даже пробую погладить по волосам. Не отталкивает. Я вплетаю пальцы в рыжие пряди, еще немного влажные после ванны, и бережно распрамляю их. Птица поворачивает голову и жмется ко мне уже щекой. Почувствовав знакомую позу, немного расслабляюсь. — Как ты? — спрашиваю, продолжая поглаживать его по волосам. — Твой драгоценный чудо-мальчик будет в норме. Я возьму пик на себя. — Как ТЫ? — настойчиво повторяю я. — Не все ли равно? — Вообще не все равно. — Мерзко, — помедлив, отвечает Птица. — Чай остыл, — говорю я и отстраняюсь. — Сделаю новый. — Не надо, — тут же отрезает пернатый, удерживая меня за руку. — Тебе нужно выпить чего-нибудь горячего и… А знаешь, черт с ним. Пойдем полежим вместе? — Идем, — подозрительно быстро соглашается он. Я же пытаюсь понять, что это за странный нечитаемый взгляд, заставивший меня отказаться от несчастного чая, и не двигаюсь с места. Мы все еще очень близко друг к другу, и между нами удивительно мало сарказма и яда. Не выдержав, касаюсь кончиками пальцев его щеки, отвожу с лица волосы. Пытаюсь не давать названия чувству, что разгорается внутри, потому что думать о нем слишком опасно. — Что с руками? — внезапно спрашивает Птица. — А? Я моргаю и смотрю вниз. Он держит мою ладонь в своей, и ощущается она, наверно, не очень. Кожа сухая и грубая от красок и растворителя. Было полно работы. Именно это я и озвучиваю. Пернатый опускает взгляд, проводит большим пальцем по костяшкам. — Пойдем? — вновь предлагаю и делаю над собой усилие, чтобы отойти. Птица молча следует за мной в спальню и ждет, пока я расправлю кровать. Стряхнув плед на пол, ложится на Сережино (свое) место. Я не даю себе возможности подумать и забираюсь под одеяло. Нерешительно придвигаюсь ближе. Мы не обговаривали, как именно собираемся «лежать», но я решаю рискнуть. Если уж Птице настолько плохо, что он еще ни разу не нагрубил мне, то стоит попробовать. Повернувшись на спину, дергаю пернатого за майку и в ответ на молчаливый вопрос протягиваю руки, приглашая в объятия. — Поспи, — прошу, когда он пользуется этим приглашением, и мы укладываемся как тогда, в офисе. — А я буду тебя охранять. Слышу, как Птица усмехается, но не высказывает свои мысли вслух. Перебирая рыжие волосы, целую его в горячий лоб и прижимаю к себе. Кто из нас выключается быстрее — большой вопрос. Еще больше вопросов появляется утром, когда, проснувшись одна, обнаруживаю перед кроватью небольшую картонную коробку. Внутри бутылочки с растворителем, если верить Марго, ибо я не читаю по-французски. ИИ зачитывает мне свойства, среди которых особенно бережное отношение состава к коже. Я-то особо не заморачивалась раньше по этому поводу. Не успев переварить информацию, выслушиваю от Марго сообщение о записи к какому-то супер крутому дерматологу с последующим направлением на процедуры. Почесав растрепанные волосы, принимаю все происходящее как данность и иду заваривать мятный чай.