Есть ли в небе лисы?

С утра мне крайне неловко смотреть Сереже в глаза. Я понимаю весь идиотизм своего стеснения, но побороть его не получается. Разумовский, впрочем, ничем не выдает того, что произошедшее ночью его задело. Глядя на то, как он помогает мне разложить завтрак по тарелкам, я думаю о том, чтобы спросить его, как все происходило раньше, ведь у нас не самая стандартная семья, но все еще молчу и пытаюсь делать вид, что ничего не случилось. Хочется извиниться, но как это будет звучать? Прости, что занялась оральным сексом с твоим двойником, с которым у нас тоже отношения? Бредово. — Все нормально? — в конце концов спрашивает Сережа, заметив, что я постоянно смотрю на него украдкой. — Ага. А у тебя? — Наверно, — растерянно отвечает он и садится рядом. — Ася, что случилось? — Ничего, — быстро говорю, взявшись за кружку с кофе. Нет, надо заканчивать этот детский сад. — Я по поводу того, что было ночью… — Понятно, — кивает Сережа и, подавшись вперед, целует меня в щеку. — Я не злюсь и не расстраиваюсь, если ты об этом беспокоишься. — Точно? — глупо уточняю, вперившись взглядом в свой напиток. — Точно, — заверяет Разумовский и слегка отодвигает стул, чтобы дать мне немного пространства. — У нас не совсем обычное ДРИ, любимая. Мы в контакте друг с другом большую часть времени. Сережа говорит об этом так обыденно, что до меня не сразу доходит смысл. Когда все-таки понимаю, что он имеет в виду, хочу окончательно утопиться в кружке. Разумовский милосердно дает мне время переварить информацию, пока листает ленту в телефоне. Ладно, надо полагать, недоразумение либо улажено, либо его не было вовсе. Я отодвигаю кружку и спрашиваю: — Что нового пишут? Он вновь двигается ближе и показывает статью о новом благотворительном проекте, потому переходит на предварительный перечень новшеств, которые собирается добавить в свою соцсеть и как раз сейчас обговаривает это с отделом разработки. Я слушаю его, постепенно восстанавливая душевное равновесие. Сережа говорит, что сегодня дел у него не так уж много, поэтому предлагает выйти на прогулку. Хочет отвести меня в одно место, куда мы впервые добровольно пошли вместе, причем еще во время нашего фейкового романа. Я соглашаюсь, потому что эта фраза что-то шевелит в голове. Мы договариваемся о встрече в обед, и расходимся по рабочим местам. Ну, Сережа точно идет туда, а я сначала спускаюсь к Шуре, чтобы подоставать его вопросами в стиле «А мы парные браслеты сами делали?», потому забегаю к Олегу, но его в башне не оказывается. Вздохнув, отправляюсь вниз, чтобы взять себе матча-латте, и только после этого иду в студию и принимаюсь за работу. Рассеянно ворошу кисти в подставке, которые выглядят так, будто ими рисовали по асфальту. Жаль, что новые и красивые они ровно до первого использования. — Предположим, — бормочу я, прихватив все необходимое, и тащусь к мольберту, чтобы разложить это на маленький столик. Вооружившись сначала карандашами, расчерчиваю фронт работ. Сегодня я ничего не продумывала, хочу рисовать то, что в голову придет. Как назло, туда лезут одни непристойные мысли после сегодняшней ночи. Кое-как получается их выгнать, чтобы уйти в родную абстракцию, но желание подняться наверх и потребовать продолжения банкета периодически все еще одолевает. Я умудряюсь закончить набросок к тому моменту, как приходит Сережа, только из-за того, что холст чуть больше альбомного листа. Дверь открывается, когда я как раз заканчиваю с палитрой. — Уже? — удивленно спрашиваю, обернувшись. — Чуть раньше, — пожимает плечами Разумовский. Он подходит, становится позади и обнимает за талию. — Я могу уйти, если мешаю. Просто хотел побыть с тобой подольше. — Оставайся, — говорю, запрокинув голову назад, чтобы он мог поцеловать меня. О своем решении жалею довольно быстро. Я-то думала, что Сережа уйдет на диван или в кресло, но он продолжает стоять на том же месте и одним своим присутствием уводить мысли все дальше и дальше от рабочего процесса. При этом ничего для этого не делая. Нет, надо что-то делать. — Не хочешь тоже попробовать? — спрашиваю я, указав подбородком на картину. — Я испорчу все, — неуверенно говорит Разумовский. — Не испортишь. Порисуй со мной. И снова попадаю впросак. Он не становится рядом и не берет себе новые инструменты, нет. Сережа скользит пальцами по моей правой руке, прижавшись к спине еще теснее, и обхватывает ладонь, держащую кисть. Боже. Он точно меня с ума сведет. Я пытаюсь сосредоточиться на холсте и краске, которая ложится на него, следуя за аккуратными движениями, но думаю только о том, насколько хорошо и знакомо чувствуется Сережино тело. Он подается чуть вперед, а ладонь сползает с талии на бедро, выводит по нему линии, переплетая и соединяя их. Я смотрю только на холст и напоминаю себе, что Разумовский не делает ничего такого, от чего у меня может так сносить крышу. Бесполезно. Сережа, явно забывшись, ведет рукой дальше, оглаживает внутреннюю сторону бедра. В чувства его приводит мой судорожный вдох и дрогнувшая кисть. — Прости, — бормочет он, тут же вернув ладонь на талию. — Прости, я… Мы так делали уже, и я отвлекся. Не обращай внимания. Ты готова идти? Мы можем… — Покажи, — прошу я, перекладывая палитру на столик рядом. — Что? — настороженно уточняет Сережа. — Покажи, как мы делали. Разумовский медлит, легко держит мою руку, когда я опускаю кисточку в краску. — Уверена? — спрашивает он. — Очень. Покажи, пожалуйста. Сережа вновь управляет кистью, осторожно ведет по эскизу. Ладонь вновь проделывает путь до бедра, гладит и слегка давит на внутреннюю сторону. Я двигаюсь, сажусь удобнее и послушно развожу колени шире. Дразнящие мазнув пальцами по резинке штанов, он поднимается выше, пробирается под футболку. Я уже совсем не контролирую кисть, полностью позволяю Сереже руководить и лишь цепляюсь свободной рукой за подставку на мольберте. Чувствую, как пальцы неторопливо оглаживают ребра и спускаются обратно к животу, а потом все заново и так несколько раз, пока я не начинаю ерзать от нетерпения. Сережа отвлекается и убирает мои волосы от шеи, невесомо проводит языком по коже. Пальцы опять дразнят, но на этот раз недолго. Я вздрагиваю, ощутив легкое прикосновение к груди над бюстгальтером. — Все в порядке, Ася? — спрашивает Разумовский и целует меня в шею. — Да, — отзываюсь, облизнув губы. — Да, в порядке. Сережа сдвигает кружево вниз, мельком задевает чувствительную кожу. Я дергаюсь, тихо застонав, и в следующем поцелуе чувствую его улыбку. Картина не интересует меня совсем, весь мир сошелся на этих ловких пальцах, что опускают чашечку еще ниже и медленно играются со мной, пока кисть продолжает двигаться по холсту. Не знаю, что получится в итоге, но это точно нужно будет сохранить на память. — Если бы все было, как раньше, я бы сейчас повел руку вниз, — тихо говорит Сережа мне на ухо. — В таком положении не очень удобно, но… — Здесь есть диван, — быстро говорю я, наклоняя голову, потому что хочу еще поцелуев. Разумовский, усмехнувшись, последний раз гладит большим пальцем сосок и, как и обещал, опускает ладонь вниз, пробираясь под пояс штанов. — Диван есть, — соглашается он и касается губами плеча. — Но я еще немного помучаю тебя, хорошо? — Хорошо, — кое-как выдавливаю я. Сережа заставляет подвинуться еще немного вперед, оттягивает резинку трусиков и окончательно просовывает руку мне между ног, находит клитор. Если бы не дополнительная поддержка, я бы уже выронила кисть. Разумовский целует шею, легко кусает и ведет пальцами вниз, распределяет смазку, насколько это возможно в таком положении. Вновь касается чувствительной точки, медленно ласкает и наконец отпускает мою руку. Кисть падает на пол, разбрызгивая краску, но кому какое дело? Сережа уже лезет ладонью под футболку, чтобы освободить от кружева вторую грудь, сжимает пальцами сосок, слегка оттягивает. Я цепляюсь за его предплечье внизу и, помня ночное требование Птицы, не пытаюсь сдерживаться. Сережа совершенно точно знает, что нужно делать с моим телом, чтобы заставить его пылать от желания, и я счастлива ему это позволить. — Как ты хочешь? — спрашивает он, лизнув кончик уха. — Я… Я не знаю, я просто хочу его, и мысли никак не хотят сложиться в слова, не говоря уже о предложениях. Его пальцы дразнят, меняют темп, и думать о чем-то другом просто невозможно. — Я могу довести тебя так, и мы пойдем в галерею, — шепчет Сережа. — Или… — Или, — выдыхаю я. — Хорошо. Он внезапно останавливается и убирает руки, отодвигается. Я хватаюсь за столик и едва не въезжаю рукой в краску. Разумовский шагает так, чтобы встать сбоку, и помогает мне подняться на ноги. Низ живота тянет почти до боли, и я толкаю его в грудь в сторону дивана. Сережа послушно отходит, скользя восхищенным взглядом по моему лицу. — Садись, — требую я, когда его ноги упираются в мягкие подушки. Разумовский слушается и тянет мои штаны вниз. Смотрит в глаза. Я киваю. — Да. Он снимает их вместе с бельем, а я переступаю и сажусь на него сверху, лицом к лицу. Почему-то именно эта поза кажется сейчас безумно важной. И очень подходящей, особенно когда Сережа двигается ближе, упираясь в меня каменным стояком, скрытым джинсами. — Это было, да? — тихо спрашиваю, стаскивая с него футболку. — Не здесь, и я не помню деталей, но так было. — В моем офисе, — говорит Сережа и раздевает меня окончательно. — В наш первый раз. Он вжимается в меня снизу и одновременно смыкает губы на груди, гладит ладонями спину. Я обнимаю его, держусь за сильные плечи, вплетаю пальцы в волосы, пока он ласкает языком уже до одури чувствительный сосок, периодически слегка прикусывая его. Рука вновь спускается к промежности, слегка дразнит. Я умудряюсь отстраниться настолько, чтобы можно было расстегнуть его джинсы и провести по члену хотя бы через белье, и наконец услышать, как стонет уже Сережа, уткнувшись лбом мне в плечо. — Подожди, — прошу, и он тут же убирает руку, сводящую меня с ума. — Сейчас. Я слезаю с него, чтобы помочь снять оставшуюся одежду, и на несколько секунд меня посещает неуверенность из-за собственной наготы. Но Сережа так сморит… Будто ничего прекраснее не видел. А стоящий колом член явно говорит о том, что зрелище его ничуть не разочаровывает. Я отмечаю, что мне крайне повезло, а Разумовский затаскивает меня обратно к себе, но не дает сразу начать, удерживает за тазовые косточки. — Не спеши, — говорит он, возвращая ласку на клитор. — Был долгий перерыв. Тебе будет больно. — Но я хочу сейчас, — жалобно протягиваю и кусаю нижнюю губу. — Чего ты хочешь, любимая? — шепчет Разумовский, касаясь входа. — Скажи мне. — Тебя, — выдыхаю, уткнувшись ему в плечо. — Расскажи, — требует Сережа и медленно проникает в меня пальцем. — Давай. Я чувствую, как щеки заливает краска, но все равно говорю: — Хочу твой член в себе, хочу ощутить, как ты заполняешь меня, как двигаешься внутри, все быстрее, как целуешь, удерживая за волосы, хочу, чтобы… Что насчет защиты? — Ты пьешь таблетки, — хрипло отвечает Разумовский, добавляя второй палец. — Хочу, чтобы ты кончил в меня, хочу чувствовать тебя в себе и видеть, как тебе хорошо… Я запинаюсь, теряясь в ощущениях. Сережа заставляет приподняться, направляет и упирается в меня головкой, аккуратно входит. Не пытаясь насадиться сразу, доверяюсь его рукам и медленно опускаюсь. Разумовский прав, было бы больно. Он так восхитительно сильно растягивает меня, что сделай я так, как хотела, завтра бы стонала уже не от наслаждения. Но сейчас именно от него, особенно в момент, когда сажусь на него полностью. — Умница, — шепчет Сережа, сжимая мои бедра. — Как же в тебе хорошо, я… Он замолкает и смотрит на меня. В его глазах синева смешивает с желтым. — Давай, мышка, — просит он. Они? — Подвигайся сама. Я слушаюсь, не отводя взгляда, а его ладони все равно задают темп, удерживая от слишком резких действий. Убедившись, что мне не будет больно, Разумовский подается бедрами вперед, толкается в меня чуть сильнее, продолжая съедать этими невозможными разноцветными глазами. Я сжимаю его плечи, тянусь за поцелуем и получаю его, пока скорость движений еще позволяет. Сережа вплетает пальцы мне в волосы и не дает отстраниться, делает так, как я просила, проникает языком в покорно открытый рот. Другую руку просовывает между нами, чтобы коснуться клитора, сбивая этим с ритма. — Я знаю, что сейчас ты хочешь сильнее, — говорит Разумовский, отстраняясь. — Готова? — Да, — отвечаю в его губы. Он отпускает волосы, позволяет вновь обнять его и толкается резче и быстрее, заставляя меня вскрикнуть. — Еще так, — умоляю, вцепившись в него. Сережа слушается и меняет темп, двигается сильнее и все с большей скоростью, совершенно сводя меня с ума. Я еще пытаюсь подстроиться, но ноги разъезжаются, и сделать это никак не получается. Ему и не нужно, он удерживает за бедра, чтобы не пыталась, и продолжает, погружается снова и снова, не оставляя даже шанса быть тише. Это настолько остро и много, что мне кажется, будто я не выдержу, будто вот-вот наступит разрядка. Но мне редко так везет, и Разумовский об этом, кажется знает. Он замедляется и останавливается совсем, выходит и снимает меня с себя. Я смотрю на него совершенно ошалевшими глазами и только следую за его движениями. Становлюсь на диван коленями и опираюсь на спинку, выгибаюсь под ладонью, что давит на поясницу. Он прижимается ко мне сзади, целует позвоночник и останавливается между лопатками. — Хочешь так? — спрашивает, водя членом по клитору. — Да, да, пожалуйста. Собственный голос кажется мне чужим, потому что я обычно не звучу так жалобно. Сережа выпрямляется, плавно толкается внутрь и входит сразу до конца. В этой позе он ощущается иначе, но я уже достаточно растянута, чтобы не чувствовать боли, только желание, усилившееся из-за такого давления. — Как? — спрашивает Сережа, поглаживая меня по бедру. — Жестче, — прошу, сжав обивку. — И быстрее. Он подается назад и входит снова, полностью приняв во внимание мои слова, вбивается резко и быстро, склоняется, чтобы достать пальцами до клитора и помочь достигнуть разрядки. Я выгибаюсь сильнее, двигаюсь ему навстречу, стремясь получить больше. Колени едва держат, а удовольствие все сильнее разгорается внизу живота. Я задыхаюсь, выстанываю его имя, оба имени, умоляю не останавливаться, еще чуть-чуть, еще немного… Сережа двигается особенно резко, и это становится финалом для меня, я теряюсь в оргазме, а Разумовский не останавливается, продолжает массировать клитор, жестко двигаясь во мне. И когда я думаю, что вот сейчас уже будет неприятно, он делает последний глубокий толчок и замирает, прижавшись грудью к моей спине. Я нахожу в себе силы, чтобы завести руку назад и коснуться его чуть влажных волос, прошептать: — В тот первый раз было не так. — Нет, не так, — соглашается он спустя пару секунд. — Ты помнишь? — Смутно. Думаю… — Я осекаюсь, когда он выходит из меня и помогает сесть на диван, сразу же обнимает, прильнув к спине. — Думаю, нам надо еще такую терапию. У нас было в лифте? — Было, — смеется Сережа и вздыхает, все еще не отошедший от нашего бешеного забега. — Мы были пьяны. Мне пришлось остановить его между этажами и заблокировать на время, потому что ты не захотела ждать и стащила с меня брюки прямо там. — На меня не похоже. Хотя, после сегодняшнего не удивительно. — Я люблю тебя, — тихо говорит Разумовский. — Не больно? Я не?.. — Нет. Ты не. Поцелуй меня. *** Первый настоящий проблеск в памяти случается внезапно. Просто одним вечером Олег приходит в офисе, когда Сережа отсутствует, и просит Марго включить трансляцию. Я понимаю причину только после того, как вижу на экране разгромленный особняк, кое-где горящий, и Чумного Доктора, который подтаскивает к камере человека, измазанного в грязи и крови. — Ты действительно думал, что я за тобой не приду? — спрашивает он, швырнув мужчину на пол. Тот пытается отползти, но на спину ему давит массивная подошва. — Решил, что можешь безнаказанно вредить честным людям? — Это кому? — отстраненно спрашиваю, не отводя взгляда от экрана. — Это тебе, — любезно подсказывает Олег. — Авария не была случайной. Этот человек ее подстроил, хотел поранить тебя и напугать Разумовского. — А?.. — Трансляция персональная. — Ясно. Я замолкаю, наблюдая, как человек на экране вопит и корчится на полу, испугавшись пламени, взметнувшегося рядом. И тогда-то и вспоминаю тот момент. …— Больно, наверно, — говорю я, наклонив голову, потому что камера немного съехала. — Ты же вроде всегда призываешь его к минимальному насилию, — замечает Волков, развалившийся на диване. — Так это ж педофил, — пожимаю плечами, указав на экран. Там как раз видно всполохи огня, который поджигает затейливую деревянную (как удачно-то) скульптуру медведя. — Сам виноват. — Не поспоришь. Уф. — Волков морщится, глядя на происходящее. — А вот это действительно больно. — Мне кажется, я слышала, как треснула кость. — Тебе не кажется… — Я просил его удержаться от мести, — говорит Волков. — Но… — Но я кое-что помню, — прерываю его, глядя на своего драгоценного супруга в маске. — Серьезно? — хмыкает Олег и садится на диван, вздохнув. — В принципе, я не удивлен, что именно в такой момент. Да уж.