Есть ли в небе лисы?

Безумие какое-то. Эта мысль повторяется в моей голове уже не первый день, но сейчас почти что горит перед глазами ярким пламенем. Таким же ярким, какое было в том дурацком сне, из-за которого я здесь, иду рядом с почти незнакомым человеком, которого хочется вытолкнуть в ближайшее окно. Увы, везде решетки, да и я не до конца сошла с ума, хоть и заявилась в психушку. Я киваю на очередной вопрос доктора Вениамина Самуиловича Рубинштейна о том, все ли мне понятно. На самом деле мне ни черта не понятно, но ему об этом знать не надо. — Я не устану вас благодарить, Ася Юрьевна, — говорит он, открывая очередную дверь в очередном коридоре. Обернувшись, улыбается и пропускает меня вперед. — Ваша инициатива с выставкой привлекла к некоторым нашим проектам много спонсоров. Государственное финансирование не всегда может покрыть все нужды больницы, поэтому это было очень кстати. — Рада, что выставка помогла, — говорю я, призывая на службу всю свою доброжелательность. — Надеюсь, для пациентов это тоже было полезно. — Разумеется, — заверяет доктор. — Творчество тем и чудесно, что ему не важно, болен ты или здоров. И все же. Он останавливается перед массивной железной дверью, приоткрывает ее. В проеме я вижу слегка потертую белую решетку. — Должен еще раз спросить вас, Ася Юрьевна: вы уверены в своем желании с ним встретиться? Это очень тяжелый случай, хоть и, безусловно, интересный. Но интересный для меня, как для психиатра. Я не совсем понимаю, зачем это нужно вам. — Да, Вениамин Самуилович, — отвечаю я, проигнорировав все остальное. — Уверена. Я же говорила, мы были знакомы когда-то. Мужчина поправляет очки, несколько секунд рассматривает меня, затем полностью открывает дверь. По его команде санитар, который дежурит в комнате отдыха для пациентов, идет отпирать решетку. Рубинштейн снова играет со мной в гляделки. Я улыбаюсь. Отказать он все равно не может, получил приказ от главного врача, который был очень счастлив со мной сотрудничать. Еще бы. Я эту выставку с работами пациентов клиники лично курировала, половину города туда умудрилась созвать. Пришлось из шкуры выпрыгнуть и задействовать все свои знакомства и знакомства сестры. Сделала ему, как руководителю, такую рекламу, что хватит еще на лет сто. Ну, может, чуть меньше. Да еще и знакомые общие нашлись. Так что мы с главным врачом психиатрической больницы в Чумном форте теперь все равно что родственники. А все из-за одного непонятного, хоть и яркого сна. Я пыталась списать все на стресс, живое воображение, много отговорок придумала, но без толку. Побороть необъяснимое желание посетить это место не удалось. Мне нужно его увидеть. — За мной, Ася Юрьевна, — любезно приглашает Вениамин Самуилович. Вместе с ним я миную огороженный решетками коридор, который тянется через всю комнату отдыха по левой стороне. Пациенты не обращают на нас особого внимания, только двое очень пристально смотрят. Один выглядит крайне пугающе, и я спешно отвожу взгляд. Атмосфера здесь ужасная, сам изолированный от остального города форт вгоняет в уныние. Рубинштейн подходит к дальней решетке в самом конце коридора, за которой находится отдельное помещение. Я становлюсь рядом, сцепив руки в замок спереди, потому что пальцы дрожат. Меня всю легко потряхивает. Не только из-за всего вокруг, больше от нетерпения и страха перед тем, что я увижу. — Не волнуйтесь, он надежно зафиксирован, а эти ограждения выдерживали и более опасных пациентов, — произносит Рубинштейн, заметив мой мандраж. — Я лишь напоминаю: не подходите близко к решеткам, не говорите слишком громко и не провоцируйте его. Он улыбается так, будто все сказанное — сплошная фикция, и добрый доктор ждет не дождется, когда его особый пациент попытается вырвать мне ребра. Ладно. Я делаю глубокий вдох и напоминаю себе, что неприязнь к Рубинштейну вызвана сном, а не фактами. Но там все было так реально, что… Нет. Это просто психиатр, и он делает свою работу, не больше. Успокойся, соберись. Я вопросительно смотрю на доктора. Тот поворачивается к решеткам, легко стучит по ним двумя пальцами. — Сергей, к вам посетитель, — сообщает он. Я удивленно осматриваю помещение, делаю шаг в сторону, чтобы было видно другой угол. Только после этого вижу скрюченную фигуру в белой одежде у дальней стены, к которой он сидит спиной, прямо на полу. Я сглатываю ком в горле, потому что первое, что бросается в глаза, — рыжие волосы, длиннее, чем на фотографиях в интернете, растрепаннее, чем у меня во сне. — Сергей, уделите нам минутку, пожалуйста, — говорит Рубинштейн и вновь стучит по решетке, из-за чего мужчина в камере дергается и слегка поднимает голову. Я хочу развернуться и уйти, убежать, ведь сейчас подтвердится… Нет, сейчас просто выяснится, что он меня не знает, я скажу доктору, что мы были знакомы слишком давно, и со спокойной душой уйду домой. Пока же моя душа далека от спокойствия, она буквально корчится в истерике, когда я смотрю на бледное осунувшееся лицо, и собирается в агонии издохнуть, стоит только встретиться взглядом с пронзительными, но такими потухшими синими глазами. Он смотрит на меня без всякого выражения, а я обнимаю себя руками, будто это поможет удержать сердце там, где оно должно быть. — Поймите, он не совсем… — начинает было Рубинштейн, но тут же замолкает, когда видит очень явные изменения в своем пациенте. Я тоже вижу. Он теперь смотрит совсем иначе, удивленно, даже ошарашенно. Трясет головой, словно наваждение прогоняет. Или мне все это кажется, потому что тот человек за решеткой не должен, просто не может меня знать. Дернувшись, он пытается встать. Получается не сразу, видимо, ноги затекли от долго сидения, а руки сковывает смирительная рубашка. Я почти делаю шаг, влекомая вперед необъяснимым желанием помочь. — Интересно, — бормочет Рубинштейн. — Очень интересно. Я чуть не огрызаюсь на него, чтобы заткнулся, но вовремя одергиваю сама себя, продолжаю молча стоять и наблюдать, как тот, кто еще недавно выступал под маской Чумного доктора, прихрамывая, идет к решетке. Мне хочется зажмуриться, потому что видеть его таким больно. В моей голове очень живы те отрывки из сна, где он был счастливым и влюбленным. Где я сама была влюблена в него. Какой же бред. Это точно стопроцентный чистый бред, и мое место в одной из местных палат. Рубинштейн делает какой-то знак рукой санитару, который находится в комнате с Разумовским и уже собирается идти ему наперерез. Тот кивает и останавливается, только продолжает пристально наблюдать за своим подопечным. Как и я. Он смотрит на меня, не отрываясь, во взгляде удивление смешивается со страхом, мелькают еще множество эмоций, которые не должны там быть. Мы не знакомы. Этого не было. И все-таки я делаю крошечный шажочек вперед, когда Разумовский, немного сгорбившись, застывает перед решеткой. — Ася, — шепчет он потрескавшимися губами. Думаю, если бы сейчас мне под ноги ударила молния прямо из потолка, это бы не произвело такого эффекта, как мое имя, произнесенное его голосом. Логичные и правильные аргументы разлетаются вдребезги, объяснения, которыми я успокаивала себя все время, пока пробивала путь сюда, кажутся ничтожными, их вытесняют ужас и боль в глазах человека за решеткой. Я преодолеваю оставшееся до прутьев расстояние, а доктор даже не пытается меня остановить. Санитар дергается, но опять не двигается, видимо, снова получил команду ждать. Не знаю, я больше не смотрю на Рубинштейна, только на Сергея, который прислоняется лбом к металлическому ограждению и что-то очень тихо говорит. — Что? — переспрашиваю, взявшись за прутья. — Это самая жестокая из его игр, — повторяет он надломленным голосом. — Это не игра, — неуверенно возражаю и протягиваю к нему руку, касаюсь грубой материи на плече. — Я тоже… Я не понимаю, что это было, но… — Вам весело? — спрашивает Разумовский, подняв голову и глядя на Рубинштейна. — Долго планировали все это? — Отнюдь, Сергей, — качает головой тот. — Я не понимаю, в чем вы меня на сей раз обвиняете. — Вы, — цедит Разумовский, дернувшись в сторону психиатра. Санитар тут же оказывается рядом, хватает его за плечо. Я же с удивлением осознаю, что мои собственные пальцы вцепились в мощное запястье медработника, который теперь буравит меня крайне нехорошим взглядом. Наверно, потому что ногти впились в кожу. — Отзовите его, — прошу я, оглянувшись на Рубинштейна. — Все в порядке. Пожалуйста. — Иван, отойдите, — говорит Вениамин Самуилович, кивнув. Я отпускаю запястье мужчины, а он перестает держать Разумовского и возвращается на прежнее место. На его коже успеваю заметить следы от своих ногтей. Сергей тихо, как-то придушенно, смеется и оседает на пол. Я повторяю его маневр и тоже опускаюсь вниз. Он смотрит на меня с таким отчаянием, и на секунду кажется, что в синем мелькает желтый отблеск. — Это не галлюцинация? — спрашивает Разумовский. — Нет, солнышко, я… Запнувшись, хочу извиниться, ведь допустила подобную фамильярность по-инерции, которой у меня и быть-то не должно. Слова застревают в горле, когда я вижу выражение его лица, полное такой неописуемой боли, что хочется разреветься в голос. Он опускает голову, вновь утыкается в прутья решетки и тихо всхлипывает. Я не выдерживаю. Насрать, как потом объяснять это доктору Рубинштейну, придумаю. Воображение-то хорошее. Не обращая внимания на предупреждения санитара, протягиваю руки и обнимаю Сережу, насколько это возможно. Чувствую, как его трясет, слышу сбитое дыхание. — Прочь, — сквозь зубы цежу, недобро глядя на подошедшего медработника. — У нас все хорошо, Иван, — подтверждает Рубинштейн. — Не волнуйтесь. Ася Юрьевна подписала все необходимые бумаги. Да, бумаги о том, что если Разумовский меня прикончит, то обижаться не буду. — Я здесь, — шепотом говорю, опуская голову, глажу его по спине и добавляю: — Я не понимаю, что за чертовщина происходит, но я здесь, и это по-настоящему. Ответь мне только: в том сне про это место было правдой все? Последний вопрос прозвучал так тихо, что никто кроме нас его расслышать бы не смог. — Все, — в тон мне отзывается Разумовский. — Ася, я… Он не продолжает, а я и не требую. Нормально разговаривать под присмотром Рубинштейна опасно. Вместо этого продолжаю, как могу, обнимать Сережу и пытаться удержать собственные слезы внутри. Нелегкая задача, потому что сердце разбивается вновь и вновь. Перемена ощущается резко, будто кто-то рычаг дернул. Вот он перестает дрожать, выравнивается дыхание, а тело под моими руками каменеет. Меня же разрывает от желания отшатнуться и бешеной, едва контролируемой тяги оказаться еще ближе, пусть даже за решеткой. Я отодвигаюсь немного, осторожно касаясь, стираю с бледных щек влагу, которая кажется чужеродной в сочетании с изменившимися глазами. Он выпрямляется, ведет головой из стороны в стороны, разминая шею, смотрит на меня. Я только сейчас задумываюсь о том, что второй мог и не видеть того странного сна и сейчас попросту откусит мне пальцы. Кашлянув, робко бормочу: — Мышка. Ты помнишь? Он усмехается, наклоняет набок голову и лукавым и очень многозначительным тоном произносит: — Помню. Мышка. — Потрясающе, — протягивает доктор Рубинштейн. — Вы не говорили, что знакомы с ними обоими. — Да? — отзываюсь, не отводя взгляда от хищных желтых глаз. — Не помню. На его лице нет и следа игривого тона, каким он говорил. Похоже двойника происходящее ошеломляет и тревожит не меньше, чем меня и Сережу. Я хочу убрать руки, которыми все еще прикасаюсь к его плечам, но он тут же резко подается вперед, не желая терять контакт. Я спешно обнимаю его, злобно зыркнув на дернувшегося санитара. — Безумие какое-то, — тихо выдыхаю, не в силах продолжать мыслить логически. — Пожалуй… душа моя. Я вздрагиваю от этого обращения. Палата мне обеспечена. Подняв голову, смотрю на Рубинштейна. Азарт, горящий в его ответном взгляде, пугает, но я все равно спрашиваю: — Можно снять эту рубашку? — Не сегодня, Ася, — с притворным сожалением говорит доктор. — Но если вы придете еще раз, я рассмотрю эту возможность. А сейчас нам пора заканчивать визит. Правила, вы же понимаете. Козел ты старый, вот, что я понимаю. Тем не менее киваю и поворачиваюсь к Разумовскому, уже к Сереже. Глажу его по голове и с уверенностью обещаю: — Я приду снова. Договорились? — Да, — выдыхает он, зажмурившись. — Пожалуйста. — Сразу, Сережа, как только смогу. — Пойдемте, Ася, — говорит Рубинштейн. Я делаю над собой усилие и встаю, смотрю на санитара. Надеюсь, в моем взгляде можно ясно увидеть, что именно я хочу с ним сделать. Оставить здесь Разумовского кажется настоящим предательством, но поступить иначе я пока не могу, поэтому поворачиваюсь и иду следом за Рубинштейном. Чувства и мысли внутри подобны настоящей лавине, которая вот-вот меня погребет под собой. Я не понимаю, что и как, и даже копаться в причинах происходящего не хочу. Мне все равно, насколько это бредово и невозможно. Оно есть. Что бы это ни было, но оно есть, и оно привело меня к нему, тянуло, словно канатом. — Вы не говорили, что были так близки в прошлом, — произносит Рубинштейн, когда мы выходим в просторный холл больницы. — Плохо расстались, — бормочу, осматриваясь. — Он мне изменил. — Вот как? И все же я надеюсь, что вы навестите его еще раз. Похоже, ваше общение может принести интересные результаты. — Да, — киваю, стараясь не поворачиваться в сторону еще одного человека, которого я знаю и помню, но не должна. — Приду. — Тогда подождите меня здесь, Ася. Я сам запишу вас в регистратуре. Он отходит к небольшому окошку, забранному решеткой, и что-то говорит сотруднице. Я лезу в рюкзак, цепляю там блокнот и ручку и быстро пишу на листке несколько строчек, делая вид, будто мне в голову пришла внезапная идея. Закончив, прячу все обратно. Уже в рюкзаке отрываю послание и комкаю, пряча в кулаке. — На двадцать седьмое вас устроит? — спрашивает Вениамин Самуилович, вернувшись ко мне. — В десять тридцать. — Конечно. Спасибо вам большое. — О, Ася, вам спасибо, — улыбается доктор и треплет меня по плечу. — Я буду ждать вашего визита. Пойдемте, провожу вас во двор. Я снова благодарю его и иду рядом. Вдруг резко оступаюсь и влетаю в стоящего неподалеку мужчину в форме санитара. — Простите, — бормочу я и спешно догоняю Рубинштейна. — Ничего страшного, — спокойно говорит мужчина мне вслед. Уже позже, сев в небольшую моторную лодку, я пользуюсь тем, что на меня никто не смотрит, и даю волю слезам, зажав себе рот ладонями. Перед глазами мелькает сон и реальность, синий и желтый, уставший изможденный человек, которого я не должна ни знать, ни любить, но… Но. Выдохнув, натягиваю на голову капюшон легкой толстовки и думаю о мужчине, которому в руку сунула скомканную записку. Мысленно умоляю его поверить в неровные строчки. «Я тоже хочу вытащить его отсюда, Олег. Позвони мне или сразу приходи. Пожалуйста.» И номер телефона с адресом.