Есть ли в небе лисы?

Мара настороженно смотрит на застывшую на диване Асю. Девушка сидит, хмурясь, и о чем-то думает. Телом управляет все еще не она, но ее это, кажется, сейчас не особенно беспокоит. Рядом вертится Шура, которого Мара позвала сразу, как только ей удалось достучаться до Аси. Он единственный здесь, кому она готова доверять полностью и думает, что художница ее точку зрения разделяет. В конце концов, они довольно близки, и Шура точно имеет право знать, что происходит. К тому же, она была не уверена, к каким именно выводам придет Ася и не попытается ли перехватить контроль над телом, чтобы навредить себе. До этого момента девушка была в апатии, и ее сила воли никак не проявлялась, но состояние, в которое она пришла после внезапного открытия, сделанного Марой, разительно отличается. Лучше все предусмотреть. — Нет, ну это просто!.. Шура, начавший было говорить, замолкает, встретившись глазами с Марой. Сжав челюсти так, что кажется, будто зубы вот-вот треснут, он отворачивается и начинает беспокойно ходить по студии. Она просила его пока не высказывать своих мыслей по поводу всего происходящего, дать Асе возможность обдумать это самой. Мара продолжает настойчиво верить в то, что кулон является своеобразным сообщением, и не допускает никакой иной мысли. В глубине души она боится, что ошиблась, и тогда станет только хуже, ведь единственная хрупкая надежда рухнет, но ей нельзя сейчас показывать эти страхи. Пусть Ася зацепится за призрачный шанс увидеть своего Сережу снова, и тогда сможет восстановить хоть немного сил. До даты на кулоне осталось не так уж много времени. Мара сжимает кулаки и смотрит в пол. Если все правда… В груди зарождается болезненно острый гнев на Разумовского за то, что позволил такому произойти, за все то, что Мара чувствовала, стоило ей лишь коснуться Асиной памяти. За саму девушку. Хочется накинуться на человека, сотворившего с ней такое, и как следует… — Нет, — прерывает ее поток мыслей Ася. Она поднимает на Мару взгляд, и впервые за все проведенное вместе время в нем горит осмысленность. Надежда. — Я никому не позволю его трогать. Мара кивает. Это она тоже понимает, чувствует. Ася скорее переломает сама себе кости, чем позволит ей тронуть Сережу хоть пальцем. Именно поэтому Мара думает про второго. Ведь он же, скорее всего, и придумал разыграть взрыв и прочее, раз так легко отослал Асю с тем доктором. Значит… Мара вопросительно смотрит на девушку и ощущает ее волну раздражения, смешанную с желанием стукнуть Птицу в челюсть самой. Художница вздыхает и лишь качает головой. — Заслужил, конечно, но тело-то одно, — мрачно говорит она и наконец полноценно обращает внимание на Мару. Той очень хочется схватить Шуру и спрятаться за ним. Ася задумчиво бормочет: — Заразно это, что ли? — Что? — уточняет Мара. — Раздвоение личности. — Это не совсем то, — осторожно замечает она. — Я про общий концепт. Ладно, не обращай внимания, я… — Что она говорит? — напряженным голосом спрашивает Шура, застыв позади. — Что нельзя бить Разумовского, — отвечает Мара, пока Ася вновь погружается в размышления. — Я и не буду его бить, — заявляет наемник, фыркнув. — Я прибью его к чертовой!.. — Нельзя, — одновременно с Асей произносит Мара, отлично понимая, что девушка в любом случае не позволит этого. — Он ее чуть не убил!.. Увидев, как девушка вздрагивает, Мара поворачивается и строго требует: — Выйди из студии, если не можешь себя контролировать. Шура сердито пыхтит, но все-таки стремительно выскакивает в коридор, не забыв громко хлопнуть дверью. Ася провожает его рассеянным взглядом и снова погружается в свои мысли. Мара не пытается лезть, ей сейчас достаточно уже того, что девушка наконец-то не лежит бледной тенью. Она понимает, что разум художницы еще слаб после такого длительного бездействия, ей потребуется время, чтобы все осмыслить. В памяти всплывает момент, как Олег помогал Асе вернуться в строй после травмы ребер, объяснял, что нужно вливаться в тренировки постепенно, по шажочку. Мара отворачивается и сердито вздыхает. По образу наемника, сложившемуся в голове, совсем не скажешь, что он может вот так запросто взять и швырнуть свою подругу в безнадежный омут, заставить верить, что они мертвы. Что за бездумная собачья преданность Разумовскому такая? Даже второму, который противный. — Он не противный, — рассеянно говорит Ася, глядя в стенку. — К нему привыкнуть надо. — Наверно, — не очень уверенно отзывается Мара. — Ты… Я понимаю, что все это странно и непонятно, но… что ты будешь делать дальше? — Поеду в Венецию, — пожимает плечами художница. — Если есть хоть мизерный шанс, что они живы… Я буду там к сроку. — А со мной что будет? — совсем тихо спрашивает Мара. Ася, моргнув, фокусирует взгляд на ней, несколько секунд молчит, после чего задумчиво произносит: — Вот блин. У тебя есть тело или что-то вроде? Куда можно вернуться? — Не знаю, — бормочет Мара. — Вряд ли. Я не помню. — Ага. Ясно. А тело ты насильно захватывать планируешь? — Что? — она удивленно смотрит на Асю и яростно мотает головой. — Нет, что ты, конечно, нет! Я хотела только защитить… Мне кажется, это все, что я умею. — Ну, функционал изначально неплохой, — слабо улыбается девушка, и Мара с замиранием сердца смотрит на эту улыбку. После стольких дней апатии она кажется невероятно яркой. — Тогда, полагаю, нам пока придется вместе пожить. Я попрошу Тири поискать что-то про… Она замолкает, и улыбка тает. Мара испуганно шагает вперед, опасаясь, что Ася вспомнила что-то еще, способное вогнать ее обратно в безысходность. Дверь позади открывается и в студию возвращается Шура, которому, видимо, удалось восстановить душевное равновесие или хотя бы немного приглушить злость на бывшего командира и шефа. Ася изучает свою татуировку, проводит по ней пальцами, будто надеется что-то почувствовать. Мара знает, что зря. — Значит, вот как, — шепчет девушка, сжав руку с печатью в кулак. — Ну конечно. Иначе бы… — Что такое? — спрашивает Шура, вглядываясь в обеспокоенное лицо Мары. — Ему бы не удалось разыграть это без нее, — продолжает Ася. Она горько усмехается и встает, делает несколько пробных шагов. Мара понимает, что все это происходит только в ее голове, но художнице не торопится напомнить. Пусть. Ася медленно обходит диван, чтобы подойти к окну, а ее невольная защитница инстинктивно дергается, только потом, выдохнув, остается стоять на месте. Это не по-настоящему, даже если Ася захочет разбить стекло и упасть, подобное не повредит ей в реальности. Или повредит? Вдруг как-то покалечит и без того расшатанный разум? Надо спросить… — Не говори ему, — просит художница в то же мгновение, когда к Маре внезапно просачиваются ее неосторожные мысли, заполненные сожалением и обидой на Тири. — Ладно, — бормочет Мара, кивнув. — Что «ладно»? — нетерпеливо пристает к ней Шура. — Что она делает? Опять, что ли?.. — Нет. Она просто думает. Думает и Мара. О том, что могла бы и раньше догадаться, но тогда, наверно, их с Асей связь была слабее, и ей пришлось довольствоваться лишь обрывками памяти и копать опасно глубоко, чтобы лучше освоиться в новой непонятной жизни. Сейчас, когда художница больше не утопает в том безвыходном состоянии, все иначе. Мара чувствует ее гораздо лучше, сильнее. Отгородиться от потоков чужого сознания сложно, но она и не старается. Ей, наоборот, хочется попробовать больше, узнать, насколько крепко они связаны. — Покажи-ка кулон еще раз, — просит Ася, повернувшись. Мара подходит к ней, доставая клык из кармана, и кладет его на ладонь. Девушка внимательно рассматривает гравировку, ведет по ней пальцами. — Какое сегодня число? — спрашивает она, подняв взгляд. — Двенадцатое, — говорит Мара, махнув рукой в сторону календаря. — А? — Шура оборачивается и хмурится. — Если ты про дату, до двадцать первое, вообще-то. — Что? — одновременно повторяют Мара и Ася, вздрогнув. — Двадцать первое, — терпеливо отвечает наемник. — Тебе, подруга, в первый класс надо. Мара рассеянно моргает. Двадцать… первое? Она шагает назад, тряхнув головой. Неужели ошиблась? И ее догадка насчет гравировки ложная? Нет, число же все равно было выбито в будущем времени. Но тогда… — Боже, — шепчет Ася, и Мара сейчас отлично чувствует ее, потому что эмоция у художницы только одна. Ужас.