Чёрная сирень

Будь это лесом или степью — в этот час на охоту выходили бы волки, упыри и прочая жадная до крови и мяса нежить. Но в Анк-Морпорке в это время улицы замирали в страхе перед тем, кто скрывался в тенях, кто ступал бесшумно, читал мысли и убивал без колебаний. В страхе перед Чёрным Псом. Стоя у высокого окна в своем кабинете, Ветинари смотрел на свой, — на их город — и, мерно дыша, пытался прогнать скопившееся за день напряжение, начинавшее уже перерождаться в едкое раздражение. День выдался долгим, полным политических реверансов и возможности неосторожным словом усложнить жизнь Анк-Морпорка на ближайшие годы. Конечно, он добился изрядных выгод и остался доволен и собой, и тем, что смог заставить делегацию Клатча плясать под его дудку, однако не мог сказать, что сами переговоры доставили ему удовольствие. Анк-Морпорк превращался в весомую политическую единицу, но момент, когда всему континенту придется с ним считаться, по-прежнему оставался мечтой, пусть и куда менее утопической, чем несколько лет назад. Негромко прошелестела дверь и спустя пару мгновений тяжелые руки опустились на плечи Ветинари. — Не ходи ты так шумно, то был бы уже мертв, — Ветинари повёл плечом. Недостаточно резко, чтобы сбросить ладони, тепло которых ощущал даже через ткань, но ясно обозначая своё недовольство. После нескольких покушений он терпеть не мог, когда люди подкрадывались, и начинал раздражаться, если Ваймс по привычке переходил на бесшумный шаг. Ваймс в ответ только хмыкнул. — Ты нашел того, кого искал? Решил проблему? — Торговка специями, которую подозревали в провозе дурмана, оказалась невиновна. Провоз контрабанды организовывал её племянник, — Ветинари даже не шелохнулся. — Суда не будет, — закончил Ваймс всё так же негромко. Ветинари кивнул, по прежнему не поворачиваясь к нему. — Одним вопросом меньше, — интонации в его голосе не напоминали Хэвлока, с Ваймсом сейчас был патриций. Даже сейчас, раззадоренный выматывающей усталостью, Ветинари оставался собранным, настороженным, точно готовым к атаке, но Ваймс давно наловчился чувствовать под фасадом холода и пренебрежения желание простой человеческой ласки, которая успокоила бы, остудила гнев и горящие угли раскалённого раздражения. Ваймс был лишь рад ответить на эту безмолвную просьбу. В противоположность обычной рабочей мантии практичного тёмного цвета одеяние Хэвлока, которое он выбрал для переговоров, было настолько чёрным, что ночное небо в сравнении с ним казалось тусклым и запылившимся. На угольно-чёрной ткани поблескивала золотая вышивка — точно осколки звезд усеяли его плечи и золотая пыль осыпалась на грудь и спину. О, он был хорош, его Хэвлок. Даже спустя столько лет Сэм никак не мог налюбоваться и насытиться прикосновениями. Млея от размеренности движений и близости, он гладил и растирал напряжённые плечи Хэвлока, чувствуя, как золотая вышивка царапает ладони, пока наконец не ощутил, что Хэвлок обмяк в его руках. Тогда Сэм расстегнул высокий ворот мантии, чтобы привычным движением сдвинуть в сторону ткань, и, бережно огладив кончиками пальцев угол челюсти, прижался поцелуем к изгибу шеи. Сэм слышал об идее множественных вселенных, а долгие дежурства предоставляли достаточно времени, чтобы обдумать варианты во всей их жуткой вероятности. Страшно подумать, сколько уже раз они могли разрушить то невероятно ценное чувство, что связало их однажды. Сколько раз он мог потерять это. Когда он не мог сдержать свой гнев, когда гордец Хэвлок отказывался отступать от своих слов или признавать свою неправоту… Но теперь то, что некогда было робким, слабым вьюнком, пробившимся в тени, превратилось в лианы крепче стали, что оплели их, связали, сковали, и Ваймс не мог мечтать о более желанных кандалах. Он не считал, что ему достался лучший из миров, но испытывал невероятную благодарность за то, что ему был дарован шанс встретить Хэвлока, и с гордостью носил на своей одежде пожалованный ему лично патрицием герб — оскалившаяся собачья голова, чёрная на чёрном же фоне. Мир ненавидел, мир огрызался, мир переполняла грязь, гниль, гнусность, и самонадеянно было считать, что можно избавить Анк-Морпорк от всей этой мерзости, не замаравшись. Но сейчас, вымотанный погоней и расправой Чёрный Пёс спал и лязгал зубами во сне, а Ваймс, вернув эту тварь на цепь, очень, очень тщательно вымыл руки, лишь бы не принести с собой металлическую вонь запёкшейся крови, не осквернить белизну кожи Хэвлока уродливыми багровыми следами. И Хэвлок наслаждался его прикосновениями, таял и подавался навстречу. Порой Ваймс переставал понимать, что именно отличает его самого от ублюдков, от которых он избавляет их город. Зверь жаждал крови, рвался с привязи, и раз за разом Ваймс погружался в бездны человеческой подлости. Утопая в этой смрадной жиже, он становился таким же выродком, бешеной и жестокой тварью, — но он знал, что всегда есть рука, что вытащит его. Что есть голос, который скомандует — и Ваймс послушается, встанет на колени как преданный пёс, будет блаженствовать, наслаждаясь лаской, и знать, что он всё делает правильно. Запах, ощущение тепла кожи на губах и мерное биение пульса под ней — вот что из раза в раз возвращало Ваймса в действительность и давало ему сил продолжать этот безумный в своей жестокости поход во имя спасения их города. Он срывался с цепи, он уничтожал, он возвращал справедливость мечом, раз ему не удавалось сделать этого добрым словом, но рядом с Ваймсом всегда был тот, кто мог вернуть его в этот мир и воскресить веру в то, что всё хорошо. Не со всеми. Не везде. Но они работают над этим. «Ты не один во тьме» — бился пульс. «Я буду рядом» — слышалось в каждом вдохе. «Всегда»