________
По просторной, погружённой в полумрак комнате раздаются тихие, приглушённые всхлипы, перебивающиеся шумом сильного дождя. Из-за сплошного ливня, яростно бьющего по покатым крышам поместья, в спальне господина Куникудзуши непривычно холодно, и эта прохлада, оседающая на его обнажённых, подрагивающих плечах, слегка отрезвляет молодое разгорячённое тело, будто пытаясь удержать его распалённый рассудок, не давая ему окончательно сойти с ума от жгучего удовольствия… Как бы Скарамучча не пытался сдерживаться: кусать собственные губы до неприятного металлического привкуса крови, хвататься зубами за ткань простыни или крепко зажимать рот ладонью, у него никак не получалось сдерживать собственные стоны, которые вырывались из груди от сильнейшей вибрации по всему телу. Даже несмотря на шумящий ливень на улице и отсутствие прислуги в доме, ему казалось, что его голос слишком громкий и что его кто-нибудь сможет услышать… Но эта мысль постоянно терялась сквозь жгучее, трясущее его разум желание: громко простонать гласные, позволяя себе сорваться и выпустить накопившуюся хрипотцу в горле, которое прямо сейчас саднило изнутри из-за постоянных рваных вдохов… Куникудзуши ненавидит себя за эту слабость, за то, что вновь разрешает себе подобное, за то, что не может противостоять своим желаниям и не может остановиться. Всякий раз он обещал себе, что «этот раз» — точно последний, но он постоянно оступался, вновь и вновь признаваясь в собственных, как он считал, низменных потребностях. Хотя с каждым новым «разом» грань между «правильным» и «неправильным» постепенно стиралась, и Скарамучча всё более свободно и легко поддавался собственному возбуждению, вызванному потоком сладких фантазий, из раза в раз выдумывая в своей голове новые, всё более изощрённые и более непристойные сцены…«Господин, будьте аккуратнее, прошу вас…»
— Ах… Сладкое, тягучее удовольствие от движений собственных пальцев перекрывало остатки любой рациональной мысли: Скарамучча не мог нормально соображать, ощущая, как его тело и разум просто плавится от наслаждения… Прямо сейчас, изогнувшись в спине и широко разведя ноги, упираясь коленями в твёрдую поверхность футона и вжимаясь головой в подушку, парень задыхается от ощущения заполненности внутри себя.«Моё сердце не выдержит, если с вами что-то случится, господин…»
— А-ах… Если бы только хоть кто-то из подчинённых застал сейчас его, молодого господина и наследника клана Райдэн, в подобном виде: лежащего на своей кровати, в смятых, раскинутых одеждах, не до конца снятых с крепких плеч и рук, одну из которых он заводит за спину, скользя слегка дрожащими пальцами по ложбинке между ягодиц и вставляя вовнутрь, в промежность, хлюпающую от смазки, что стекала по стройным, узким бёдрам…
«Вы должны быть осмотрительнее, господин…»
…если бы кому-то, даже по глупой случайности, довелось увидеть подобное — Скарамучче бы пришлось немедленно убить его. Поэтому, будучи полноправным владельцем поместья, он наказал всем слугам и подчинённым, не беспокоить его и отправил всех, кроме патрульных во дворе, как можно дальше от своих покоев, чтобы никто не смог услышать его стонов. Он всегда старался их сдерживать, но знал, что рано или поздно он всё равно даст волю чувствам, за что по утру будет проклинать и ненавидеть себя…«Я поражён: вы умны, красивы, имеете власть и прекрасную боевую подготовку…»
Ненавидеть за то, что сейчас, поддаваясь своим фантазиям, он с силой выгибается в спине, стараясь проникнуть собственными пальцами как можно глубже внутрь, в очередной раз пропуская в голове мысль, что ему нужно приобрести какую-нибудь игрушку, а не довольствоваться пальцами, которых ему уже, очевидно, не хватало.«Прошу вас, позвольте мне остаться рядом с вами…»
Скарамучча толкается сквозь сжимающееся колечко мышц меж своих упругих ягодиц, стараясь как можно сильнее, как можно ниже насадиться на собственные пальцы, желая заполучить заветные, доводящие до сильнейшей дрожи разряды удовольствия. Хотелось ощутить это распирающее, обжигающее изнутри чувство заполненности. До дрожи, до приятной боли, которая прошлась бы по всему телу яркой вспышкой, а затем на её место подступило бы долгожданное, сладкое удовольствие…«Я клянусь, что буду защищать вас ценой собственной жизни…»
Куникудзуши сбито и рвано дышит, стараясь крепко сжимать свои губы, чтобы не позволить стонам разойтись по комнате, перебивая томные, сдавленные вдохи и хлюпающие, мокрые звуки… Каждый раз ему было так стыдно, так невыносимо позорно заниматься этим, ласкать себя сзади, представляя… Представляя…«Позвольте мне назвать своё имя…»
Это голос, ставший для Скарамуччи проклятием, ставшим его самой больной фантазией, в которой он не просто поддаётся своим самым сокровенным желаниям, оказавшись в чужой власти, но и получает от этого истинное, абсолютное удовольствие.«Меня зовут Каэдэхара…»
Такое же жгучее, как сейчас, такое же опаляющее рассудок, которое, стирая опасения быть услышанным, заставляет Куникудзуши невольно раскрыть губы, позволяя вырывающемуся из груди глубокому, страстному стону слиться в одно заветное, до одури полюбившееся имя того, кто посещал его каждую, даже самую мимолётную, сладкую фантазию: — Кадзуха… Скарамучча ещё сильнее выгибается в спине, зажмуривая глаза, на короткое мгновение коря себя за вольность, за то, что снова позволил себе простонать его имя. Имя того, чьё лицо он представлял почти каждую ночь, подавляясь своим сокровенным, тайным желаниям и фантазиям. Опаляюще-алый цвет его глаз, в которых всегда заключалось так много оттенков и недосказанности. Его светлые, длинные, струящиеся волосы, похожие на девственно чистый снег, покрывающий крыши и дороги — на вид прекрасный и нежный, но колкий и обжигающий на ощупь. Как бы Скарамучче хотелось его коснуться, провести кончиками пальцев по алой, словно крови, растёкшейся на белом снегу, пряди… Хотя бы приблизиться к нему, чтобы рассмотреть или вдохнуть тонкий аромат, исходящий от его бледноватой кожи: на шее и крепких плечах, уверенный разлёт которых Куникудзуши запомнит навсегда. Он лишь однажды увидел своего самурая обнажённым: лишь на секунду окинув взглядом его красивое, усеянное шрамами тело, что взбудоражило юный разум молодого господина и не отпускало его до сих пор… И теперь каждую ночь, лаская себя и тихо шепча имя Кадзухи, он представлял и мечтал о том, как окажется в его объятиях, будет сопротивляться, будет возникать и просить отпустить, но на деле желая этих прикосновений к своему телу, желая ощутить хватку его рук на своих ягодицах, которые он бы крепко сжимал, пока двигался внутри, пока целовал бы его, оглаживал плечи и талию, прижимался бы так тесно, так сильно, так чтобы чувствовать его слишком ярко и глубоко… — Кадзуха… Скарамучча распрощался бы со своей гордостью, как это происходило прямо сейчас. Он бы позволил страстным желаниям и грехам возыметь над собой власть, он бы отдался наслаждению с Кадзухой, он бы подставлял своё тело, он раскрылся бы ему, давая делать самураю с собой всё, что угодно…«Мой Господин…»
— А-ах… Куникудзуши не сдерживается и, чуть приподнимаясь, обхватывает ладонью свой истекающий смазкой член, сжимая его пальцами, бесстыдно начиная ласкать себя, толкаясь в собственную руку, ощущая, как совсем скоро он дойдёт до финала, как ещё чуть-чуть и он громко, пошло кончит, представляя в голове самую развращённую, самую сладкую фантазию. Сцену, в которой он, лёжа под Кадзухой, весь изводясь и выгибаясь, подставляет своё крепкое тело, совершая ответные действия, двигаясь навстречу глубоким проникновениям его горячей, раскалённой плоти внутри, предчувствуя его скорое исступление, что с томным стоном разливается тёплым семенем внутри… — Ммм… Скарамучча цепенеет, зажмуривая глаза и с силой, до крови кусает собственные губы в попытке не позволить себе сорваться на слишком громкий стон, что яростно рвётся из его груди и горла… — Кадзуха… Он всё равно выстанывает полюбившееся имя, пока делает несколько последних, особенно резких фрикций, что доводят молодое тело до сильнейшего оргазма. Скарамучча изливается в собственную руку, забываясь напрочь в сладости момента и эйфории, охватившей его разум, вытолкнувшей всякую мысль из головы, оставляя за собой глухую пустоту и постепенно накатывающую слабость. Тяжело дыша и мелко вздрагивая, Куникудзуши опускается лицом к подушке, раскрывая губы, чтобы наглотаться воздуха, которого ему совсем не хватало… Он делает это рефлекторно, всё ещё находясь в помутнении и совершенном забытьи — он не понимает действительности, теряясь в собственных чувствах и ощущениях. Таких ярких и сильных, заставляющих веки тяжелеть в преддверии сонливости… — Кадзуха… Шепчет Скарамучча напоследок, словно на прощание, поддаваясь окончательному беспамятству и желанию уснуть.________
Мягкий пар, оседающий на плечах господина, согревает его тело и позволяет расслабиться после долгого дня, состоящего из целого списка господских дел, которых в последнее время становилось всё больше. Очередные конфликты с китайскими коллегами, долгие переговоры, встреча с наследниками клана Камисато и ещё уйма всего, что пришлось вытерпеть за прошедший день. Но теперь всё это было совершенно неважным и пустым: в голове молодого господина не оставалось сил ни на что, кроме как принять ванную и пойти спать. Спать. Ничего более. Куникудзуши закрывает глаза, представляя, как совсем скоро окажется в постели и провалится в сон… — Молодой господин, вы позволите? Скарамучча чуть оборачивается к дверям, за которыми слышит голос знакомой служанки, что просила разрешения войти. Куникудзуши отвечает одобрением, вспоминая, что просил свою помощницу сегодня вымыть и расчесать его волосы. Длинную, тёмную копну тяжёлых волос, с которой Куникудзуши самостоятельно справляться не желал. Получив разрешение, служанка тихонько открывает двери и, пересев через порог, начинает готовить принадлежности для ухода за волосами молодого господина, как вдруг… — Господин Райдэн! Куникудзуши слышит громкий возглас, вновь раздавшийся с коридора, который заставляет парня в момент напрячься, а затем и вовсе возмутиться внезапному открытию дверей купальни, на пороге которой появляется один из самураев с очень виноватым видом. — Ты с ума сошёл? Немедленно выйди отсюда! — потребовал Скарамучча, смерив подчинённого холодным, сердитым взглядом. — Прошу прощения, господин! Это правда очень важно! Мы поймали предателя Хадзимэ с чертежами, которые он украл!________
Скарамучче нехотя пришлось прервать водные процедуры и направиться прямиком в зал, где прямо сейчас держали недавно сбежавшего из поместья самурая — предателя, что несколько месяцев пытался украсть важные документы прямо из-под носа своего господина. В наказание за попытку кражи Хадзимэ должен был быть казнён, но по какой-то причине расправы не случилось, и старый самурай смог сбежать, о чём пару недель назад в поместье клана Райдэн случайным образом подкинули донос. Жалкий старик… Куникудзуши в сопровождении двоих подчинённых проходит по коридору в зал, двери которого раскрывают перед ним пару слуг, позволяя встретиться лицом к лицу с предателем. Мужчина стоял на коленях, держа позади себя накрепко связанные руки. Он весь дрожал, пока робко склонял перед господином голову: мокрые чёрные волосы почти закрывали его морщинистое лицо, которое прямо сейчас рассекали тихие, безгласные слёзы. Старик едва слышно всхлипывал, не решаясь поднять взгляда на стоящего перед ним господина, видимо, ощущая свою абсолютную ничтожность и, возможно, очень скорую смерть. Она и в самом деле наступит, но только чуть позже. От этого никчёмного предателя сейчас было важным узнать кое-что… — Господин Райдэн… — рвано шепчет мужчина, чувствуя прикосновение холодной стали у своего подбородка, к которому молодой господин в пренебрежительном жесте подводит наконечник длинного клинка. — Как ты смог пересечь границу? Холодным, совершенно ничего не выражающим голосом спрашивает Куникудзуши, с лёгким прищуром потемневших синих глаз всматриваясь в лицо предателя. Этот вопрос — то единственное, что сейчас волновало господина. — Мне помогли, — немедля ни секунды отвечает Хадзимэ, видимо, понимая, что увиливать или врать сейчас не имеет смысла, — это был ваш человек, господин. У него есть свои люди на границе. В зале среди прислуги и подчинённых вдруг расходится едва слышный, но всё же ощутимый изумлённый шёпот: узнать от пойманного перебежчика ещё об одном предателе было весьма удивительно, потому что последние несколько лет в клане был порядок, и всё благодаря суровым методам и показательным казням. Но, видимо, кто-то не слишком сильно впечатлился этими наказаниями и решился пойти вопреки… Скарамучча кивает своим подчинённым, взглядом указывая на дрожащего перед ним старика, который, оглядываясь на подходящих, начинает вдруг спешно проговаривать: — Господин, подождите! Я знаю этого человека, он очень опасен! — Хадзимэ пытается увернуться от рук мужчин, которые хватают его, — он ведь не только мне помог сбежать, и неизвестно, вдруг он поможет кому-то ещё… — Заткнись, — уводя клинок от лица предателя, отвечает ему Куникудзуши, — убейте его, — с абсолютным безразличием командует он, готовый уже отвернуться от предателя, но… — Постойте, выслушайте меня! Он один из ваших самураев, господин! Скарамучча замирает, не успев даже убрать клинка, и, чуть обернувшись, холодным тоном требует ответ: — Имя. Хадзимэ, которого держат в руках двое, зачем-то оглядывается на каждого из них, видимо, пытаясь выждать паузу, прежде чем озвучить имя предателя. Имя того, кого Куникудзуши боялся услышать больше всего. — Каэдэхара Кадзуха. Этот день никогда не закончится… — Приведите Каэдэхару в зал в восточном крыле. Сейчас же.________
Перед тем, как войти в зал, Куникудзуши тихо, едва слышно вздыхает и на короткое мгновение прикрывает глаза: ему совершено не хочется осознавать ожидавшей его картины. Картина наказания, которое должен понести нечестивый самурай, осмелившийся предать своего господина. Для других людей эта встреча в зале, в который Куникудзуши попросил привести Каэдэхару, была самым обычным актом расправы. Только вместо показательной казни, господин выбрал уединённое место в своём поместье, заранее потребовав у слуг и подчинённых разойтись от зала подальше. Неизвестно, куда заведёт их разговор. Ведь Куникудзуши прекрасно понимал, что в обстоятельствах, в которых Кадзуха оказался, виноват он сам. Скарамучча, по привычке надев маску безразличия, наконец решается сделать шаг и резким движением руки раскрывает двери, взглядом почти сразу же натыкаясь на связанную фигуру самурая. Куникудзуши замирает, на мгновение позволяя своей маске треснуть: если бы только Кадзуха поднял голову, он бы увидел сейчас в лице молодого господина проскользнувшее смятение, потому что… Каэдэхара сидел на коленях, держа связанные руки позади себя и склоняя голову вниз — Куникудзуши уже видел сегодня подобную картину с предателем Хадзимэ, только теперь вместо дрожащего и плачущего старика — благородно безмолвный самурай, кажущийся статным даже в таком удручённом положении. Каэдэхара ровно держал голову, почти не шевелясь, и тихо дышал без тени волнений и тревог. Его длинные, серебристые, поблёскивающие от влаги волосы, распущенные из привычного высокого хвоста, водопадом спускались вниз, касаясь пола и стекая по невозмутимо спокойному лицу, в котором он держал глаза закрытыми. Однако не этот умиротворённый вид человека, которого ожидала скорейшая смерть, поражал Куникудзуши… Молодой господин был впечатлён тем, что Кадзуха, сидя перед ним, был в неприлично раскрытых одеждах: его чёрное хаори небрежно спадало с широких, крепких плеч, что были усеяны шрамами, среди которых, помимо старых ран, были новые — алые полосы, рассекающие красивые изгибы молодого тела… Куникудзуши отворачивается, чтобы закрыть за собой двери, не замечая, как невольно он пытается замедлиться в этом простом действии — и всё ради того, чтобы не обращать взгляда на Кадзуху вновь. Видеть его в подобном положении, да ещё и почти раздетым, внезапно стало для молодого господина серьёзной проблемой. Как и его чувства к этому самураю, которые он уже очень давно должен был искоренить и уничтожить, потому что ничего, кроме сложностей, они в его жизнь не привнесут. Наконец закрыв за собой двери, Куникудзуши оборачивается и проходит к молчавшему самураю ближе, стараясь держаться по привычке хладнокровно и спокойно, что, впрочем, рядом с Кадзухой, ему всегда удавалось крайне плохо. — В очередной раз я убеждён, что людская природа не заслуживает и капли доверия, — начинает холодным голосом проговаривать Скарамучча, подходя к своему некогда подопечному ещё ближе, — все твои сладкие речи про верность мне и службу до самой смерти оказались пустым звуком. Куникудзуши прекрасно помнил тот самый день, когда два года назад единственный наследник, оставшийся из некогда большого самурайского клана Каэдэхара, явился к нему на поклон с просьбой взять его к себе на службу. Тогда по ряду разных причин молодой господин отказался, но Кадзуха настоял на милости и заявил, что готов к любой, даже самой тяжёлой работе…
«Прошу, позвольте мне остаться. Клянусь, я не принесу проблем и буду смиренно нести свой долг…»
Принятое решение оставить Кадзуху подле себя до сих пор казалось Скарамучче опасным и сомнительным. На то и правда было очень много причин, к которым со временем добавился ещё и его странный интерес к молодому самураю… Который теперь сидел перед ним в роли предателя, ждущего своё неминуемое наказание. — Я хочу знать причину, — требует ответа Куникудзуши, подходя к Кадзухе совсем близко, настолько, что мог коснуться его головы рукой, — почему ты позволил Хадзимэ сбежать? Однако на вопрос, озвученный господином, Кадзуха не ответил. Он просто продолжал молчать ещё несколько секунд, пока наконец Скарамучча не выдержал и потребовал ответа снова: — Отвечай, Каэдэхара. Но он всё так же молчал. Продолжал безмолвно склонять голову перед господином, не роняя ни звука. Возможно, он просто не знал, что ему ответить, а возможно, он просто издевался… Тц… — Ты… — Куникудзуши хватается рукой за волосы самурая, одёргивая его голову назад, чтобы заставить того взглянуть на себя, — отвечай, когда я с тобой разговариваю, — сердитым, ещё более похолодевшим тоном наказывает ему господин, вглядываясь в его лицо. Спокойное, безмятежное — как река, несущая медленный и очень тихий поток. Такой равномерный и мирный, к которому обращаются люди, даже не подозревая, насколько опасно может быть в глубинах этой реки. И сейчас, пока Кадзуха открывает свои глаза — алые, такие же глубокие, наполненные тенью неизвестности, утягивающей в свой омут цепкой хваткой, он кажется настоящей угрозой… Угрозой для молодого юноши, попавшего в путы собственных чувств. — Вы так красивы, когда сердитесь, молодой господин, — произносит негромко Кадзуха, позволяя своим губам растянуться в медленной, почти довольной улыбке, которая в одно мгновение взводит в Скарамучче недоумение и удивление, перекликающееся с возмущением и… — Как ты смеешь…! — Куникудзуши, выпустив из хватки своей руки чужие волосы, в грубом жесте проходится ладонью по лицу самурая, награждая его звонкой пощёчиной. Такой сильной, что у треснувшей от удара губы спустя мгновение растекается капелька крови… Кадзуха проводит языком по своим губам, почему-то продолжая многозначительно и как-то недобро ухмыляться, словно зная, что подобная реакция доведёт молодого господина ещё больше. Куникудзуши остаётся в совершенном не понимании поведения Каэдэхары, он не выглядел как раскаявшийся или чувствующий вину, он не был напуган приближающейся казнью, он был совершенно спокоен, и, более того — он издевался, бросаясь неприличными комментариями в сторону своего господина. Скарамучча мог бы сослаться на дурное воспитание самурая или его лихорадку, но ни то, ни другое не подходит Каэдэхаре: он из знатной благородной семьи, прекрасно знает этикет и правила, его поведение никогда не вызывало вопросов у товарищей и начальства. Как Кадзуха и обещал, он не привносит в жизнь господина Райдэн проблем, кроме того, что каждую ночь… — Позвольте узнать, господин, — перебивая тишину, вдруг обращается к нему Кадзуха, вновь поворачиваясь к Куникудзуши лицом, — зачем вы устроили всё это? Скарамучча хмурится, не очень ведая посыла сказанного, не говоря уже о том, что вообще-то он не позволял своему подчинённому задавать вопросы… — Мы ведь оба знаем «причину», о которой вы спрашивали меня, — не дождавшись ответа, продолжает говорить Кадзуха, — я ведь исполнял вашу прихоть, господин, — чуть выпрямившись, самурай заглядывает в лицо Скарамучче, который в ответ продолжает молчать. Меньше всего ему сейчас хотелось услышать… ту самую причину. — О чём ты говоришь… — Хм, — протягивает коротко Кадзуха, продолжая тянуть уголки губ в мягкой улыбке, — вы думаете, я не понимаю ваших намерений? — Каэдэхара начинает говорить чуть тише, словно переживая о том, что их может кто-то услышать… — Каждый раз, сталкиваясь с непослушанием или предательством своих подчинённых вы оставляете расправу над ними другим людям. Это было сущей правдой: последние несколько лет Скарамучча предпочитает не мараться и не казнить неугодных ему лично. Он отдаёт приказ расправляться с такими, как Хадзимэ, своим верным самураям и подчинённым. Иногда он приходит посмотреть на публичную казнь, чтобы воочию убедиться, но иногда… — Однажды подобный приказ вы оставили мне, — продолжает говорить Кадзуха, незаметно для господина чуть поведя плечами, — вы просили меня убить одного из моих товарищей, который осмелился соврать и опорочить ваше честное имя. Однако вы знали, что я не смогу совершить казнь над ним, потому что он был отцом двоих ещё совсем маленьких детей. И я отпустил его вместе с семьёй, позволив сбежать им через границу — туда, куда ваша правящая рука не сможет добраться. Скарамучча с полной невозмутимостью в лице продолжает слушать всё это, стараясь изо всех сих не показывать своего изумления… — И вы знали об этом, — усмехается Кадзуха, — вы хотели спасти им жизни и почему-то решили обратиться именно ко мне. Возможно, вы полагали, что я не смогу убить отца ни в чём неповинных детей. Куникудзуши вздрагивает, наконец, осознавая, что его маленький план, оказывается, был понят Кадзухой с самого начала. Молодой господин и в самом деле отправлял к Каэдэхаре тех, кого хотел помиловать. Были причины, по которым он желал сохранить их жизни, несмотря на предательства и ошибки, допущенные в ходе их службы. В основном этими причинами были семьи и дети — люди, невиноватые в том, что их отец и кормилец позволил себе пойти против своего господина. Были, конечно, исключения, но чаще всего Скарамучча просто позволял им сбежать — он знал, что Кадзуха это делает, потому что слишком добр и не сможет совершить казни, оставляя детей и жён сиротами. То же самое случилось с Хадзимэ: у старика было трое дочерей и больная супруга, которым Кадзуха позволил сбежать через границу, как и остальным, только вот… — Хадзимэ стал заложником собственной жадности, — заключает Кадзуха, внимательным взглядом всматриваясь в лицо господина, — он осмелился вернуться в Японию, хотя я строго наказал ему этого не делать. Что…? — Именно я и был тем, кто сдал его по возвращении, чтобы вы самолично наказали его. Надеюсь, вы так и сделали. Скарамучча теперь уже был не в состоянии сдерживать своего изумления: он чуть раскрывает глаза, кажется, только сейчас понимая, насколько хитёр и опасен оказывается Каэдэхара, и сколько бы его спокойный благородный вид не внушал доверия, он просто… — Вы делали это втайне, потому что не можете позволить себе в глазах других людей показаться добросердечным… — Замолчи, — Куникудзуши резко отворачивается, не в силах выдержать больше этого разговора. Он не хотел, чтобы прямо сейчас Кадзуха видел его лица и проступающих на нём эмоций, которые он никак не смог удержать в себе. Меньше всего ему хотелось, чтобы хоть кто-то, даже такой, как Кадзуха, узнал о его намерениях, узнал о том, что на самом деле… — Я был искренне поражён… — продолжает говорить Каэдэхара за спиной у господина, который даже думать не хотел о том, что именно сейчас скажет самурай, — …вашей милостью и состраданием. — Хватит! — Скарамучча вздрагивает, не вынося больше и слова, и, чуть мотнув головой, собирается обернуться к Кадзухе, чтобы если не ударить его вновь, то хотя бы попытаться вернуть остаток уважения к себе, но… Едва только Куникудзуши делает движение, чтобы развернуться, он вдруг сталкивается взглядом с близко стоящим Кадзухой, который ещё мгновение и вот уже прижимается к нему всем телом, вызывая в лице молодого господина неподдельное, глубокое изумление… — Ты…! — Я снова задам свой вопрос, — наклоняясь к лицу Скарамуччи, негромким, низким шёпотом произносит Кадзуха, внимательно и очень пристально вглядываясь в его окрашенное откровенным удивлением лицо, — зачем вы устроили всё это? Зачем позвали меня сюда, господин? — Сейчас же отойди от меня, — командным тоном требует Скарамучча, машинальным, привычным действием руки ловко вынимая из ножен кайкэн, лезвие которого в один короткий момент оказывается у лица Каэдэхары, — или я тебя прикончу прямо здесь. Однако ни это действие, ни угроза, ни требования — ничего из этого даже на миг не вызывает опасения или волнения в глубоких алых глазах, в которых, напротив, начинает плескаться неподдельный восторг, заставляющий Скарамуччу лишь сильнее напрячься. — Вы не станете убивать меня, господин, — Каэдэхара тянет лёгкую улыбку уголками губ, даже не дёрнувшись с места и продолжая стоять к Скарамучче слишком близко, слишком… — хотя я был бы счастлив умереть от вашей руки. Ах, ты… Куникудзуши крепче сжимает в пальцах рукоять кинжала, чуть сильнее прижимая его к шее самурая, готовый в любой момент полоснуть бледноватую кожу, чтобы рассечь её в наказание за откровенное непослушание и… — Скажите, господин, — вновь перебивает его мысли Кадзуха, — чего вам действительно хотелось от нашей встречи? Скарамучча хмурит брови, уже совершенно теряясь и не понимая, о чём толкует его подопечный. И этот момент лёгкого недоумения становится его главной ошибкой, потому что руку, которой он сжимает лезвие, Кадзуха неожиданно… перехватывает. Что…?! Всё это время он ведь держал руки позади себя, так как они были связаны, но как же…?! — Ты…! — Куникудзуши едва только успевает бросить на самурая возмущённый, изумлённый взгляд, собираясь окончательно сорваться и воткнуть лезвие ножа прямо в глотку самурая, но… его руку крепко, до сильной боли сдавливают, не позволяя совершить задуманное. Кинжал со звоном падает на пол, озвучивая в голове молодого господина осознание его собственной оплошности. Он одновременно напуган и взбудоражен тем, что Кадзуха позволяет себе делать: второй рукой он обводит его талию, прижимая тело господина к себе, наглым, беспардонным образом врываясь в его личное пространство окончательно. — Отпусти! — требует Скарамучча, пытаясь вырываться. С самого начала он не придал действиям Каэдэхары большой серьёзности, ну а теперь, находясь в его руках, в крепких, сильных объятиях, он едва трепыхался, пытаясь освободиться, пытаясь свободной рукой упереться в крепкую грудь самурая, ладонью случайно касаясь его обнажённой кожи. Нет…! — Господин, — шепчет Кадзуха, опускаясь чуть ниже, прямо к лицу Скарамуччи, опаляя горячим дыханием тонкую кожу на шее, — раз уж сегодня мы раскрыли одну из наших маленьких тайн, — едва слышным, томным шёпотом произносит он, — может, тогда мы продолжим наши откровения? — О чём ты говоришь…! — Куникудзуши весь изводится, начиная невольно вздрагивать от прикосновений сильных рук самурая к своему телу, которое предательски начинает дрожать. Нет, нет, только не это… Не трогай…! — Господин, — чуть приподнимаясь, вновь обращается к нему Каэдэхара, взглядом алых глаз касаясь приоткрытых от удивления губ Скарамуччи, — вам ведь прекрасно известно, что я был прислан к вам своей семьёй в качестве подарка. Куникудзуши слегка отворачивается, даже не представляя, куда именно ведёт этот разговор. Он просто продолжает с силой упираться в чужие плечи, ненавидя себя за собственную неосторожность. А что если Каэдэхара прямо сейчас просто убьёт его? Ему ничего не мешает этого сделать, ничего, кроме… — И, помимо моей души и жизни, вам вверено ещё и моё тело. Молодой господин замирает, слыша это весьма странное и такое… неприличное откровение, которое почему-то заставляет его лишь сильнее напрячься. — Так почему же вы… — Кадзуха опускается к лицу Скарамуччи вновь, оставляя пару коротких миллиметров между ними, почти едва касаясь его губ, в которые продолжает неспешно и горячо шептать, — предаваясь своим фантазиям почти каждую ночь, не попросили меня о помощи? — Что… — В вашем поместье тонкие стены, господин. А у меня — очень чуткий слух. В одно мгновение Куникудзуши пронзает сильнейшим уколом ужаса, разрывающим остатки надежды оставить этот вечер без казней и смертей. Его покрывает непреодолимое чувство стыда и страха от мысли, что кто-то из его подчинённых узнал о маленькой, сокровенной тайне, которую молодой господин имел неосторожность раскрыть… Нет, нет, нет…! И этот кто-то не просто слуга, о жизни которого никто не будет печалиться, если вдруг Скарамучча захочет избавиться от него, этот человек… и есть тот самый, имя которого он стонет почти каждую ночь, пока предаётся сладким грёзам, сценам, в которых самурай властно имеет его, ласкает и целует… Только теперь всё это не имеет смысла… Почему он? Почему всегда он? Почему именно его имя стало для молодого господина столь… важным? Почему именно его имя он слышит из раза в раз, боясь узнать о чём-нибудь, что может его ранить или заставить беспокоиться? Почему именно Каэдэхара? — Господин… — Нет, не трогай меня, — снова пытается вырываться Скарамучча, вторя самураю, — не прикасайся ко мне, не… — Не волнуйтесь, прошу вас, — спокойным тоном перебивает его просьбы Кадзуха, — никто, кроме меня, не знает о вашей тайне. Скарамучча замирает, ощущая вдруг касание чужой ладони на своей щеке, которую самурай опускает к лицу господина, чтобы приблизить к себе и накрыть мягкие губы внезапным, требовательным, но сладким поцелуем. Куникудзуши чувствует чужие губы на своих, весь содрогаясь от переполняющих его эмоций: он едва может сдерживаться, чтобы не закричать прямо в поцелуй, начав агрессивно отнекиваться и отворачиваться, вместе с тем испытывая толику сожаления… Совсем чуть-чуть… — Ты сошёл с ума! — оттолкнувшись, Скарамучча замахивается рукой вновь, чтобы ударить ею по лицу Кадзухи, оставляя очередную пощёчину, — нет никакой тайны, ты просто бредишь! Ему так не хочется противиться всему этому, не хочется отворачиваться от его рук и поцелуев, потому что… сладость его фантазий впервые, возможно, касалась реальности — и противостоять подобному было слишком болезненно для юного влюблённого сердца. — Значит, я сошёл с ума? — усмехается Каэдэхара, коротко посмеявшись в сторону с лёгкой ужимкой — видимо от боли в лице, которое только что перенесло удар сильной руки господина. — Значит, никакой тайны нет? — продолжает он, поворачиваясь к Скарамучче со взглядом, полным теней: словно бесов, вселившихся в самурая, который прямо сейчас, грубо хватая господина за талию, подхватывает его и толкает в тёмный, плохо освещённый угол зала, чтобы прижать своим телом к стене без возможности выбраться… — Значит, вы не ласкаете себя каждую ночь, выкрикивая моё имя? Куникудзуши пытается вырваться, руками упираясь в тело Кадзухи, который лишь сильнее напирает на него, прижимаясь горячей кожей крепкой груди и сильных плеч, одного взгляда на которые господину хватало, чтобы растерять остатки своего самообладания… Его тело предательски продолжает вздрагивать от каждого жадного прикосновения рук самурая, который скользит по тканям верхних одежд, раскрывая их, чтобы в грубом жесте обнажить плечи господина, его вздымающуюся от тяжёлого дыхания грудь, к которой, едва только освободив от рубашки, он прикасается… — Прекрати… — совсем неуверенно просит Скарамучча, хватаясь обеими руками за плечи Кадзухи, всё пытаясь отстранить его от себя, — что ты делаешь, безумец… — Хочу уличить вас во вранье, господин, — ухмыляется Каэдэхара, губами прижимаясь к обнажённой шее Скарамуччи, оставляя пылкий, горячий поцелуй. — Мх… — непроизвольно срывается с губ Куникудзуши, который лишь сильнее сжимает в пальцах чужие плечи, резко закрывая глаза и отворачиваясь, не в силах вынести собственного стыда от того, что его тело начинало сводить приятным теплом, разливающимся где-то в груди… Груди, к которой Кадзуха опускается, медленно скользя губами от ровных ключиц, осыпая кожу поцелуями — каждое его прикосновение обжигало, вынуждая господина сильнее вздрагивать, ощущая, как последние крупицы его рассудка одна за другой просто распадаются от напирающего вожделения. Скарамучча не мог внять происходящего, не мог поверить, что в реальность воплощается часть его сладких фантазий, в которой Кадзуха прижимает его к стене, целует и ласкает его тело перед тем, как слиться в горячей близости, в той самой, где Куникудзуши отдаётся ему, стоя у этой самой стены… — Прекрати… — снова вторит молодой господин, всё ещё держа глаза закрытыми, не желая оказываться в действительности, в которой он испытывает щемящее, нарастающее и такое опасное чувство возбуждения от прикосновений к своей груди, к которой самурай опускается, удерживая Скарамуччу за талию, не позволяя ему и сантиметра дёрнуться в сторону… — Признайтесь, господин, — шепчет Каэдэхара, кончиком языка проводя по ложбинке груди Скарамуччи, заставляя того сильнее вжаться спиной в стену и ещё глубже впиться ногтями в кожу на плечах самурая, — признайтесь, что ласкали себя, представляя меня в своих фантазиях. — Нет… — сбито выдыхает Куникудзуши, чуть вертя головой, — ни за что, никогда… — повторяет он, ещё сильнее зажмуриваясь от опаляющих его грудь поцелуев, которыми осыпал Кадзуха, медленно скользя губами по нежной коже, всё ближе и ближе подбираясь к одной из твёрдых бусинок сосков, чтобы жадно вобрать её в рот. — Перестань… — выдыхает Скарамучча, не замечая, как невольно он начинает подставляться под эти жаркие ласки, сходя с ума от яркости ощущений, от того, насколько сладко и отчётливо он чувствует прикосновения горячего языка к чувствительному месту. — Признание, господин, — вторит самурай, чуть улыбаясь и поднимая лукавый взгляд на юношу, замечая на его лице ярко проступившее смущение. Куникудзуши сжимал губы, не позволяя слишком тяжёлым вздохам раздаваться из груди, которую сейчас опаляло жаром от умелых и уверенных ласк: Кадзуха целовал, обводил затвердевший сосок языком, слегка оттягивая и покусывая, пока второй рукой сдавливал вторую бусинку между пальцев, не оставляя её без внимания. — Нет… нет… — в отрицании повторял молодой господин, даже мысли не допуская о признании в том, что он делал с собой по ночам, фантазируя и представляя Каэдэхару. В самых разных позах и ситуациях, под всевозможными предлогами… — Остановись… — Скарамучча замирает, резко открывая глаза и опуская их на своего самурая, который, подняв потемневший, наполненный жадностью взгляд, ухмыляется, понимая, отчего господин вдруг сильнее прежнего воспротивился прикосновениям к себе. Потому что одной рукой Кадзуха проводит по его животу, опуская ладонь ниже, касаясь пальцами пояса, что удерживает хакама — Не смей, — продолжает просить Куникудзуши, ощущая неприятное чувство сомнения от сказанных им самим слов. Где-то в глубине души он очень не хотел останавливать самурая, не хотел думать головой. Он желал просто позволить себе отдаться этому влечению, что прямо сейчас кружило ему голову. Но едва ли просьбы господина хоть как-то могли остановить Каэдэхару: он аккуратно вытягивает атласный поясок, чтобы позволить себе скользнуть ладонью под грубоватую ткань штанов, что прямо сейчас скрывали затвердевший, поалевший член. — Хватит, прекрати… — Куникудзуши хватается пальцами за запястье Кадзухи, пытаясь удержать его руку, которой он сжимает основание разгорячённой, влажной от проступающей смазки плоти, — не надо… — Признайтесь мне, господин, — повторяет своё требование Каэдэхара, оставаясь совершенно непреклонным к мольбам, которыми Скарамучча пытался его остановить. Куникудзуши снова слегка вертит головой, не зная, как себя перебороть, чтобы просто сказать столь очевидное: Кадзуха и так всё знает, так почему же теперь Скарамучча не может озвучить это вслух? Озвучить подобное…? — Да… — всё-таки решается признаться господин, держа глаза закрытыми и снова отворачиваясь, чтобы длинная тёмная чёлка хотя бы немного прикрыла его покрасневшее, горящее от стыда лицо, — да, я это делал… я это делал… — повторяет он, не веря в то, что сейчас говорит. — Делали что? — Кадзуха приподнимается, отнимая свои губы от груди юноши, но не убирая руки с его члена, — расскажите мне, господин, — он проводит крепко сжатой ладонью по влажному стволу, делая несильное, лёгкое движение, которое вызывает в теле молодого господина крупную дрожь. — Не издевайся… ты просил признаться, я это сделал, — Скарамучча сильнее сжимает чужую руку в своей, одновременно желая и не желая, чтобы Кадзуха останавливался. Куникудзуши находился вне себя от распаляющего его сознание удовольствия, которое приносили эти мучительные ласки. — Я хочу знать, как вы ласкали себя, — опускаясь к лицу господина, тихо шепчет Каэдэхара, целуя мочку его уха, — поделитесь со мной, прошу вас. Скарамучча пытается увернуться от опаляющих его поцелуев, которыми Кадзуха опускается к щеке и ниже, вновь к шее, которую юноше приходится чуть изогнуть в сторону — он и сам не ведал, зачем это делает, зачем начинает прямо сейчас подставляться под ласки, совсем едва заметно двигая бёдрами навстречу движениям руки, которой самурай скользил по возбуждённому члену, слегка задерживая хватку у головки, пальцами чуть обводя её и надавливая на уздечку, с которой проступали густые капельки предэякулята. — Я представлял тебя… — кусая губы, выпаливает Скарамучча, готовый умереть от стыда и смущения, но наслаждение, которое он испытывает прямо сейчас, заставляет его помутнённый разум тяжелеть всё больше и больше, — я ласкал себя и думал о тебе… — Что я делал в ваших фантазиях, господин? — Прекрати… — Куникудзуши упирается головой в чужое плечо, ощущая, что едва ли сможет продолжать этот разговор, потому что это было слишком. Он и так с трудом признался в нечто постыдном, а теперь ещё и делиться подробностями… — Я ничего больше тебе не скажу… — почти уверенным тоном заявляет Скарамучча, чувствуя, как в ответ на это хватка чужой руки на его члене становится ещё крепче, а движения чуть быстрее. — Тогда позвольте мне самому, — ухмыляется Кадзуха на ушко юноше, — в ваших фантазиях, которые вам так сильно полюбились, вы были принимающим? — Нет, нет… — начинает отнекиваться молодой господин, приходя в откровенный ужас от мысли, что Кадзуха сейчас начнёт озвучивать его фантазии. — Но иногда вы стонали, прося меня быть глубже и грубее, — вопреки просьбам Куникудзуши, продолжает шептать Каэдэхара, — я слышал каждое ваше слово, в котором вы умоляли меня иметь вас сильнее… — Пожалуйста, хватит, — Скарамучча начинал уже откровенно задыхаться от того, что слышал, от того, как Кадзуха откровенно стыдит его, рассказывая нечто столь непотребное, что даже в голове своей озвучить порой не удавалось. — Вам нравилось представлять, как мы занимаемся любовью в самых разных позах? — целуя покрасневшее ушко, продолжает тихо произносить Кадзуха. — Если бы я, прямо как сейчас, прижимался к вам всем своим телом и брал бы вас у стены? — Мх… да… — невольно срывается с губ молодого господина, который уже начинает теряться в собственных ощущениях, всё активнее двигаясь навстречу ласкающей его руке, толкаясь в чужую ладонь, кажется, позволяя себе раскрыться в своих желаниях, в самых сокровенных и горячих мечтах… — Я бы очень хотел хоть раз взглянуть на вас, господин, как красиво вы изгибаетесь, пока ласкаете себя и выстанываете моё имя. Скарамучча замирает, чуть сильнее прижимаясь к крепкому телу самурая, рукой начиная обнимать его за шею, впутываясь пальцами в длинные пряди чужих волос. Он наконец-то мог коснуться их, ощупать и полноценно внять их мягкость, хватая не в грубом жесте, намереваясь ударить Кадзуху, а вот так: в сладкой, распаляющей рассудок близости… — Позвольте мне хоть раз взглянуть на вас в момент удовольствия, — шепчет Каэдэхара, сильнее напирая на юношу, начиная быстрее и быстрее двигать рукой, которой крепко сжимал его член, — хочу увидеть вас, пока вы стонете моё имя… — Аа-х… — Скарамучча, поддаваясь слишком сильному возбуждению, откидывает голову чуть назад, не в силах выдержать ярких ощущений и судорог, которые предвещали приближающуюся разрядку. Молодому господину в момент становится абсолютно всё равно, насколько откровенным и неприличным он выглядит сейчас в глазах своего самурая. Ему хотелось только одного: как можно скорее довести себя до заветного финала, который подходит слишком быстро и слишком ярко, слишком… — Кадзуха… — Куникудзуши срывается на глубокий, громкий стон, позволяя Каэдэхаре увидеть то, о чём он просил секундами ранее — его лицо, наполненное блаженством, пока он, поддаваясь наслаждению, стонет полюбившееся имя, раскрывая мягкие губы и закрывая глаза, пока его тело покрывается сильной дрожью в преддверии охватывающего слишком быстрого оргазма. Скарамучча замирает, делая последнее движение бёдрами, и, обнимая своего самурая, крепко прижимаясь к нему, пальцами впиваясь в кожу его плеч, наконец громко и ярко кончает, изливаясь прямо в чужую ладонь. Абсолютное отрешение от реальности из-за пустоты и эйфории, что накатывает на молодого господина, вынуждает его оцепенеть в попытках пережить этот момент невероятного удовольствия. Такого тягучего и горячего, такого необыкновенного… Совсем другого, отличающегося от того, что он испытывал наедине с самим собой. — Мой господин… — Кадзуха аккуратно обнимает юношу, удерживая его слегка обмякшее тело, пока тот тяжело дышит и раскрывает глаза, чтобы взглянуть на самурая, который в ответ начинает вновь нежно, но с толикой чего-то недоброго во взгляде потемневших алых глаз, улыбаться… — Вы так прекрасны, мой господин, — шепчет Каэдэхара, опускаясь к лицу Скарамуччи, чтобы вновь поцеловать его, смять мягкие губы в своих в нежном, неторопливом поцелуе, на который Куникудзуши начинает поддаваться, слегка прикрывая глаза, словно забываясь напрочь… Переставая сопротивляться…«Всего лишь…»
Кажется, он и самом деле растерял остатки своей гордости… — А теперь пригласите меня в свои покои, господин, — почти требует самурай, прекрасно зная, что теперь молодой господин не посмеет ему отказать.