Чёрная сирень

Вопрос с пауками, змеями, скорпионами и ядовитыми мокрицами взял на себя Ветинари. Только этими скупыми сведениями он и ограничился: на начальном этапе они условились делиться лишь общей канвой стратегии и не обсуждать друг с другом свои тактические планы, успехи и неудачи. В этом умолчании имелась своя логика: ты не можешь проболтаться о том, чего не знаешь. Ведь оставался риск — о котором они не говорили, но о котором не забывали — что сержант Беннет из Тайной Полиции вспомнит, что не закончил разговор с Ваймсом. В это же время Ваймс начал собирать вокруг себя стражников, для которых его собственный авторитет значил бы больше, чем стража, здраво рассудив, что без подкрепления из грубой физической силы и вооруженных людей, претендент на должность патриция рискует отправиться в небытие в том же звании претендента. Ваймс не считал себя знатоком человеческих душ и в сущности им не являлся, и поначалу его вели интуиция и везение. После недавних беспорядков и потери капитана Стража была деморализована и дезориентирована. Отсутствие какого-либо начальства за тот короткий промежуток, что дворец подыскивал замену капитану Гейлу, превратило Ночную Стражу в понурый сброд, не контролируемый решительно никем. Что играло Ваймсу на руку. Вспоминая плачевно короткие, но содержательные уроки сержанта Киля, он смело приступил к штурму недосягаемых ранее вершин. Заручиться уважением некоторых стражников оказалось несложно — выручил парой медяков или прикрыл в случае опоздания, и вот уже человек считает, что он у тебя в долгу. Парни младше него самого, недавно приехавшие из маленьких сонных деревушек и оглушённые шумом по-настоящему большого города, воспринимали первого же человека, который пришел им на помощь, как главного, точно только что вылупившиеся птенцы. Про себя Ваймс окрестил их Пропащими, ведь таковыми они и являлись — выброшенные на обочину жизни, не сумевшие найти себе места получше и оказавшиеся тут, в Ночной страже. Стражники старше или выше званием стали куда большим вызовом, эти не спешили принимать всерьёз какого-то там завалящего капрала. Тогда в ход пошло прямое хамство, подкреплённое готовностью отстаивать свои слова кулаками, и регулярные попойки. На этих посиделках Ваймс, разумеется, пил, однако не напивался, чтобы не наговорить лишнего, и вместо этого умело изображал как раз ту степень опьянения, когда благодушно слушаешь любые разглагольствования собеседника и поддакиваешь. Чтобы не спугнуть настойчивостью, Ваймс благоразумно не навязывал свое общество, и постепенно форт Старших По Званию сдавал позиции. Среди стражников распространилось мнение о Ваймсе как о не по годам толковом молодом человеке. В сущности, Ваймс, который выбрался из банды только поступив в стражу, создавал собственную банду в рядах стражи. И это ему удавалось! Капитан Монаган, свежеиспечённый глава Ночной Стражи, даже обещал ему повышение до сержанта раньше установленного Статутом О Званиях срока, что свидетельствовало о его величайшем расположении. В принципе, Ваймс не особенно удивился, когда Монаган однажды вызвал его к себе в самом начале смены, в тот самый час, когда голубоватые сумерки раннего вечера уступали насыщенным синим теням наступающей ночи, для важного и крайне конфиденциального разговора: с некоторых пор Монаган считал, что с Ваймсом действительно можно вести серьёзные беседы, ведь он такой сообразительный парень. А на этот раз вопрос оказался весьма деликатным, и с ним крайне щепетильный в вопросах иерархии Монаган не мог обратиться ни к кому из старослужащих, если только надеялся сохранить в их глазах хоть какой-то авторитет. То бледнея, то зеленея, капитан с вящим смущением сообщил Ваймсу, что был обязан от лица Ночной Стражи присутствовать на одном «маленьком камерном приёме», но у пирога, которым он отобедал, оказались другие планы. — Отказать лорду будет просто верхом грубости, — обливаясь холодным потом, сообщил Монаган, как и всегда больше смерти боящийся кого-то раздосадовать. — Я уже послал его светлости письмо с извинениями, но ты, Ваймс, всё же извинись ещё раз. Не хотелось бы оставить у его светлости дурное представление о Ночной Страже, согласись, — Ваймс кивнул. Он не был согласен. Пусть тот вечер и не обещал ничего из ряда вон выдающегося, но у Ваймса всё же были свои планы как на время работы, так и на время после смены. Хэвлок заранее прислал записку, что будет занят (эта его милая привычка передавать сообщения, прикрепляя их к арбалетному болту и стреляя им в отлив окна, скоро будет стоить Ваймсу аренды — хозяйка его попросту выставит, когда наконец обратит внимание на изрешечённую раму), так что это означало, что сегодня после работы самое время заняться починкой и штопкой — недавно Ваймс умудрился разодрать рукав стёганки, что надевал под доспехи, и всё никак не находил свободной минуты, чтобы залатать её. Мысль, что ему придётся вместо дежурства сидеть в обществе людей, которым он по доброй воле и руки бы не подал, сама по себе была достаточно неприятной, но настроение Ваймса испортилось ещё сильнее, когда он увидел приглашение — написанное от руки на плотной кремовой бумаге. Края листа украшали золотые вензеля, а снизу значилась подпись «Лорд Хэвлок Ветинари». К ужасу капитана Монагана скомкав приглашение, Ваймс заткнул его за ремень нагрудника. Вот, значит, чем был занят Хэвлок. Искать союзников и привлекать на свою сторону сливки Анк-Морпоркского общества, очевидно, проще всего оказалось, давая приёмы. А теперь Ваймсу предстояло притвориться, что они не знакомы, и вести себя достойно. Неизвестно, что из этого сложнее. *** Вдоль дорожки, идущей от ворот к парадному входу в особняк Ветинари, развесили фонари. Туман, белёсой, смрадной стеной поднявшийся от Анка так высоко, что затронул даже богатые кварталы на холмах, превращал эти фонари в мутные сферы, витающие в нескольких футах над землёй. Когда Сэм еще был мальцом, едва умеющим считать до десяти, ему, разумеется, рассказывали страшилки о блуждающих болотных огнях, что забирают с собой всех чрезмерно любопытных, которым приспичило пойти ночью погулять по топям в низовье Анка, и сейчас эта иллюминация напоминала те зловещие ловушки на людей. Особняк же, вздымающийся из клубов тумана, точно утёс, выглядел сейчас по меньшей мере замком вампира. Самое подходящее место для того, чтобы заманивать туда неосторожных путников. Слуга, учтиво поздоровавшись, проводил Ваймса в большую столовую. Сэм бывал здесь нечасто. Слишком просторная комната, чтобы по-настоящему уединиться, да и чересчур неудобные диваны (решительно невозможно уложить Хэвлока ни на какой из них!). Освещённая десятками свечей, зала блистала и ошеломляла роскошью убранства, а людей собралось столько, что ещё немного — и это можно было бы посчитать митингом. Никакой речи о «маленьком камерном приёме» и быть не могло. Ваймс узнавал глав гильдий и «отцов города» с семьями, капитана Дневной стражи Таунли, главу особистов, был даже личный секретарь патриция, особа с одной стороны тщедушная и ничтожная, но с другой — как никто другой приближенная к высшей власти в городе. Ветинари собрал форменный цветник (а вот собаку явно запер где-то в личных покоях, чтобы Мистер Второй своей общительностью никого не испугал). Спасибо и на том, что не стал звать сержанта Беннета (впрочем, Ваймс не был уверен, что, явись Беннет сюда, ему удалось бы уйти целым и невредимым). А Ветинари уже поднимался навстречу гостю из-за накрытого стола. — Ах, капрал Ваймс, рад вас видеть, — Ветинари сердечно пожал Ваймсу руку. Сэм на мгновение растерялся, прикосновение узкой теплой ладони, такое знакомое и родное, сбило его с толку, однако он быстро опомнился. Хэвлок выглядел столь официально и сдержанно, что сложно было воспринимать его не как лорда Ветинари. — Но что же капитан Монаган? Неприятности на работе? — Ему нездоровится, — максимально спокойно ответил Ваймс. — Передавал свои извинения. — Какая жалость. Он обещал научить меня карточным фокусам. — Не обессудьте, сэр, придется сегодня без этого. Я разве что могу показать, как спрятать дубинку там, где солнце не светит, и как найти контрабанду, если хозяин уверяет, что даже палкой этого не трогал. Глаза Ветинари сверкнули. — А вы остряк. Что ж, прошу, проходите, садитесь рядом с супругами Ругон. Эти двое владели галантерейным магазином «Дамское счастье». Всем, кто жил на зарплату меньше сотни долларов, путь в такое заведение был заказан. Они не были достойны видеть залежи муслина, груды шляпок и тюлей, россыпи пряжек и сверкающих безделушек — а ну как украдут? — и Ваймс, разумеется, тоже принадлежал к презренному большинству голи перекатной. Несмотря на хороший, добротный дублет, он каждой черточкой своего лица выдавал свое босяцкое происхождение и Ругоны совершенно очевидно считали ниже своего достоинства даже смотреть на него. У этого, впрочем, имелись и преимущества, — Ваймс был избавлен от светских бесед. После того, как количество закусок на столе значительно сократилось, а уровень вина в бутылках понизился, празднество переместилось в гостиную. Здесь Ваймса также преимущественно обходили стороной, не зная, о чём говорить с мрачным человеком в таком недостаточно парадном одеянии как простой чёрный дублет, так что Ваймс мог беспрепятственно наблюдать за редчайшим зрелищем: лорд Ветинари в привычной ему среде обитания. А этот человек разительно отличался от Хэвлока. Его Хэвлок не любил шумных сборищ, не любил дурно сыгранные фривольные романсы, однако сейчас он, источая радушие, ловко лавировал в толпе, знакомил тех, кто ещё по какому-то удивительному стечению обстоятельств ещё не был друг другу представлен, и для каждого находил пару слов, чтобы тонко польстить, но не превратить это в раболепное подобострастие. Когда же одна из присутствующих, терзавшая всех сентиментальными балладами под собственный аккомпанемент, сказала, что следующий романс надо играть в четыре руки — Хэвлок с готовностью уселся за пианино рядом с ней. От рыбаков и моряков Ваймс слышал истории о хищных рыбах, у которых во лбу растёт фонарь — когда любопытствующие подплывают узнать, что за безумец зажёг огонь под водой, то они в мгновение ока оказываются в зубастой пасти. Хэвлок сейчас напоминал ему такую рыбу — людей так манила возможность приблизиться к таинственной могущественной семье и посетить особняк с жуткими безглазыми портретами, что они забывали о бдительности и охотно верили, что Ветинари — друг всем и каждому. А слушал он с таким неподдельным вниманием, точно никто не мог быть важнее его собеседника, и с ним хотели говорить, ему хотели рассказывать. Сэм восхищался им, Сэм его опасался. Хэвлок, которого Сэм знал и с которым проводил столько времени, не был кротким невинным агнцем (даже тогда, когда толком не умел целоваться), но этот… этот Хэвлок был положительно страшен, хотя бы потому что Сэм плохо представлял, чего от него ожидать, и это злило, интриговало, будоражило. Худшей же частью вечера — помимо осознания того, что он просиживает штаны в бархатном кресле, вместо того, чтобы выполнять свою работу, — стали разговоры. Ваймс не вмешивался, но не слышать их не мог. Ему оставалось разве что демонстративно заткнуть уши, а это, пожалуй, было бы слишком уж грубо, ведь он как-никак должен «достойно представить Ночную стражу». Поэтому он слушал омерзительный и бессмысленный трёп о делах, которые эти аристократишки считали важными, — и которые с точки зрения Ваймса не стоили и выеденного яйца — и медленно закипал. Он вполне успешно держал себя в руках, пока виконт Кардиганшир, похожий на оплавившийся кусок масла, втиснутый в жаккардовый камзол, не вспомнил недавний инцидент в принадлежащей ему кожевенной мастерской, одной из крупнейших в городе. С месяц назад тамошний рабочий обворовал управляющего. Часы, мелкие деньги вместе с бумажником. Обычное, казалось бы дело. Только вот преступление было совершено в тот час раннего утра, относительно которого Дневная и Ночная стражи никак не могли определиться, в чью же зону ответственности он входит, — в итоге оба капитана сказали, что это их не касается, и умыли руки, запретив подчинённым вмешиваться во внутренние дела частных предприятий. Что стало с грабителем, Ваймс так и не выведал, но радужных надежд не испытывал. — А чего ещё ожидать от таких людей? — вопрошал виконт между глотками вина. Резные перстни с геммами на его пальцах, отражали свет ламп. — Если они на протяжении стольких лет остаются просто рабочими, а не поднимаются выше — значит с ними что-то не так. «По делам своим обретёте своё» — кажется, так говорится у омниан. Хотели бы — нашли бы способы. А так они ищут сплошь предлоги оставаться бедными. Вот Ивар — дельный, толковый, хороший работник. Он вкладывал много сил и времени и стал наконец управляющим, у него и свой дом, и часы вот купил. А эти лентяи и лодыри… что с них взять? Неудачники, не сумевшие ничего добиться, конечно они захотят откусить кусок пирога, что достался не им. А этот оборванец явно украл часы, чтобы их пропить. Ну, вы знаете этот контингент. У Ваймса от омерзения к горлу подступила желчь, и сдерживаться было уже решительно невозможно: — Да, действительно, вот же не повезло людям родиться в порядочных семьях, которые не промышляли грабежом и не наживались на рабском труде. В наше время это уже грех — не сколотить себе состояние на преступлениях. Услышав его, виконт стремительно надулся, точно индюк, и так же яростно покраснел. — Вы намекаете, — голос его дрожал от волнения и гнева, — на то, что основатель дома Кардиганширов, чем-то запятнал свою честь?! — О, нет, я не намекаю, — и Ваймс улыбнулся так широко и добродушно, что Кардиганшир отшатнулся. На мгновение в памяти виконта всплыли рассказы о мантикорах, способных откусить человеку голову, однако поколения предков, не знавших страха, упрёка и представлений о морали, не давали ему не то, чтобы отступить, но и хотя бы осознать, в какой опасности он находится сейчас. Конечно, кому как не Ваймсу было знать о том, что бедность часто порождает преступность и что на редкость омерзительные твари порой обретались вовсе не на верхних ступенях социальной лестницы, но промолчать сейчас было бы выше его сил. Самое меньшее, что он мог сделать — заставить виконта заткнуться. По-хорошему врезать бы этому франту, чтобы зубы повылетали, отправить в каталажку на пару недель. Уж Ваймс придумает, за что. Посидит там немного, среди тех самых неудачников; понять — не поймет, но впечатлений наберётся на всю жизнь… Сладостные картины возможной мести прервал встревоженный голос: — Господа, господа, прошу вас!.. Почуяв приближающуюся бурю, Ветинари уже спешил к ним через всю залу — одновременно такой безмятежный, точно и в самом деле беззаботно веселился, но при этом напряжённый, чутко отмечающий, что идет не так, и торопящийся поскорее исправить ситуацию, пока она не переросла в драку. За виконта он мог поручиться — тот бы посчитал ниже своего достоинства вызывать какого-то там стражника на дуэль. А вот Ваймс… этот не делал различий между сословиями, особенно когда дело пахло жареным, и если только Ветинари не хотел скандала на своем приёме — нужно было что-то сделать. И он снова сделал лучшее, что умел: заговорил. — Что у вас стряслось, господа? Уверен, это не стоит таких волнений. — Он назвал моего прадеда преступником! — воскликнул виконт, трясясь так, что кружевной галстук колыхался точно морская пена. — Я всего лишь сказал, что в наше время совесть не в цене, — плотоядно ухмыльнулся Ваймс. Ветинари быстро взглянул на него. — Уверен, капрал не это имел в виду, — в голосе Ветинари звучало такое неподдельное сожаление о том, что вечер его гостя оказался омрачён этим досадным недопониманием, что сам Кардиганшир почувствовал себя польщённым. — Пожалуйста, будьте к нему снисходительны, виконт, — и, понизив голос, он добавил: — ведь сами говорите — чего ещё ожидать от таких людей? Сказано это было негромко, тоном ласкового увещевания, однако Ваймс на слух не жаловался и от подобного опешил. Мысли о том, что Хэвлок всерьёз причисляет его к «таким людям», он не допускал, но публично услышать подобное в свой адрес… это было по меньшей мере унизительно. Однако на виконта это оказало прямо-таки магическое воздействие. Апоплексическая краснота схлынула, вернулось выражение высокомерного благодушия. Ведь, действительно, если подумать, то какое ему дело до каких-то там капралов и их мнения? Он — целый виконт, он должен быть выше подобной суеты. Убедившись, что Кардиганшир вернулся в мирное расположение духа, Ветинари перевёл взгляд на Ваймса. — Протяните друг другу руки, господа, — попросил он. Противиться этой столь настойчивой и одновременно мягкой просьбе не представлялось возможным. Сэм и виконт нехотя подчинились. Хэвлок положил ладонь на их руки и сердечно пожал, скрепляя перемирие. — Очень рад, что мы решили это неразумение. Смотря в его лучащиеся сердечностью глаза, можно было бы даже подумать, что он действительно позабыл о любых разногласиях, которые могли омрачить торжественный вечер. Однако когда последние гости наконец отправились восвояси, придя в совершеннейшее согласие с миром после такого количества выпивки, приятных бесед и романсов, а Ваймс поднялся в недавно отремонтированный рабочий кабинет, его встретил не Хэвлок, но Ветинари. — В следующий раз будь, пожалуйста, полюбезнее, — холодно произнес он, не поднимая глаз от бумаг. — Я потратил столько времени и сил не для того, чтобы люди запомнили, что на моих приемах им могут, метафорически, плюнуть в лицо. Тон неприязненного раздражения — вместо ожидаемой теплоты, которая послужила бы достойной наградой за вечер, полный напыщенных аристократических ублюдков, — вывел Ваймса из себя. Это было попросту несправедливо! Он не сделал ничего такого, за что его следовало бы карать такой холодностью, да и сама идея того, что Хэвлок посчитал нужным наказывать отчужденностью, приводила в бешенство. — А что, пёс хорош только пока ластится и слушается?! — огрызнулся Ваймс, чувствуя, что уже переходит грань адекватной реакции. Хэвлок нахмурился. — Оставь меня, — потребовал он так сухо, как будто невероятным усилием воли заставил себя не усугублять конфликт. — Мне необходимо разобраться с корреспонденцией. И Ваймс послушался. Чтобы меньше чем через час вернуться через потайной ход. Так что когда Хэвлок закончил со своими записями и наконец направился в спальню — там он обнаружил Ваймса. И они очень тихо и очень яростно занялись любовью. После утомительного и напряженного дня это было лучшим способом вернуть спокойствие и контроль над собой. Вложить все эмоции в поцелуи и в жадные ласки, а затем, запыхавшись, опьянев от удовольствия, наслаждаться банальной человеческой близостью и полусонными разговорами вполголоса. — Вот что я тебе скажу, — начал Сэм, одной рукой обнимая Хэвлока, а второй отводя от его лба растрепавшиеся длинные волосы. — Если ты хочешь, чтобы я не лез под руку, мне нужно знать о твоих планах. Да, я делаю свою часть, ты делаешь свою, но это уже начинает мешать, не считаешь? Мне надо знать, что делаешь ты. Плевать на секретность. Трепаться я не любитель, сам знаешь, а особистам живым не дамся. Хэвлок теснее прильнул к нему, утомлённый, довольный и оттого уже плохо соображающий. — Неужели это значит, что Ночная Стража на моей стороне?.. — Вопрос прозвучал так наивно и мечтательно, что с трудом можно было поверить, что эти слова произносит Ветинари. Сэм со вздохом крепче обнял Хэвлока. — Ночная Стража сейчас — куча навоза с безмозглым жуком во главе. На твоей стороне — я. Уже проваливаясь в блаженный сон, Хэвлок улыбнулся сквозь дрёму: — Это дорогого стоит. *** Чтобы натравить змей на скорпионов, а ядовитых мокриц — на пауков, Ветинари решил для начала стать всем им добрым другом. В течение месяца после возвращения из загородной поездки он вступил во все кружки заговорщиков, какие только стоили внимания, включая особенно секретный кружок заговорщиков против заговорщиков против патриция, основанный и курируемый лично патрицием. В лидеры Ветинари не рвался, держался в тени, неприметный и совершенно непримечательный молодой человек в тёмных одеждах. Никто его не то что всерьёз не воспринимал — его и не замечали порой. Но если всё-таки обращали на него внимание, то не забывали похвалить его отменное здравомыслие, ведь он всегда говорил такие разумные вещи, всегда готов был поддержать любого оратора, причем делал это так искусно, что никто и не замечал, что Ветинари порой противоречит сам себе. Кроме того благодаря его безобидности и такому искреннему взгляду молодому лорду постоянно норовили поведать сердечные тайны, и коллекция секретов, которые можно обратить в оружие, пополнялась месяц от месяца. Подстрекая фракции вступить в более явную борьбу друг с другом и намекая, что промедление будет стоить всего (он не пояснял — чего, но интонацией показывал, что это определённо станет роковой ошибкой), Ветинари чувствовал себя канатоходцем, что вздумал пройтись над пропастью, дно которой усеяли длинные шипы. Но риск того стоил. Ветинари удалось, не привлекая внимания, организовать чужими руками убийства нескольких наиболее опасных конспираторов, которые оказались достаточно сообразительны, чтобы заподозрить его в сговоре с иными кружками, но недостаточно умны, чтобы обеспечить свои дома и кареты по-настоящему надёжной защитой. Ещё одним оружием стали крайне ранимая гордость Анк-Морпоркских аристократов и склонность вызывать друг друга на дуэли. Шепнул слово одному, другому, и вот уже те, кто недавно на всех приёмах расшаркивались друг с другом самым куртуазным образом, закидывают друг друга перчатками — и на этот раз дуэли идут не до первой царапины, а до убийства, чтобы «кровью смыть оскорбление». Сэм выслушивал весь этот рассказ с приоткрытым от изумления ртом. Когда речь дошла до недавней дуэли, на которую Ветинари оказался приглашен секундантом с каждой стороны и тем не менее убедил всех причастных, что он не имеет к заварушке никакого отношения, Ваймс рассмеялся, одновременно нервно и восхищённо: — Ты льстишь им всем, подливаешь масла в огонь, а потом смотришь, как они друг друга режут? Ловко! — Таков путь, если мы не хотим выдать себя раньше времени — Хэвлок чуть улыбнулся, отводя глаза, как кокетка, напрашивающаяся на комплименты. По совести, он уже давно сам испытывал сильное искушение нарушить договоренность. Поняв, какой восторг он ощущает, когда удаётся разыграть очередную партию, когда люди точно шахматные фигурки следуют его воле, когда из патовой, казалось бы, ситуации он выходит победителем — Ветинари с удивлением осознал в себе любовь к определённой толике позерства. Однако в условиях секретности поделиться историями хоть с кем-то помимо Мистера Второго он не мог, и потому предложение Ваймса поговорить наконец начистоту встретил с внутренним ликованием. Для разговора они расположились на облюбованном Сэмом диване возле камина в спальне (зима уже охватывала город и в спальне Ветинари велел топить хорошо — в противоположность кабинету, где предпочитал поддерживать прохладу «дабы облегчить умственную работу»). Хэвлок уселся так, чтобы вытянуть длинные ноги к решётке, а Сэм развалился рядом, устроив голову на его коленях. Мистер Второй сопел, притулившись на диване по другую руку от Хэвлока. Порой, забывшись, Хэвлок путал и чесал Сэма за ушами, а Мистера Второго гладил по всклокоченной голове. Ветинари рассказал и о том, что помимо заговоров начал принимать активнейшее участие в жизни гильдии убийц. Множество учёных степеней обеспечили ему практически бесспорный авторитет. — Почти жаль будет отправлять их в небытие, — произнес в какой-то момент Хэвлок. Сэм аж приподнялся на локтях. — Ты хочешь поубивать убийц?.. — Хэвлок улыбнулся, кладя руку ему на грудь и надавливая, заставляя снова улечься. — Ты не думал, что есть некое чудовищное противоречие в том, что параноидальные патриции позволяли гильдии убийц существовать? Они показали себя исключительно недальновидными, фактически дозволяя обучать способам убить, и не думали, что это оружие обернется против них самих. Нескольким это стоило жизни. Гильдию следует расформировать или по крайней мере превратить в пародию на саму себя. Пусть гильдия задушит себя собственным же пафосом и станет бесполезной. А вот нам следует в перспективе создать нечто вроде Ордена Наёмных Убийц. Для очень, очень немногих. Будем предлагать работу наиболее выдающимся ученикам гильдии, печься об их благополучии, обеспечивать будущее, сватать в конце-то концов. — Лет через семь они будут знать, что всем обязаны тебе. — И это купит беспредельную преданность. — Твоя личная армия?.. — Вместе с твоими «пропащими» — наша личная армия. В глазах Хэвлока плясали блики от пламени камина — и в то же время они точно светились изнутри от предвкушения, от осознания всех возможных изменений, которые обязательно будут воплощены в жизнь. И этот горящий взгляд заставлял Сэма обмереть от восторга. У него даже дыхание замирало в груди от осознания, насколько опасный путь они выбрали, и насколько каждый из них готов идти до конца. Всё это было сущим безумием, крайней степенью самоубийственного безрассудства. Помыслить нельзя о том, чтобы им действительно удалось осуществить задуманное. Ведь так попросту не может быть! Двое отчаянных в бесшабашном походе против роя тварей, захвативших целый город. Кто в своем уме скажет, что они хоть чего-то добьются?! Взяв Хэвлока за руку, Сэм прижал его ладонь к своему лицу и чуть потёрся об неё щетинистой щекой. Сейчас ему болезненно необходимо было что-то, что вернуло бы его к реальности, и тепло мягкой ладони Хэвлока успокоило, обнадежило. Момент малодушного смятения отступил и, закрыв глаза, Сэм улыбнулся, блаженно и самую малость растерянно; ведь, первым же и предложив откровенный разговор, Сэм утаил от Хэвлока одну деталь, небольшое, необременительное хобби, о котором он до поры до времени не хотел рассказывать, — потому просто не мог подобрать нормальных слов, чтобы хотя бы начать. И чтобы найти силы на то, чтобы это обсудить, недостаточно было какого-то там прикосновения ладони. Но как-нибудь попозже — решил Сэм, ещё удобнее устраивая голову на коленях Хэвлока — он обязательно обо всём расскажет. Не сейчас. Но обязательно расскажет.