Есть ли в небе лисы?

… — Отпусти, я не смогу, слышишь?! Я не смогу, не смогу, отпусти! Кто-то крепко держит меня, а я все пытаюсь и пытаюсь вырваться, меня неудержимо тянет к пламени, которое сжирает дом. Оно убьет меня, я точно знаю, что никого там не осталось, никто бы не выжил в таком, и я не смогу, но все равно изо всех сил тянусь к нему. Лучше умереть, чем… Чем что?.. Я просыпаюсь, хватая ртом воздух. Сережа рядом садится и сразу просит Марго включить больше света, склоняется надо мной. Я закрываю лицо руками, до сих пор ощущая то отчаянное желание сдохнуть, потому что жить дальше больше нет никакого смысла. Настолько нет, что я готова вбежать в горящее здание, чтобы закончить это. Больнее уже не будет. — Ася, посмотри на меня, — просит Сережа, взяв за запястья, слегка тянет руки. Я позволяю убрать их, но взгляд направлен только в потолок. — Что тебе снилось, любимая? Расскажи. Я поворачиваюсь на бок, а Разумовский вновь ложится рядом, чтоб мне было удобнее обнять его и спрятаться от преследующего кошмара. Сережа накрывает меня одеялом, целует в висок и держит, пока я не перестаю дрожать. Еще немного выждав, чтобы сердце тоже успокоилось, начинаю говорить. Разумовский не перебивает, выслушивает до конца. — Что это такое? — шепчу я, постепенно приходя в себя под его осторожными прикосновениями. — Это же не воспоминания, но что тогда? — Мозг играет с тобой, — говорит Сережа, крепче прижимая меня к себе. — Всплывает какой-нибудь фильм, который ты смотрела очень давно, или книга, прочитанная лет в шестнадцать. Это пройдет, любимая, я обещаю. Как только память вернется… — А если не вернется? — чуть слышно спрашиваю, сжав его футболку в кулаке. — Если так и останется? — Мои чувства к тебе не изменятся, Ася, — спокойно произносит Разумовский. — Я люблю тебя, и приложу все усилия, чтобы ты тоже полюбила меня, снова. Думаю, Птица придерживается того же мнения. — Ага. Поэтому бегает от меня? — Хочет дать тебе время переварить ситуацию с Чумным Доктором. Ага. Как в анекдотах? Большой и сильный мужик с огнеметами испугался жены со сковородой? — Я переварила. Хватит уже. — Я скажу ему, — обещает Сережа, и по голосу слышно, что улыбается. — Поспи еще немного, хорошо? Я с тобой. Пожалуй, только поэтому я и могу закрыть глаза. Его присутствие подобно щиту, гарантирующему безопасность. И даже если меня вновь настигнет кошмар, Сережа будет рядом, чтоб отогнать его прочь. Я цепляюсь за эту мысль, за его близость и тепло, но все равно кажется, что уснуть уже не смогу. Утром выясняется, что смогла. Правда, просыпаюсь я одна, но это не страшно, кошмары ушли вместе с ночной тьмой. Потянувшись, уже привычно смотрю на тумбочку, где стоит ваза с разноцветными гипсофилами. Похожий пышный букет я только вчера сохранила в галерею из интернета, чтобы позже нарисовать что-то наподобие. Н-да, плюсы того, что замужем за программистом, который серфит твою историю в браузере. Надо будет забить в поисковик что-нибудь поинтереснее, а потом понаблюдать, как он краснеет и бледнеет. Возможно, я так даже делала. Сегодня у меня запланирована встреча со Славиком, который очень сожалеет, что приходится беспокоить свою любимую художницу, но выставка чхать хотела на мою потерю памяти. Остается только радоваться, что картины для нее были написаны заранее, я пока просто балуюсь и порчу холст и скетчбук. Когда-нибудь сделаю подборку только из нынешних работ, представлю это как что-то неординарное. Может быть. Сейчас же я просто выползаю на завтрак после душа. Вчера Волков первый раз за все это время вывел меня на пробежку, а днем была тренировка, на которой я задалась вопросом, на кой черт мне понадобилось учиться бить людей? Это настолько на меня не похоже, что можно было бы подумать, что Олег просто решил пошутить, но мышечная память говорит об обратном. Да и кое-какие проблески в голове тоже. Похоже, мне было нечем заняться. Мышцы сегодня побаливают, но и вполовину не так сильно, как болели бы, если б все это было впервые. — Доброе утро, — говорю я, заходя на кухню. Сережа, стоящий возле кофемашины, оборачивается и улыбается. — Доброе утро. Как ты? Выспалась хоть немного? — Сойдет. Я подхожу ближе и вклиниваюсь между ним и столешницей, берусь за кружку, которую он как раз собирается снять с подставки. Разумовский касается губами моего плеча через футболку и обнимает за талию, прижимает к себе теснее. — Когда тебе нужно к агенту? — спрашивает он, зарываясь носом мне в волосы. — Я думала, ты мое расписание знаешь лучше, чем я, — замечаю, нажимая кнопки на кофемашине, на которые он показывает. — Иногда, — уклончиво отвечает Сережа. — Славик ждет меня к двенадцати. Не знаю, когда вернусь, мы будем пытаться сообразить, как вести себя на выставке, если память так и не восстановится. Вряд ли это произойдет за неделю, так что придется продумать стратегию. — Я освободил вечер, — говорит Разумовский, двигая ближе коробку с миндальным молоком. — Хочу пригласить тебя на свидание. — Звучит отлично. — Я могу заказать столик в нашем любимом месте или можем расположиться на крыше, только вдвоем. — Я за второй вариант, — быстро говорю перед тем, как начать взбивать пену. — Как скажешь, любимая. Нет, от этого серьезно можно поверить в себя. Пока я занимаюсь пенкой, Сережа стоит рядом и продолжает обнимать меня, очень ненавязчиво оглаживает руками талию и периодически целует в плечо, с которого сползла футболка. Не моя. — Тебе и правда нравится прикасаться ко мне? — тихо спрашиваю, заливая готовое молоко в кофе. — Очень, — шепчет Сережа. — Я перехожу грань? — Совсем нет. Не хватает одной детали. Я отодвигаю кружки и разворачиваюсь в его руках, обнимаю за шею. Разумовский наклоняется, но оставляет мне пару сантиметров, чтобы могла передумать. Я их успешно сокращаю и целую его, раздумывая, насколько высока вероятность того, что на крыше нас могут застукать без штанов. *** От Славика я возвращаюсь в полудохлом состоянии. PR-директриса Vmeste строго-настрого запретила афишировать мои проблемы с памятью, дабы избежать ненужных слухов и сплетен, а также «старых знакомых», которые резко активизируются и попробуют получить выгоду с этого. В итоге нам пришлось разбирать по косточкам список гостей, которых организаторы пригласили на выставку. Впрочем, они — полбеды, будут же и люди, которых в список не внесли. Утешает только то, что Сережа идет со мной, он уже в мессенджере пообещал отгонять особенно назойливых. В середине встречи Шуре надоело сидеть в приемной, и он завалился в кабинет. После этого обсуждение пошло еще веселее. — Привет, — говорю я, заходя в офис. — Привет, мышка, — отзывается Птица, подняв на меня взгляд. — Дай мне несколько минут. Я закончу дела и передам ему контроль. Кивнув, собираюсь уйти в спальню, но задерживаюсь возле автоматов, притворяюсь, что выбираю газировку. Взяв какую-то незнакомую, читаю этикетку. Набравшись смелости, возвращаюсь к столу, смотрю на Птицу. Он отвлекается от документов и обращает внимание на меня, откидывается на спинку кресла. — А ты со мной всегда так мало времени проводишь? — спрашиваю, надеясь, что голос не звучит обиженно. — Нет, не всегда, — просто отвечает он. — Тебе легче с Сережей. — А если память не вернется, так и будешь прятаться? — Сережа придет за тобой минут через пять, душа моя. Птица берет ручку и опять горбится над бумажками. Я всерьез думаю о том, чтобы потрясти банку и открыть над ним. Ладно. Не хочет — не надо. Ставлю газировку на стол, потому что пить ее все равно не хочу, и собираюсь уйти, но Птица перехватывает меня за запястье. Развернувшись, смотрю на него. — Я не хочу давить на тебя, мышка, — говорит он, притягивая чуть ближе. — Не хочешь давить или просто не хочешь общаться, пока память не вернется? — уточняю, и уже даже не пытаюсь как-то скрывать раздражение. Он усмехается, отодвигает кресло и вдруг резко дергает меня на себя. Я такого поворота событий не ожидаю, и устоять на ногах без помощи, естественно, не удается, приходится опереться свободной ладонью на его плечо и чуть ли не рухнуть сверху. Птица на этом не останавливается, тянет еще ближе, заставляет сесть к нему на колени и прижимает к себе, не давая сдвинуться, замирает. Я держусь за его плечи и прислушиваюсь к ощущениям. Что-то очень знакомое. — Мне все равно, вернется твоя память или нет, — тихо произносит Птица. — Я каждый проклятый день горю заживо без возможности хотя бы прикоснуться к тебе так, как раньше, мышка. Но и пугать не намерен. — Да, это было совсем не пугающе сейчас, — скептически замечаю, осторожно обнимая его. — Сама напросилась. Пожалуй. Птица опускает руку, будто хочет залезть ладонью мне под блузку, но вместо этого поднимает ее обратно, гладит поясницу через ткань. Отодвинувшись еще немного от стола, помогает устроиться удобнее, водит по колену. — Так это было бы раньше, — говорит он, когда я немного расслабляюсь и уже сама жмусь к нему. — Мне нравится, — тихо замечаю я. — Не прячься от меня больше. — Не буду. Я иногда имею неосторожность недооценивать тебя, мышка. Видимо, не все так плохо с твоей памятью, раз ты не бежишь в ужасе после того, как увидела костюм. — Ну, за все время вместе не сбежала же. Значит, не боялась. — Отдохни пока. Сережа придет за тобой. Вопреки словам, Птица еще некоторое время обнимает меня и отпускает только после того, как невесомо целует в шею. На сей раз я все-таки ухожу, гадая, сколько раз отталкивала его прежде, чем мы сблизились так же, как с Сережей, если у Птицы выработалась такая реакция. В спальне я наскоро принимаю душ и переодеваюсь, решив, что сегодня на улице достаточно тепло для легкого голубого платья с белыми цветами. Рукава у него длинные, хоть и свободные, так что вряд ли замерзну. Даже если и так, то всегда можно спуститься и взять куртку. По приоткрытой двери раздается стук тогда, когда я закрепляю белый ободок на волосах. Разумовский, получив разрешение, заходит, а я сразу направляюсь к нему. — Ты чудесно выглядишь, — говорит Сережа, взяв меня за руку. Неопределенно пожав плечами, собираюсь пойти к двери, но он останавливает и разворачивает к себе. Коснувшись щеки, добавляет: — Ты очень красивая, Ася. Не сомневайся в этом, пожалуйста. — Попробую, — виновато улыбаюсь и, повернув голову, целую его ладонь. — Идем? Мы выходим к лифту, где Сережа нажимает последнюю кнопку и объясняет, что свободный доступ в это место есть лишь у нескольких людей, как и к его офису. После появления Чумного Доктора он ужесточил меры безопасности, чтобы к нему ненароком не заявились посторонние в неудачный момент. Ага, значит, застукать все-таки могут. Ну да, было бы неловко, если бы прямо в офис ввалились полицейские в тот момент, когда на столе разложены чертежи убийственного костюма. Я осматриваю сначала стеклянную веранду с мебелью внутри, а потом прохожу сквозь развевающиеся белые занавески, чтоб посмотреть на город, пока Сережа раздвигает большую их часть, чтобы был обзор. Даже снаружи эта башня не кажется такой высокой, как здесь. Похоже, Разумовский очень сильно хотел отгородить себя от мира. Он подходит и кладет мне ладони на плечи, спрашивает: — Тебе нравится? Я разворачиваюсь, потому что даже ночной Санкт-Петербург для меня сейчас является менее завораживающим зрелищем, чем Сергей Разумовский в мягком теплом свете изящных фонарей. — Очень, — честно говорю, обвивая руками его талию. — Я, наверно, была счастлива к тебе переехать. — Не совсем, — осторожно произносит Сережа, опуская взгляд. — Тебе не хотелось терять свое личное пространство в квартире. Поэтому мы ждали, когда ты будешь готова. — Личное пространство? Ты же мне целый этаж отдал. — Тебе все еще было плохо после расставания. Разумовский отодвигается и ведет меня внутрь веранды, где на небольшом столике с прозрачной поверхностью уже все готово. Мы устраиваемся на мягком диванчике, а Сережа разливает по бокалам вишневый сок, потому что ничего алкогольного мне из-за лекарств пока нельзя. — Как прошла твоя встреча? — спрашивает он, двигаясь поближе. Я расстегиваю босоножки и подгибаю под себя ноги, разворачиваюсь так, чтобы можно было смотреть на Разумовского прямо. — Будет феерия, — сообщаю, любуясь, как свет играет в насыщенном цвете напитка. — Я не всех гостей забыла, но если столкнусь с теми, кому не повезло, будет весело. — Я помогу, — заверяет Сережа, двигаясь ко мне еще чуть-чуть. Он поправляет мой ободок, ласково проводит пальцами по щеке. — Мы справимся. — Верю, — улыбаюсь я, и это чистая правда. — Расскажи мне больше о том, как мы встретились. Почему нам пришлось изображать пару? Ну, в принципе, то, что заварила все это я, причем случайно, — ожидаемо и вполне в моем духе. Вернув пустой бокал на стол, я все слушаю и слушаю, как Сережа говорит о нашей первой выставке, о поцелуе, который спровоцировал Птица, о том, как ему было неловко, и как я оправдала надежды на взаимность. Мне кажется, его голос можно слушать хоть всю ночь, пусть только рассказывает о том, как нам было хорошо вместе. В конце концов, я пересаживаюсь еще ближе и оказываюсь в его объятиях. Ласковые и такие нужные прикосновения скользят по шее, и я не удерживаюсь, целую Сережу, прервав историю. — Я люблю тебя, — говорит он, отстранившись на пару миллиметров. — Я совершенно точно уверена, что тоже тебя люблю, — шепчу и вновь тянусь к нему. Сережа легко целует меня и тут же прекращает, дразнит, пока его ладони гладят спину. Я улыбаюсь и поддаюсь на его игру, позволяю этим манящим губам касаться щеки, виска и даже кончика носа, не переходя к главному. Разумовский за руки тянет ближе, сажает к себе на колени и продолжает неторопливую ласку, от которой по коже ползут мурашки. Я все-таки умудряюсь поймать его губы своими, и он целует уже не так мягко, скользит языком по нижней, вырывая из горла тихий вздох. Я обнимаю его за шею, даю углубить поцелуй и уже не думаю ни о какой потере памяти. Мне слишком хорошо сейчас, здесь. С ним. И одновременно странно. Сережа одним лишь касанием считывает реакцию моего тела, не пытается зайти дальше, продолжая мучить меня поцелуями, то совсем невесомыми, то глубокими, обещающими большее, если я захочу. Он не настаивает, не лезет под платье и ничего не требует, лишь обнимает и целует, будто всего этого ему уже достаточно. Я глажу его по щеке, завороженно смотрю в синие глаза и пытаюсь осознать тот факт, что можно кого-то так сильно любить. *** Я кричу, и кто-то хватает меня за плечи. Инстинктивно пытаюсь вырваться, но слышу знакомое «мышка» и перестаю дергаться, обмякнув в сильных руках, которые просто сгребают в охапку и держат. Перед глазами все еще кровь, и ее так много, особенно у меня на руках. И голос. Почему она не остановилась? Я не хотела в нее стрелять! Олег, я… Я не хотела, я… — Тише, душа моя. Я здесь. Это сон. — Я не понимаю, — шепчу, всхлипнув. — Что это за сны? — Сережа говорил тебе, что память играет с тобой злые шутки. Это пройдет. Я отстраняюсь от Птицы, но он не отпускает до конца, продолжает держать мои руки. — Я видела кровь. Много, и кто-то кричал, а мои руки были в крови и… — Это сон, — твердо повторяет Птица. — С твоими руками все хорошо. Ты… Был момент, когда ты пролила на себя красную краску, мышка. Возможно, дело в нем. — Наверно, — надломленно отзываюсь и прячу лицо в ладонях. — Что мне сделать для тебя? — спрашивает он. — Не знаю. Я не знаю, я… Выдохнув, поднимаю голову и смотрю на него. Явно не ложился, все еще в джинсах и черной кофте с тремя пуговицами на воротнике. Конечно, расстегнутыми. И босиком. Мой взгляд скользит по голой коже, поднимается к губам, к глазам. Птица все еще ждет адекватный ответ на свой вопрос, но я не могу ничего придумать. Кровь все еще очень яркая в голове, я словно ощущаю ее на руках, как она стягивает кожу, как… — Мышка. — Птица перехватывает дрожащие пальцы, которые начинают скрести ладонь. Там все еще засохшая кровавая корка. — Сердце мое. Чем тебе помочь? Я смотрю на него еще пару секунд, а потом беру за воротник и притягиваю к себе, целую без предисловий, не спрашивая. Он мешкает всего мгновение, а потом отвечает, да еще как. Вся горечь от невозможности быть вместе эти дни, страх, что его забыли, боль от того, что любимая женщина может испугаться, все это будто скручивается и взрывается внутри него. Птица вплетает пальцы в волосы, удерживает, чтобы я не могла отстраниться, а я и не собираюсь, я уступаю инициативу, открываюсь навстречу его языку и хочу прижаться теснее, застонав от ощущений в голодном до близости теле. Он двигается вперед, вынуждая лечь и нависает сверху. Отстраняется, тяжело дыша, и смотрит в глаза. — Еще, — прошу я, судорожно отпихивая от себя одеяло. — Еще, пожалуйста, Птиц. Он наклоняется, втягивает меня в новый поцелуй, не менее жадный. Ложится рядом, забирается рукой под футболку, гладит по ребрам и касается пальцами груди. Я выгибаюсь навстречу ласке, даже легкое трение уже сводит с ума и отдает пульсацией между ног. — Тише, сердце мое, — шепчет Птица, целуя меня в шею. — Сейчас. Потерпи. Он сжимает сосок между пальцами, от чего я вскрикиваю и цепляюсь за его плечи. Задрав футболку почти до подбородка, проводит языком по ключице и быстро спускается ниже, к другой груди. Обхватывает губами, двигается плавно, одной рукой удерживая меня за талию, потому что я начинаю нетерпеливо ерзать под ним. Мне хочется раствориться в действиях Птицы, забыть о том, что видела во сне, о крови на руках. Но больше всего я хочу его самого. На мои стоны он лишь тихо смеется, продолжая ласкать языком грудь и терзать вторую пальцами. — Птица, — выдыхаю я, сжимая его плечи. Он спускается еще ниже, цепляет резинку пижамных шорт и, глянув на меня, стягивает их, швыряет прочь. Я бы, наверно, чувствовала себя неловко, но тело его знает, отзывается на каждое движение и подстраивается, я даже не замечаю, как следую легкому нажатию на бедру и развожу ноги. Птица устраивается между ними, проводит пальцем по промежности. Я судорожно вздыхаю, впиваясь в простынь. — Можно? — тихо спрашивает он, когда палец замирает у входа. — Да, — пересохшими губами шепчу я и вскрикиваю, потому что он толкается внутрь и одновременно накрывает губами клитор. — Птица! Он давит языком, водит им по кругу, аккуратно двигая пальцем. Я широко открытыми глазами смотрю в потолок и закусываю ладонь, чтобы не стонать слишком громко. Птица отстраняется и требует: — Убери руку. Я хочу тебя слышать. — Я не… — Громче, мышка. Я знаю, что ты можешь. Давай. Он вновь прикасается к клитору языком, и я послушно убираю руку. Он тут же берет ее и кладет на свою голову, сжимает. Это настолько неловко и так безумно заводит, что я даже не пытаюсь сопротивляться, вплетаю пальцы в его волосы, пока он творит что-то невозможное со мной. Я никогда не чувствовала ничего подобного, мне раньше не особенно нравился оральный секс, но с ним это безумно хорошо. Он входит уже двумя пальцами, давит на переднюю стенку, не отрываясь от клитора, то замедляет движения, заставляя меня ерзать и хныкать от желания, то задает такой темп, что ноги немеют. — Птица, я… Еще, пожалуйста, вот так… Он входит чуть резче, а я хочу попросить его не останавливаться, когда достигну пика, но не успеваю. Оргазм прокатывается по низу живота волной, сильной и острой от долгого перерыва, а Птица и не собирается отстраняться, продолжает ласкать меня, пока я изгибаюсь под ним. Он отодвигается лишь тогда, когда я убираю руку от его головы, делает несколько плавных движений внутри и вынимает пальцы. Я пытаюсь отдышаться, пока Птица утыкается носом в низ живота и тянусь к нему, чтобы притянуть выше. Он касается губами моих, дает самой выбрать, как именно я хочу его поцеловать. И я целую, пробую языком свой вкус и целую еще глубже. Тело наконец расслабляется, получив желанное удовольствие, но я бедром чувствую, насколько сильно он сам возбужден. Птица отстраняется и поправляет мою футболку, натягивает ее обратно. Я недоуменно смотрю на него. Он тянется к тумбочке и вытаскивает оттуда пачку влажных салфеток. — И все? — глупо спрашиваю я. — Тебе нужно поспать, — говорит он, мягко касаясь салфеткой моего бедра. — Мы очень эффективно сняли напряжение, мышка. Не теряй момент, кошмары не должны вернуться сегодня. — Но… Нет, подожди, ты же… Ты же тоже хочешь… — Отдыхай, — повторяет он, швыряя салфетки в корзину рядом с тумбочкой. — Не волнуйся об этом. — Птиц, а ты? — Я разве требовал что-то взамен? — интересуется он, хмыкнув. Ложится рядом и, накрыв меня одеялом притягивает к себе. — Спи, мышка. Поверь, видеть, как тебя выламывает от оргазма, — это более, чем достаточно. Спи. Я растерянно смотрю на него. Да, мне дико хочется спать, особенно после разрядки, ведь сейчас почти четыре утра, но… Разве он не хочет получить что-то в ответ? — Птиц, я тоже могу ртом. Или рукой, я… — Мышка, — строго прерывает он меня. — Я хочу, чтобы ты сейчас легла спать. Не добавляй мне поводов открутить голову твоему бывшему мужу, их и так достаточно. Поверь, он жив только из-за того, что ты расстроишься, если я его выпотрошу. Спи. Иначе я сделаю это с тобой еще раз, а потом снова и снова, пока ты окончательно не выдохнешься. — Это что, угроза? — уточняю я, позволяя себе наконец расслабиться в его руках. — Обещание. Спи, сердце мое. У нас полно времени. Я с удовольствием возьму тебя позже. Позже — это когда? Потому что я могу биться об заклад, что готова буду умолять об этом уже с утра.