***
Снова утро, снова дом. Пасмурные облака захватывали бледное осеннее небо. На улице холодно, а в доме слегка свежо. Рейх проснулся от лучей холодного солнца. Он медленно встал, голова предательски кружилась. Он не пьет таблетки сейчас не потому, что их не взял (хотя это тоже играет свою роль), но и потому, что пьет их только когда его мучаю кошмары, воспоминания ну или же следствия шизофрении, что не покидают его с 8 лет. Он медленно встал, осмотрелся и подошел к кухонному столу. Налил себе воды и залпом осушил стакан. Холодная жидкость неприятно разлилась внутри по всему телу, но вскоре пришла и бодрость. Туманность снова посетила его голову, контролируя разум. Вернулась и старая, почти забывшаяся агрессия, и первозданный, животный страх за свою жизнь. По лестнице он осторожно поднялся наверх и застыл перед комнатой Союза. Пахло неизбежным. Как когда идешь домой с двойкой домой, зная, что получишь. Рейх взялся за холодную металлическую ручку двери и медленно открыл дверь. Русский спал. Нацист приблизился к нему, встав рядом с помятой кроватью. Было странно видеть Совка таким… Беззащитным? Хотя, даже во сне он казался грозным. Тишину нарушало редкое похрапывание Советского и прерывистое дыхание немца. Третий провел холодной рукой по скуле, но замер, когда СССР резко схватил того за запястье. — Ты чего? — злостно спросил коммунист, слегка сжимая запястье того. — Мне домой пора… — отдернув свою руку, произнес Рейх. Он снова чувствует этот холод и снова убеждает себя в том, что русскому нужно только секс. Он снова ловит на себе раздраженный взгляд. Союз медленно встаёт, не сводя глаз с того. — Тебе прям срочно чтоль? — недовольно произнёс Совок, начиная одеваться. Третий молчит. Он вновь чувствует сжирающую изнутри тупую боль где-то в груди. Они спустились вниз, нацист сразу начал надевать на себя верхнюю одежду и сапоги. Русский не торопился. Сонный он вышел на улицу и закурил сигарету. Сел на ступеньку, облокачиваясь рукой назад. В одном свитере он не подавал виду, что холодно. Будто всё идет своим чередом. Лёгкая меланхолия. И ничего больше. — Россия ещё не проснулся? — между тем спросил Союз, обернувшись, смотря на Рейха. — Я не знаю. — он подошел и уселся рядом с коммунистом, сложив руки в замок. — Ну и хуй с ним, — он перевел взгляд на чужое забинтованное запястье левой руки, — Как твоя рука? Немец не ответил. Он подтянул рукав пальто, закрывая бинты. Вскоре они сели в машину и поехали. От Совка тошнотно пахло табаком. Рейх не любит этот запах. Слишком много воспоминаний. Ехали они в молчании. Нацист чувствовал напряжение русского, но виду тот не подавал. Они подьехали к дому немцев. Разрезав гробовую тишину, что перебивал лишь шум мотора, коммунист спросил: — Точно это сделал твой отец? — Да. — нацист недовольно посмотрел на русского. Ему не верят. Не хотят верить. — Пошли. Поговорю с ним. — Что ты собираешься сделать? Русский улыбнулся. Открыл дверь и на выходе произнес: — Ебало ему набью. Может быть так поймет, что тебя трогать нельзя. Рейх был немножко в ахуе, но все же вышел. История начала приобретать новый оборот. Ну что ж, посмотрим, что из этого получится. Первым заходит Совок. Империя стоит у лестнице, он как-то оживился, увидев гостя. Русский схатил рейха за запястье, поднимая и оголяя руку. — Это видишь? Какого хуя ты себе такое позволяешь?! ГИ усмехнулся. — Ты его защитничек получается? — Он совершенно не боялся. А зря. Коммунист со всей силой зарядил тому кулаком в еблет, сокращая расстояния между ними большими шагами. — Ты не понимаешь? — Русский приподнял того за кружевной ворот рубашки, — Только попробуй еще раз его тронуть! — Попробую. И еще один удар. И еще. И еще. СССР не собирался останавливаться. Он чувствовал гнев. Ярость. Пара ударов коленом в живот отрезвляли. Он не может сопротивляться своим чувствам. — Как ты смеешь его трогать? Кто тебе вообще дал право на него руку поднимать? — Союз оттолкнул германца от себя. Тот еле стоял на ногах, кашляя кровью. Он посмотрел на русского исподлобья. Тело болело, но мыслить спокойно он вполне мог. Рациональность в таких ситуациях никогда не подводила. Но как только он хотел что-либо сказать — сразу же получил удар в голову и упал на пол, задыхаясь в собственной крови. Совка тревожили разные мысли; что если этот уебок не поймет? Достаточно ли он жесток с ним или же наоборот недостаточно мягок? ГИ снова подняли. — Если я увижу на нем еще хоть один синяк, — Он посмотрел тому в глаза, — Убью. Союз направился к выходу, где стоял нацист. Совок занес руку над головой Рейха. Тот отдернулся, боясь удара. Но рука лишь потрепала того по голове, и коммунист ушел. Третий прошел мимо отца, что сверлил того взглядом, и прошел наверх в свою комнату. Закрылся в комнате и сел на широкий подоконник. В своих раздумьях он невольно смотрел в окно. Что Союзу нужно на самом дела? Врядли он все это затеял ради одного только секса… Поток мыслей остановили разговоры внизу, на первом этаже. ГИ обрабатывал раны и ему помогал то ли Веймар, то ли Германия. Хотя первый не стал бы помогать отцу, у него свои с ним счеты и в детстве ему хоть и доставалось меньше в отличие от нациста, но все-таки доставалось. Так что вернулся Гера с прогулки. Вечерело. Как странно, но сегодня бессоницы не было, хотя от прекращения приема препаратов она должна была быть еще какая… А еще и тошнота, рвота, слабость ну и другие интересные симптомы. Он заснул почти сразу.***
Удар. Еще один удар кувалдой по уже сломанным костям ног. Цепи на руках не позволяли ему упасть, заставляли стоять на переломанных конечностях. Алая кровь стекала на пол, образуя коричнево-черную лужу. Рейх смотрит в пол, опустив голову и согнувшись так, насколько это возможно. По лицу течет вязкая жидкость, что должна быть внутри. Под глазом синий фингал. Запястья рук стерты до крови. Он худой. Не ел несколько недель. Самое начало лета. В сыром помещении холодно. Сейчас раннее июньское утро. Удар. Еще одно кость сломалась с хрустом. Он не смотрит себе на ноги. Не хочет видеть то месиво, в которое они превратились. Эндокринная система не справляется. Эндорфин не вырабатывается в нужном количестве, чтобы хоть как-то ослабить боль. В ушах начало звенеть. Каждый последующий удар не доставлял столько боли, как самые первые. Он не чувствовал боль от ударов потому, что сама боль была слишком сильной. От очередного удара в глазах начало темнеть. Его взяли за подбородок и приподняли голову. — Ну что, псина, больно? — Разъяренное лицо СССР было запачкано чужой кровью, — А будет еще больнее! Русский почти срывался на крик. Нацист еле различал его лицо на фоне серых стен подвала. Это все сон. Как же приятно, что я не переживаю это все сейчас. И действительно, впервые за долгое время мозг немца разграничил сон и реальность. Данный вид кошмара является самым приятным (если не считать отсутствие их в принципе). Он не проживает это все как раньше, а наблюдает. Будто бы от третьего лица наблюдает за пытками своего тела. Кувалда звонко ударилась о бетонный пол. Коммунист вышел куда-то. Солнце начинало подниматься. Русский вернулся. Он поставил стеклянный стакан на маленькую деревянную тумбочку. Там же оказалась стеклянная бутылка воды и какие-то пакетики. Союз открыл один из них, насыпал в стакан, залил водой и, ударяя ложку об стенки стекла, размешал. Подошел и, запрокинув голову Третьему, насильно влил содержимое в рот. А после отошел на несколько метров к тумбе и поставил стакан на место. — Не переживай, скоро подействует. — грубый холодный голос эхом раздавался в закрытом помещении. В тусклом свете от одинокой висячей лампочки его силуэт терялся с остальными тенями. Маленькое узкое окно с решеткой еле пропускало свет и свежий воздух. Сначала не было ничего, боль заполняла сознание материальным месивом кислоты и битого стекла. Спустя несколько минут Рейх почувствовал, как нечто ядовито-жгучее, мерзкое, комком сворачивается внутри в районе солнечного сплетения и медленно поднимается все выше, к легким, перекрывая воздух. Он судорожно задышал, ощущая на языке отвратительный привкус желчи. Комок словно пульсировал изнутри, скручивал немца в болезненных спазмах и поднимался какими-то режущими толчками, заставляя буквально задыхаться не то от боли, не то от отвращения. Рейх поднял на русского глаза — тот стоял, опираясь о стенку спиной и с задумчивой ухмылкой наблюдал за немцем. Третьего передернула судорога — разрядом прошлась вдоль позвоночника и засела в глотке, заставляя начать дышать через рот, буквально глотая воздух, что так быстро заканчивался. Он бессильно провис на руках, наклоняясь вперед. Мерзкий комок пульсировал все сильнее, из глаз против воли хлынули слезы, желчь разъедала желудок и горло изнутри. Снова судорога — на этот раз дергало его дольше, он почти захлебнулся в подступающей к дыхательным путям кислоте. После очередного спазма Рейх в голос завыл — его словно щелочью напоили, отвратная субстанция заполнила горло и, в последний раз пройдясь мелкой дрожью по спине, окончательно скрутила немца в мучительной разъедающей агонии. Его рвало долго; каждый раз, приоткрывая глаза, он был готов увидеть кровь и остатки внутренних органов, но видел только вязкое желто-зеленое месиво. Захлебываясь желчью, сгорая изнутри и дрожа как эпилептик в припадке, Рейх дергался в цепях, судорожно сгибался, откидывался назад в попытках сдержать бесконечную рвоту — в итоге только хуже делал. У него не было сил ни стонать, ни кричать — только бесконечный, изводящий, душащий кашель и поток кислотной вязкости на пол. В очередной раз приоткрыв слезящиеся глаза, немец не увидел ничего, кроме омерзительной смеси — кровь-желчь-снова желчь-и снова кровь. много. везде. повсюду. В какой-то момент стоящий без движения Совок оторвался от стены, приблизился к тумбочке, потом к Рейху и повторил весь процесс вливания непонятной дряни немцу в рот. На этот раз тот пытался сопротивляться, но прикосновение к ногам, точнее — тому, что от них осталось, все решило. Рассвет. Солнечные лучи теперь в полной мере проникали в комнату, освещая все это месиво из крови и рвоты. Третий закашлялся, но субстанцию проглотил, о чем горько пожалел спустя еще несколько минут — второй приход не заставил себя долго ждать. С каждым спазмом разъедающая боль все усилялась, в то время как количество желчи, наоборот, подходило к минимальному. А вот судороги вышли на новый уровень — теперь Рейха трясло так, что он не мог даже полноценно вздохнуть. Фактически, весь процесс слился в единый кошмар, сплошной поток ядовитой желчи без перерывов на спазмы и вдохи — немец почти потерял сознание, пока чужая рука снова не схватила его за подбородок и не влила в рот ту же мерзость. Снова… Из горла вырывались попеременно то сиплые стоны, то хриплые, булькающие вскрики. Третий раз явно был лишним — даже Союз это заметил, но виду не подал, предпочитая молча наслаждаться агонией немца. А тот уже потерял всякую связь с реальностью — дикая, раздирающая внутренности боль, редкие, но от этого еще более мерзкие сгустки желчи и судороги-судороги-судороги. Его всего ломало, дергало и выворачивало наизнанку, слезы кончились, глазные яблоки пересохли и теперь тоже болели — вместо кашля получался только сиплый вдох-выдох раз через раз. Рейх всерьез шептал потрескавшимися губами мольбы о смерти, мучительно-медленно теряя сознание. К губам приставили бутылку — немец дернулся, как током ударенный, но чужая рука легла на плечо, сжимая. — Это просто вода. Пей, пока даю, псина. Рейх судорожно приник к горлышку бутылки, ощущая благословенный вкус обычной холодной воды, кашляя и захлебываясь он пил, как умирающий в пустыне и, когда сосуд забрали, обессиленно откинул голову назад, проваливаясь в темную и уютную пустоту.***
Рейх проснулся от того, что кто-то слабо пнул его в живот. Веймарская республика. Как странно, что нацист проснулся на полу, не правда ли? Середина дня наверное. Солнце в зените. В его лучах хаотично летала пыль. — Ты там живой? — поинтересовался старший, отходя на некоторое расстояние. Боялся? — Отъебись от меня… — сонно произнес Третий и встал. Он достаточно быстро вернул себе свой разум, стараясь забыть свой прекрасный сон. — Ты так с отцом поступил? — он все еще находился в комнате младшего. Как странно, ведь нацист закрывал дверь. Сейчас же она нараспашку. Холодный воздух проходился по полу. — Это СССР. — Рейх встал, отряхиваясь от пыли с пола. Спина предательски болела. Желания спать окончательно покинуло голову нациста. — А ты с ним спишь что ли? — Не твое дело. — Третий прошел мимо него и спустился на кухню. В гостиной сидел ГИ. Германия стоял рядом. Появление нациста оживило обоих. Веймар сел рядом с отцом на кресло. Начиналось что-то интересное. — И как давно ты спишь с этим русским, позорище? — лицо Империи было наполовину перевязано или заклеено пластырями. Рейх, как рыба воздух, глотал холодную воду из-под крана. — На свою репутацию тебе плевать, так зачем ее нам портить?! Ты хоть знаешь, что подумают остальные, когда узнают о твоих похождениях, шлюха?! — ГИ раздраженно подошел ближе на два шага, но замер. — Мне плевать. Да и почему они на вас подумают? Я же не часть семьи. — Третий улыбнулся, оголяя клыки. Он вытер рукавом пижамы воду с губ и снизу вверх провел взгляд по контуженному отцу. Сильно же ему досталось. — Да, не часть. Здесь всем на тебя плевать. Второй твой сын тебя даже не навещает — старший засмеялся. Рейх нет. Германия напрягся. — Не смей про него ничего говорить! — Сорвался на крик нацист. — Даже ГДР, твой сынишка, и то с тобой не живет. Плевать ему на тебя. Третий замялся. Улыбка пропала с его лица. Он словно на грани. — Что с личиком?! Правда глаза колет? — Империя улыбнулся еще шире. — ГДР со мной не живет, потому что он мертв.***