Есть ли в небе лисы?

Я сижу в машине, высунув ноги наружу, и рассматриваю россыпь мелких саднящих царапин на руках. На мне куртка Грома, потому что моя вся вымокла от снега. Неподалеку переругиваются Игорь и моя сестра, пока пожарные пытаются потушить огонь. Я поднимаю голову и пытаюсь найти взглядом Тири, но ее нигде нет. На меня тоже сейчас никто особого внимания не обращает. Полиция еще не доехала, а все усилия пожарных направлены на то, чтобы не дать пожару разгореться сильнее. Полина и Гром опять сцепляются в словесной перепалке возле машины «Скорой», куда грузят Рубинштейна. И все, кажется, про меня забыли. Хорошо. Я встаю и оставляю куртку на сиденье, обхожу машину. На секунду останавливаюсь, проверяю, не заметил ли кто. Нет. Присутствующим не до того. Удачно. Опустив голову, бреду в сторону леса. Особняк, который Птица выбрал своим убежищем, находится на краю коттеджного поселка, так что совсем скоро я уже заворачиваю за первое дерево иду дальше. Холод пробирается под свитер, снег попадает в кроссовки, которые совсем не предназначены для зимы. Я обнимаю себя руками, не прерывая пути. Озябшие пальцы цепляются за синтетическую шерсть, стискивают ткань. В голове почти ничего, там осталось лишь желание все закончить. Я не смогу. Пусть думают что угодно, я не смогу. Передвигаться здесь тяжело. Ночью был приличный снегопад, и, судя по всему, никто, кроме меня, так далеко не заходил. Да и зачем? Я тоже вряд ли долго продержусь. Слишком холодно, зубы стучат, а ноги еле двигаются. Я очень замерзла и дико хочу спать. Больше уже ничего не хочу. Когда деревья остаются позади, я разрешаю онемевшим ногам перестать двигаться и опускаюсь на колени. Впереди замерзшее озеро, большое, в нем заснеженный островок, на котором примостились несколько сосен. Я думаю о том, что в воде будет быстрее, но когда пытаюсь подняться, то уже не могу. Сил не хватает. Еще некоторое время сижу и пустым взглядом смотрю на замерзшую воду. Краем глаза замечаю движение среди деревьев, но когда обшариваю их взглядом, ничего не нахожу. Может, птица. Я усмехаюсь, всхлипываю. Ложусь в обжигающий снег, сворачиваюсь и поджимаю колени к груди. Зажмуриваюсь. Мне кажется, что по татуировке кто-то водит рукой. Прикосновение настолько знакомое, что я даже открываю глаза, а сердце вспыхивает надеждой, но тут же гаснет вновь. Я одна. Может быть, галлюцинации. Да, скорее всего. Как и женский голос, незнакомый, который шепчет где-то рядом: — Нет, нет, нет. Ну что же ты делаешь? Я хочу прохрипеть, чтобы меня оставили в покое и дали закончить все это, но не получается. На предплечье сжимаются чьи-то пальцы. Мара Это похоже на вспышку во сне, долгом и, казалось бы, беспробудном. Магия, слитая воедино с отчаянием, пробивается в сознание скорбным воем, заставляет вспомнить, как дышать, как двигаться, как открыть глаза, тянет к себе, вынуждает шевелить тяжелыми крыльями. Мара не знает в этой новой жизни ничего, кроме имени, и того, что нужно подчиниться, преодолеть замерзшее озеро и упасть в снег рядом со съежившейся фигурой. То, что так грубо вырвало ее из сна, продолжает сиять, и Мара не может преодолеть эту тягу, касается чужой руки. Там, под тканью. Дрожь, что и так бьет все замершее человеческое тело, усиливается. Светловолосая девушка распахивает темные глаза, кажущиеся пустыми, смотрит сквозь Мару, а та на уровне инстинкта чувствует, этому слабому существу осталось совсем недолго. Она не сопротивляется, не борется и ждет, когда смерть заберет ее. — Нет, нет, нет, — шепчет Мара, смыкая пальцы на ее руке. Все внутри противится тому, что происходит. Так не должно быть. — Ну что же ты делаешь? Девушка шевелится, открывает рот, но издает лишь болезненный стон. Темные глаза захлопываются. — Посмотри на меня, — умоляет Мара и крепче сжимает предплечье. — Я смогу… Она не успевает договорить и додумать, что именно может. Ее ослепляет новая вспышка, еще более яркая, чем та, что прервала сон. А потом приходит холод, обжигающий и всепоглощающий холод, от которого больше не спасает оперение, ведь вместо него лишь промерзшая до последней нитки одежда. Мара задыхается, пытаясь отделить свое сознание от девушки, от тех чувств, что она испытывает, скребет по снегу неожиданно короткими ногтями, будто это может помочь отогнать отчаяние и ужас. Если сейчас не успокоиться, они обе погибнут. Несколько драгоценных секунд уходят на то, чтобы хоть немного прийти в себя. Мара не понимает до конца, как это произошло, но внутри живет ощущение, что все верно, она на своем месте. Постепенно это вытесняет панику и заставляет думать, вспоминать. — Сейчас, — шепчет она и закрывает глаза, которые видят уже не так остро. — Сейчас. Когда у Мары все-таки получается сосредоточиться, становится заметно теплее. Ее сила, теплая и яркая внутри, греет озябшие руки и ноги, разгоняет по венам кровь. Шумно выдохнув, она разминает пальцы. Снег под ней тает, и из-за этого одежда промокает, липнет к телу, делая только хуже. Нужно больше. Мара сжимает кулак, вытаскивает из своей души все, что только можно. Дергается, услышав голоса, силится понять, что они сулят. Она еще слишком слаба, чтобы дать отпор. — Это свои. Мара распахивает глаза и смотрит на девушку перед собой, которая лежит в точно такой же позе. Взгляд все такой же потухший, кажется, что ей уже все равно, но где-то глубоко в переплетении их душ чувствуется нежелание вредить людям, которые приближаются. — Ася, — шепчет Мара, выцепив одно единственное имя в общем теперь уже сознании. Она потягивает руку, чтобы коснуться девушки, но пальцы лишь погружаются в талый снег. Кто-то падает рядом на колени, хватает Мару за плечи и поднимает, укутывает в теплую ткань. Она не сопротивляется, доверившись инстинктам, закрывает глаза и сдается подступающей тьме. *** Мара, лежа головой у кого-то на коленях, сосредоточенно копается в новой памяти. Своей у нее нет, а чтобы преодолеть безысходность и боль и добраться до обычных моментов, уходит немало сил. Никакой помощи от Аси больше нет, девушка совершенно отключилась от реальности, падая в такое желанное забытье. Мара не хочет ее тревожить, ведь вместе с ней вернется и агония, от которой она еще не научилась отгораживаться. Лучше самой, чем тревожить это несчастное создание, ставшее ей почти родным за время путешествия по запутанным чертогам памяти. Мара приподнимается и садится ровно, качает головой в ответ на вопрос Полины, сестры девушки. Они едут домой, так ей сказали, и в голове возникает образ сияющей башни, где хорошо и безопасно, где… Мара прижимает ладонь к сердцу. Где больше нет тех, кого так сильно любила маленькая разбитая душа. Она старается не смотреть в окно, упирается взглядом в сидень напротив и просто дышит, ждет, когда отступит боль. В конце концов, закрывает глаза и мысленно вновь и вновь обращается к замученной Асе, обещает, что все будет хорошо, что это пройдет, но не находит ни малейшего отголоска веры. Мара и сама не уверена в своих словах, но и молча переносить страдания поломанной девушки не может. За всеми этими тревогами прибытие домой оказывается незамеченным. Мара приходит в себя, когда машина останавливается. Как жаль. Она хотела взглянуть на сияющий образ башни со стороны. Может быть, еще удастся. Ей ведь до сих пор непонятно, что вообще произошло, почему сон прервался, как вышло, что они с Асей теперь связаны. Маре кажется, что она вот-вот поймает нить, за которую нужно потянуть, дабы распутать клубок, но она вновь ускользает из рук. — Ась? — осторожно зовет парень, открывший дверь машины. Шура. Мара выпутывается из чужой куртки и скидывает с себя одеяло, вылезает наружу, схватившись за его руку. Этот человек дорог, ему можно верить, поэтому она послушно идет за ним, украдкой рассматривая исцарапанные руки без когтей. Так странно. У нее нет ни капли своей памяти, но Мара уверена, что когти должны быть. Она не прислушивается к тому, что обсуждают Шура и Полина, полностью положившись на доверие Аси к ним. Молча открывает стеклянную матовую дверь и заходит в просторное светлое помещение. Его офис. Мара, пошатнувшись, удерживается на ногах только благодаря Шуре. Ей никогда в жизни не было так больно, она уверена. Эти чувства душат, разрывают все внутри, сбивают с ног. Мысль о том, что Ася пришла бы сюда одна, делает только хуже, стоит лишь представить, какие страдания мучают эту несчастную душу. Мара чувствует лишь отголоски, но даже их хватает. Она вырывается из рук Шуры и Полины, которые говорят что-то, шагает дальше, прижав руку к сердцу, будто так может удержать его осколки вместе. Запнувшись о низкий столик, Мара чуть не падает, и это помогает обратить боль в злость. Яростно вскрикнув, она впивается в лакированную поверхность когтями и отшвыривает проклятый стол прочь под испуганные возгласы присутствующих. Гнев утихает так же быстро, как и вспыхнул. Она отворачивается, пряча изменившиеся руки. Успевает лишь раз провести по белым перьям перед тем, как они вновь исчезают. — Ася, — растерянно шепчет Полина и подходит к ней, но Мара отодвигается. — Дела, — бормочет Шура, но больше никак не комментирует внезапную вспышку. — Мне нужно, — произносит Мара и замолкает. Она и сама не знает, что нужно. Остаться одной, наверно, попробовать обсудить ситуацию с Асей. Вот только сможет ли девушка поговорить с ней сейчас? Каждый сантиметр этого места вызывает в ней лишь боль, возможно, стоит уйти куда-то еще. Мара осматривается, цепляется за чужую память. Там жилые комнаты, но она вздрагивает, едва подумав про них. Нет, туда она точно не пойдет. Взгляд останавливается на опрокинутом столе. Мара вздыхает. Это было лишнее. — Ась, давай ты ко мне пойдешь, — говорит Шура, коснувшись ее плеча. — Отдохнешь там, ладно? А то… Ну, у меня спокойнее. Мара кивает. Отдохнуть. Да, отдохнуть было бы неплохо. Тело болит, и она едва держится, ее сил не хватит, если не дать себе передышку. Возможно, потом их с Асей оставят одних, и они смогут немного пообщаться. Мара смотрит в сторону стола перед барельефом, вспоминает, как подходила к нему и садилась на колени к рыжеволосому мужчине, как все тело пело от любви к нему. Зажмуривается. — Ничего, — шепчет она, в очередной раз прижав руки к груди. — Я помогу. — Убей меня, — бесцветным голосом отзывается Ася. — Если действительно хочешь помочь. Мара выдыхает сквозь зубы и идет за Шурой. Никакие слова не облегчат агонию, в которой горит душа этого существа.