Есть ли в небе лисы?

Сквозь тяжелый вязкий сон я слышу надрывный детский плач и с ужасом понимаю, что сейчас надо заставить себя встать с постели. Тело, будто деревянное, совсем не хочет двигаться, а мозг изо всех сил сопротивляется попыткам проснуться. Хочется скулить. Я сжимаю одеяло, в которое закуталась, чтобы откинуть его прочь, когда дверь в спальню открывается и раздаются торопливые шаги. — Нет, нет, нет, — частит тихий голос Разумовского со стороны, где стоит кроватка. — Давай-ка не будем маму будить, маме нужно отдыхать. А то потом тетя Лера отработает на папе все, чему ее научил дядя Олег. Вот так, молодец, сейчас спустимся вниз, и там все сами сделаем. Голос постепенно отдаляется, как и детский плач, а потом с легким хлопком и чуть слышным «Да чтоб тебя» закрывается дверь, а я все-таки распахиваю глаза. Спальня пуста, а крик Евы становится все тише. Нет, она совсем не успокаивается от того, что Разумовский взял ее на руки, ей не до него сейчас, потому что пришло время кормления. Черт. Я медленно сталкиваю одеяло до пояса, пытаюсь повернуть на бок, но низ живота простреливает резкой болью, от которой вырываются тихие маты. Я пережидаю это и двигаюсь аккуратнее, все-таки ложусь так, как хотела. Теперь нужно схватиться за поручень… Которого в нашей спальне, конечно, нет. Это не больница, хоть Сережа и хотел сначала притащить сюда специальную кровать, пусть даже на несколько дней. — Олег, а точно все правильно? Я, нахмурившись, поднимаю голову. А, вот оно что. Радио-няня включена. Поэтому мне до сих пор было слышно, как Ева плачет. Сейчас она затихла, значит, ей дали бутылочку. — Точно, — спокойно отвечает Волков. — Ты ведь две ложки положил? — Две. — А вода была какой температуры? — Нужной. — А… — Серый, заткнись, — просит Олег. — Ася не проснулась? — Вроде бы нет. Она еще слабая после операции, а ночью вставала к Еве. Неугомонная. — Первый раз, что ли? Садись, неудобно же. Я протягиваю руку и щелкаю по кнопке, убавляя звук. Это все, на что меня хватает, и я отключаюсь еще до того, как пальцы соскальзывают с радио-няни. Следующее пробуждение дается легче, потому что оно не вынужденное. Я просыпаюсь сама и некоторое время смотрю в потолок. Опять перевернулась во сне на спину, из-за чего поясница отзывается тянущей болью на попытку двинуться. Сцепив зубы, сначала осторожно поворачиваюсь на бок, потом медленно сажусь. Неприятно, но терпеть можно. Медленный вдох, спокойный выдох, встаем. Так, заново. Со второй попытки я поднимаюсь на ноги удачно и сразу ковыляю к кровати, придерживая фиксирующий бандаж, обмотанный вокруг живота. Сначала он мне казался тугим и не нужным, потом я раз попробовала пройтись без него и больше не жаловалась на неудобство. Мне тогда показалось, что швы точно вот-вот разойдутся. Да, это было фантомное, но очень напугало. Белая кроватка с изящной резьбой пуста. Я рассеянно поправляю маленькое одеяло. Значит, Разумовский не вернул Еву, опасаясь, что разбудит меня. Улыбнувшись, толкаю пальцем облачко на карусельке, закрепленной на изголовье. Часы на тумбочки показывают только девять утра, а Лера собиралась зайти в десять. Я перевязываю бантик на фиолетовом бортике, чтобы лучше держался, и иду в ванную, поскольку попытка принять душ в одиночестве сейчас займет больше времени, чем обычно. Существовать в просторной ночной рубашке, сделанной в лучших традициях моей мамы из девяностых, мне до одури надоело за последние несколько дней, поэтому выйдя из ванной в полотенце, я открываю верхний ящик детского комода. Туда Лера заботливо сложила домашнюю одежду, которую мне можно носить после операции. Закрепив бандаж, выбираю синие штаны с резинкой на талии и свободную белую футболку. Все подобрано таким образом, чтобы ни в коем случае не давило на шов. Я швыряю опостылевшую рубашку в корзину для белья в ванной и выхожу в коридор. Догадаться, где сейчас Разумовский, не сложно. Нужно просто идти туда, откуда раздается негромкая классическая музыка. Само собой. Знал бы Сережа, что его дочь слушала, когда мы с Олегом ехали куда-нибудь вдвоем на машине. Впрочем, лучше поберечь нервы удивительно ответственного папы. Когда Волков привез нас с Евой из больницы, я уже начала подозревать, что Разумовский за шесть дней прочитал все, что только возможно о новорожденных, а потом перечитал еще раз. Не говоря уже обо всем изученном за беременность. Тут его паранойя сыграла на руку. Ну, почти. Если не вспоминать то, как он чуть не сгрыз себе пальцы, пока меня оперировали, то все хорошо. Об этом рассказывал Олег, который для персонала супер-элитной частной клиники является гордым отцом. Сережа пробрался в палату только пару раз под видом врача и выглядел одновременно счастливым и испуганным до одури. Счастливым, потому что увидел дочь, и в тот момент я впервые поняла, что такое запечатление. Ну, знаете, как у утят, только тут наоборот, у папы. Пугало же Разумовского то, что ко мне прикоснулись скальпелем, а на капельницу он вообще косился так, будто та вот-вот на него кинется. Я толкаю приоткрытую дверь в серверную и пару секунд наблюдаю идиллическую картину. В круглой кроватке, которая была куплена специально для этой комнаты, спит Ева, одетая в розовую распашонку на кнопках и такого же цвета ползунки. Тканевая шапочка с крошечными ушками белая, и все это идеально сочетается. Спасибо хоть, что расцветка не леопардовая. Хотя, есть у нас в комоде один комбинезон… Ладно, не о том. Разумовский сидит в рабочем кресле и даже не смотрит на мониторы, где идут какие-то процессы, он медленно раскачивает кроватку. Специально выбирали с маятником. Музыка, льющаяся из колонок, негромкая и спокойная, я бы и не услышала ее, если бы в квартире не было так тихо. — Ты зачем встала? — шепчет Сережа, заметив, что уже не один. Он медленно встает и отходит от покачивающейся кроватки, бережно обнимает меня. — Просто хотела проверить, как вы тут, — говорю я, с благодарностью опираясь на его руку. — Тебе нужно отдыхать, — очень серьезно заявляет Разумовский и помогает дойти до кресла. — Сереж, я в… — Ты очень бледная, — с беспокойством заявляет он, рассматривая меня. — Я, наверно, вызову… — Это из-за потери крови во время операции, — напоминаю и тут же жалею об этом, потому что кровь сейчас как раз отливает от лица Сережи. — Которая полностью укладывается в установленные нормы. Успокойся, все хорошо. Я продолжаю пить железо или что там прописали. Скоро пройдет. Разумовский забирает с соседнего стула маленькую подушку и подкладывает мне под спину, уточняет: — Тебе не больно сейчас? — Нет, сейчас нормально. Только слабость сильная. Мне даже стыдно чуть-чуть. — Почему? — хмурится он, двигая стул поближе и садясь на него. — Я себя чувствую такой уставшей, а в сущности-то ничего не делаю почти. Вы с Олегом полностью взяли на себя заботу о Еве. — Ты должна отдыхать, — упрямо повторяет Разумовский, взяв мои ладони в свои. — Я… я так испугался за тебя, ma petite souris. — Знаю, — шепчу, кивнув. Сережа подносит к лицу наши руки, целует мои пальцы. — Все чуть-чуть не по плану пошло. — Не по плану — это когда патроны заканчиваются. А когда Олег звонит мне и говорит, что тебя увезли в операционную, это не «не по плану». Это катастрофа. Я не спорю, отлично понимаю, как сильно он перепугался тогда. Сережа, глянув в сторону кроватки и убедившись, что Ева спит, подсаживается еще ближе. Я опираюсь на спинку кресла, глажу рыжую макушку, пока он покрывает поцелуями мое плечо. Музыка затихает и, видимо, это был последний трек в плейлисте, потому что теперь слышно только мерное гудение компьютеров. Глянув на экран, вижу несколько фотографий незнакомой местности, а под ними пометки. Ясно, готовит очередное задание для Леры. Зная, что подобная деятельность удивительно хорошо помогает ему сосредоточиться и успокоиться, никак не комментирую это. Пусть отвлекается. В последние месяцы они с Лерой занимаются в основном мелочевкой, стараясь не сильно светиться. — Проводить тебя в спальню? — спрашивает Сережа, с новой волной беспокойства глядя на то, как я морщусь, усаживаясь поудобнее. — Не надо, скоро Лера все равно придет. Она не смогла вырваться сразу после выписки, но все равно очень хочет нас проведать. — Тебе нужен… — Отдых, — заученно повторяю, улыбаясь. — И я отдыхаю прямо сейчас. Разумовский вновь хочет возразить, но тут мы слышим приглушенные голоса из прихожей. Сережа помогает мне подняться, с тревогой смотрит, как я медленно иду к двери, но молчит, идет к кроватке, чтобы взять Еву. Я придерживаю дверь для него и вместе мы отправляемся туда, где перешептываются Олег, Лера и Тома. Последняя при нашем появлении явно хочет радостно взвизгнуть, но спешно закрывает себе рот руками. И все равно видно, как она улыбается. — Ты почему встала? — строго спрашивает Лера. — Вообще, я прочитала, что нужно расхаживаться после операции, — важно заявляю я. — Пережитки прошлого, — морщится девушка. — Так, пойдем, надо осмотреть шов. Когда двигаешься больно? Спину тянет? Бандаж хорошо сидит? Я почти что прошу у Олега пощады, но он складывает руки на груди и с неумолимым видом кивает в сторону коридора. Ясно. — А можно посмотреть? — шепчет Тома, подкрадываясь ближе к Разумовскому. Сережа поворачивается так, чтобы ей было видно Еву, и девушка восхищенно вздыхает. — Ой, ушки какие. Лера проводит меня до комнаты, где я, кряхтя, укладываюсь на кровать под ее внимательным взглядом и поднимаю футболку, приспускаю резинку штанов. Помыв руки в ванной, бандаж она расцепляет сама и внимательно осматривает место разреза, кивает. — Хорошо заживает. Когда швы снимут? — На десятый день, если все нормально пойдет. — Раз они до сих пор не разошлись, значит, все хорошо. — Лера осторожно закрепляет бандаж обратно. — Как ты? — Спать постоянно хочу, — жалуюсь, вздохнув. — Это нормально, Ася, — говорит она, поправляя футболку. — Все-таки роды оказались тяжелые. — Да их там было-то, — отмахиваюсь я. — Мы до родов-то и не дошли. — Зато дошли почти до двадцати часов схваток, — мрачно шепчет Лера, которой Разумовский выбил тогда присутствие в больнице в качестве перспективного практиканта. Деньги чудеса творят. Я ежусь, вспоминая тот жуткий день. Да, шансы родить самостоятельно по итогу так и не представился, врачи скомандовали резать. Ну и черт с ним, главное, что обошлось. Переполох, правда, знатный был. Лера измеряет мне температуру, потом давление, как по учебнику вновь перечисляет все, от чего нужно воздержаться в ближайшие дни, потом уточняет еще несколько симптомов. Ясно, читал не только Разумовский. Он, кстати, заходит с Евой в спальню как раз тогда, когда Лера осторожно прощупывает мою поясницу, пока я сижу на кровати. — Что случилось? — спрашивает Сережа, застыв на пороге. — Проверяю, — бормочет девушка, проходясь пальцами по позвонкам. — Нагрузка большая, а у нас тут компрессионка была, сам знаешь. — Ей больно? — настороженно уточняет он. — Нет, — заключает Лера и мягко опускает меня обратно на подушки. Я ворчу про перегибы. — Все нормально, но ей все равно прописали обследование после того, как снимут швы. — Я помню, — кивает Разумовский и подходит к кровати. — Не давай ей ничего тяжелее килограмма, ребенка только сидя и с поддержкой спины, — говорит Лера и оборачивается. Робко замирает, а потом тихо спрашивает: — А можно я?.. Сережа внимательно смотрит на нее, а я готовлюсь швырнуть в него подушку, если откажет. Но Разумовский бережно передает ей на руки Еву, с тревогой глядя на то, как Лера ее держит. Девушка улыбается, рассматривая крошечное личико, будто по инерции начинает немного раскачивать малышку. Ева дергает ручкой, но не просыпается, так и продолжает уютно сопеть, пока ее держит грозный Чумной Доктор нового поколения. — Красивая такая, — шепчет Лера, не отрывая взгляда от девочки. — Как мама. — А истерит как папа, — бормочу я, усмехнувшись. Сережа закатывает глаза и присаживается на кровать. — Да уж, — фыркает Макарова. — Ты, зайка, характером лучше в маму, ладно? Она у тебя вон какая сильная. Ева зевает, слегка ворочается и приоткрывает глаза. Полностью она их распахнуть еще не может, но уже сейчас видно что голубые. — С ума сойти, — выдыхает Лера и поднимает взгляд на меня, прокашливается. — Ну, цвет еще может измениться. — Да ладно, не утешай, — машу рукой я. Девушка наклоняется и передает мне Еву, поправляет подушки за спиной, критически осматривает композицию и удовлетворенно кивает. — Не больно? — все-таки спрашивает она. Я качаю головой. Лера, улыбнувшись, поправляет шапочку с ушками и тихо говорит: — Сейчас будет орать? — Ага, — отвечаем мы с Сережей одновременно. Наши барабанные перепонки спасают Олег и Тома, которые появляются в спальне с бутылочкой. Я беру емкость и подношу ко рту малышки, отмечая, что график задан не только на наручных часах Разумовского. Сережа гладит меня по колену, пока присутствующие переговариваются о том, что нужно отложить следующую миссию. Усмехнувшись, перехватываю бутылочку поудобнее. Ох и не повезет тому, кто решит хотя бы попытаться обидеть этого ребенка.