***
Утром, едва разлепив глаза, Виктор радостно заметил, что ему стало заметно лучше. То ли потому, что Сергея в комнате не было, и соответственно, на душе было спокойнее, то ли потому, что ему наконец удалось по-человечески поспать. Протерев глаза костяшками пальцев и потянувшись, он опустил ноги на пол окончательно отошёл ото сна. С кухни слышался какой-то грохот. Лениво поднявшись, Виктор прошёл в соседнюю комнату: как раз там, как он и догадывался, ошивался Нечаев. На плите грелся чайник, а на столе разбросаны странные предметы: фарфоровая чашка, непонятная палка, сантиметров пятнадцать в длину, ржавая вилка и кусок пластика. Сергей же был увлечен содержимым холодильника. — Утро. — больше из вежливости, чем из-за искреннего желания, поздоровался Петров. Майор захлопнул дверцу холодильника, выпрямился, и тоже сухо поздоровался. — Доброе. Он потянулся, и его спина захрустела, словно тот провёл вечность скрючившись. Виктор присел за стол, оперся локтями на столешницу, и молча стал наблюдать за тем, как Нечаев (также молча, как и он) наполняет кипятком две чашки. Свою, и… — Кроме чая здесь ничего нет, поэтому пока обойдёмся этим. — чашка, струящаяся паром, мягко встала перед Петровым, но ни есть, ни пить ему не хотелось. — Ага, спасибо, — небрежно обронил он и отставил чашку. — только я не хочу. — Опять голодовка? — как-то неприятно усмехается Сергей. Он делает глоток из своей чашки и облизывает губы. — Давай не дури и пей. — Не буду, — отрезает Виктор. — мне не хочется. Выпей сам. Нечаев со стуком опускает свою чашку на столешницу. Он поднимает глаза на инженера и тупо сверлит его взглядом, будто стараясь понять, чего тот добивается. Виктор беззаботно рассматривает свои руки, будто за одну ночь что-то в них могло поменяться. Глупая попытка избежать чужого взгляда, тем не менее, срабатывает. — Если ты думаешь, что я тебя, блять, уговаривать стану, то ты ошибаешься. — наконец говорит Сергей. — Думаешь, мне больше всех надо? — Не надо меня уговаривать, я тебе уже сказал — не буду. — удивлённо отмахивает Петров. — Или за ночь ты успел отупеть, псина? Очень жаль. Нечаев вдруг вскакивает, на ходу хватая чашку и разливая какую-то часть чая на стол, другой рукой хватая Виктора за челюсть и сжимая её, словно псу, чтобы тот открыл рот. Виктор заметно пугается, отскакивает назад, однако это не помогает — Нечаев всё же умудряется залить немного жидкости в рот инженера, однако тот начинает кашлять и задыхаться; его глаза слезятся, и майор всё же ослабляет хватку. — Сука, вот так сложно выпить чашку чая, да? Виктор, часто дыша, мотает головой. — Тогда садись, и пей! — рявкает майор, и Петров, нервно сглатывая слюну и свою гордость, начинает пить. Чай обжигает горло, но он пьёт, всё ещё ощущая тяжёлое прикосновение Сергея на щеках. В груди пылают гнев и отвращение. — Зачем, вот просто объясни мне, для чего ты меня постоянно доводишь? — в пустоту вопрошает Нечаев, уперевшись рукой в собственную щёку. Его чашка уже пуста. — Тебе чё, нравится это? Нравится меня бесить? Виктор пьёт чай — так медленно, как только может, чтобы горло болело меньше. В носу снова колет, и он старается побороть это чувство внутри себя. — Больной ты, Петров, — констатирует Нечаев. — напрочь, на всю голову больной. — А чего ты тогда от меня хочешь, если я — больной? — спрашивает Виктор, наконец справившись с чаем. В голове мелькает ехидная мысль — “А сам то? Так из-за чая взъелся…”, однако озвучивать её Петров не спешит. — Не знаю. — бросает Сергей зло. — Чтобы ты меньше меня выводил. Оба теперь молчат, не зная, что ещё можно сказать. — У меня из-за твоих ночных выебонов спину ломит, — жалуется вдруг Нечаев. — Знаешь, спать на стуле не самый удобный вариант. — Я не заставлял тебя мне уступать. — встаёт на свою защиту Виктор. Он гордо скрещивает руки на груди, чуть приподнимая подбородок. — От тебя требовалось всего лишь дать мне встать с дивана. Сергей смотрит на него пустым, уставший взглядом, будто пытаясь понять, что инженер пытается из себя строить. Интересно — глаза у него сонные, красноватые. — В следующий раз я тебя сам на пол сброшу, и не посмотрю, что у тебя проблемы с носом. — наконец бросает он как-то небрежно. — Кстати об этом…Что прикажешь с тобой делать, а, инвалид? — В смысле? — В прямом. — закатывает глаза Сергей. — Ты вчера чуть не помер, уже забыл? Виктор поджимает губы, не находя, что ответить. Действительно, он мог бы и умереть тогда — не от удушья, так от страха, заставляющего сердце колотиться в ритме престо, но признавать этого попросту не хотелось. Воспоминания о прошлой ночи вдруг нависли над ним, подобно грозовой туче, гремя отголосками чувств, подобно грому. — Завис? — внезапные щелчки пальцами прямо перед собственным носом возвращают Виктора в реальность. Он чуть отодвигается назад, кривя губы. — Была бы здесь с нами Лариса — вправили бы, и проблемы бы не было. Ну а ты, конечно, не знаешь, как это делается. — даже не спрашивая, а констатируя, заявляет Петров. — Толку от тебя, действительно, как от псины… — Ты вечно огрызаться будешь? — рявкает Сергей, и хмурит брови. — С этим же нужно что-то делать, пока её нет, и нужно это в первую очередь тебе. Виктор прикрывает глаза и сухо выдыхает. — У меня вариантов нет, — он хило пожимает плечами, отворачиваясь от Нечаева. — не нужно было его мне ломать изначально. — Хорош причитать. — отмахивается майор. Видно, что ему вся ситуация также не доставляет ни капли удовольствия. — Я вижу только одно решение — будешь пока под моим присмотром. — Чего? — Виктор с удивлением, глупо таращится на Сергея, пока тот в ответ смотрит на него, как на больного. — Это ещё откуда взялось? — Блять… — шипит Нечаев, потирая переносицу пальцами. — Ты правда такой, или притворяешься? Чтобы вовремя тебе, идиоту, помочь, мне нужно, чтобы ты был на виду. Сделаешь вывод сам, или помочь? — Обойдусь, — процедил Петров, понимая, что Сергей прав — в своём нынешнем состоянии он нуждается в помощи, как бы яро он не пытался это отрицать. Хмуро обдумав это, он поднялся со стула, но его тут же остановили. — Ты куда это собрался? У меня к тебе ещё вопрос. — Меньше знаешь — крепче спишь, — съязвил Виктор. — чего ещё? — Что за цирк ты вчера устроил? Сердце ёкнуло где-то далеко в груди, больно ударившись о рёбра. — Какой цирк, ты о чём? — Не прикидывайся, — выпалил майор. — мне из-за этого пришлось на стуле спать. — А, ты про это… — как бы отвлекаясь, Виктор “беззаботно” почесал затылок. На деле он старался задушить в себе зачатки вчерашних чувств, нагрянувших снова из-за одного только упоминания. — А как мне нужно было реагировать? Ты знаешь, я как-то не привык спать с мужиками на одном диване. — сказав это, Петров судорожно вздохнул, словно волновался. Его понемногу отпускало. — И мне было неудобно. — И только из-за этого ты так разорался? Виктор растерянно кивнул. Нечаев цокнул. — Ну актёр… — выдохнул он. — К тому же, мудак. Виктор закатил глаза. — Теперь я свободен? — Чеши. — отмахнулся от неё Нечаев. Наконец они расстались, правда, ненадолго.***
На удивление получилось даже разбежаться на какое-то время, не попадаясь друг другу на глаза. Похоже, иметь талант для такого было мало, нужно как минимум иметь искреннее желание такой силы, что даже в доме, где шагу ступить нельзя, чтобы не привлечь внимание друг друга, умудриться никого кроме себя не замечать. Чем там Нечаев был занят всё это время Петров как-то не интересовался, но если приходилось встречать мужчину в своём поле зрения, перед глазами появлялась такая морда лица, что начинало неумолимо воротить. Какие там у военного происходили в этот момент мыслительные процессы – знать совсем не хотелось. Чем же был занят всё это время сам инженер? Искренне пытался создать в этом местечке атмосферу дома, проходясь по каждой комнате с тряпкой и тазиком, затем с веником и шваброй, по пути выбрасывая всякий бесполезный мусор, либо распихивая потенциально полезные вещи по шкафам. Может, и пригодится когда-нибудь. Самой последней комнатой, в которой предстояло убраться, оставалась лишь злополучная кухня, куда сунуться сравнивалось теперь со смертным приговором, но как бы там ни было, закончить начатое было делом принципа. Только вот зайдя наконец в помещение, удалось столкнуться с копошащимся там майором. И снова кухня, снова чай. На этот раз обходится без мордобоя и принуждений: Виктор сам берёт чашку в руки, аккуратно поднося её к губам. Он всё ещё не испытывает желания запихивать в себя ни чай, ни что-либо ещё, но он заставляет себя. Кипяток, проникая внутрь, обжигает горло, а то в ответ сжимается, отказываясь глотать. Но Виктор продолжает пытаться, будто балуясь с напитком. Сергей смотрит на него презрительно, прежде чем наконец буркнуть недовольное: — Ну что ты им так давишься? Виктор вскидывает брови, и опускает в удивлении плечи. — Я тебе как будто отраву дал, а ты, бедняга, вынужден пить. — Ну, пускай не отрава, — соглашается Петров. — но вынужден — это так. Ты же меня заставляешь. — Потому что если тебя не заставлять, то ты вообще жрать перестанешь. — отрезает Сергей, хотя про себя и отмечает, что слово “жрать” в их ситуации, слишком громкое. — Ну если не хочу я! — заявляет Виктор, ставя чашку на стол. — Что ты привязался ко мне так с этим чаем? — Да что ж ты такой крикливый, а… — бубнит Нечаев, потирая переносицу. — Где у тебя кнопка для убавления громкости? Давай нажму! — Да потому, что до тебя спокойно не доходит. — отрезает уже Виктор, опуская подбородок. — Наоборот, нормально не доходит до тебя — протестует Сергей, складывая локти на столешнице. — Я тебе уже раз пять объяснил, ты всё свою линию гнёшь, как дитё малое. — А сам то? — усмехается Петров, закинув ногу на ногу. — Ты когда говоришь, сам себя слушаешь, или раз на раз не приходится? Сергей цокает, вздыхает и закатывает глаза. — От тебя быстро устаёшь, — открывает он. — интересно, как тебя терпела Лариса? Ты её держал в заложниках, или что? — Заткнись! — рычит Виктор, сжимая ручку чашки в ладони. — Заткнись, псина! — Что, по больному? — улыбается Нечаев. — Как у тебя только язык повернулся сказать так про неё? — закипает Виктор. Внутри начинает неистово бурлить. — Про нас! У нас была любовь, слышишь меня? Любовь! — по слогам отчеканивает он, явно срываясь. — Если ты так ничтожен, что не знаешь, что это такое, то просто закрой свой рот, idiot sans valeur! С интересом глядя на Виктора, и не понимая ни слова по-французски, Нечаев ужасно раздражал своим беспечным видом. В груди клокотало. — Если бы не ты, то у нас с Ларисой всё могло бы сложиться по-другому! — в сердцах продолжил кричать Петров, активно жестикулируя. — Мы бы остановили этот кошмар, уехали, и женились бы! Она бы никогда не бросила меня, и была счастлива со мной. Я был бы счастлив! Разве это так много, чтобы просить? Быть счастливым со своей женщиной — это много?! Удар кулаком о столешницу ставит точку в эмоциональном монологе Виктора. Он тяжело дышит, пока его лицо окрашивается красным. Видно, ему было не просто выговориться. Накопившаяся злоба постепенно оседала, словно пыль. — А я ведь только спросил, каково было Ларисе с тобой… — подчёркивает Сергей, допивая чай. — Хорошо! Ей со мной было хорошо! — Да уж, охотно верю. — усмехается Сергей. — Наверняка ей было хорошо, когда она узнала, что ты задумал на самом деле. — А что мне оставалось? — обессиленно воскликнул Виктор, всплеснув руками. — Я просто не мог сказать ей правду, неужели ты так туп, что не понимаешь этого? — Всё я понимаю, просто тебя вывожу, чтобы ты свою энергию побыстрее растратил. — Поэтому нужно задевать такие темы? – возмущается Петров, широко распахивая глаза. — Почему нет? — пожимает плечами Нечаев, оставляя Виктора в шоке. — Ты правда спрашиваешь меня об этом? Mon Dieu, какой же ты…бесчувственный, черствый идиот. — Виктор прячет лицо в ладонях и выдыхает, стараясь успокоить себя. — Разве сложно понять, что Лариса была для меня всем? Мне больно говорить о ней, и потом, мне плохо и без всех этих разговоров… — Сейчас плохо всем, — замечает Нечаев. — и многим, между прочим, по твоей, исключительно, милости. — Я знаю, хорошо? — огрызается Петров, скалясь. — Хватит напоминать мне об этом. — Хватит, да? — на этот раз раздражение наполняет уже Нечаева. — Хватит, значит. Петрову не нравятся такие разговоры, поэтому я должен заткнуться, но знаешь что? Слушай! — он скрещивает руки на груди, пока говорит, глядя инженеру в лицо. — Я видел столько трупов, крови и прочей мерзости, сколько тебе никогда не представить. Они все померли от твоих чертовых роботов, ты хоть представляешь, каково было им? Ты у них жизнь отнял, паршивец! Ты меня сна лишил! Если бы не ты, я бы, может, прямо сейчас сидел где-нибудь у речки, и… — И прислуживал Сеченову, — заканчивает Виктор, морщась. — такой расклад тебя бы уж точно устроил. — Во всяком случае, мне не пришлось бы выслушивать твоё нытьё. — заключил Нечаев. — Это, по твоему, равноценно? — Не знаю. — кончает Сергей. — Я не гадалка, чтобы знать, что равноценно, что нет. — Ты что, на экзамене? — бьёт себя по лбу инженер. — Я твоим мнением интересуюсь, за неправильный ответ “неуд.” не влеплю. — Я для тебя в любом случае “неуд.”, — пожимает плечами майор. — что ни скажи. — Такой уж, видно, ты. — прохладно отвечает Петров, отворачиваясь. Разговор вышел неважным, испортив настроение полностью. Горло чуть саднило от крика, но это было меньшим из последствий. На душе активно скребли кошки. — Значит, привыкай к такому “мне”, — вдруг предлагает Сергей. — всё равно иного выхода для тебя нет. — Да уж, — безразлично соглашается Виктор, не поворачивая головы. — хоть в чём то я могу на долю с тобой согласиться. Другого выхода у меня нет. Нечаев встаёт из-за стола и ставит чашки в раковину. Вымыть их он не спешит, решая поручить (скинуть) это Вите. — Подумать только, бежал от одного, напоролся на другого… — мнётся Виктор. — Кошмар. — Кончай ныть, а? — закатывает глаза Нечаев. — Не так уж со мной и плохо. Виктор горько усмехается. — Да уж…как сказать. — Ты хочешь вернуться в “Вавилов”? — строго глядя, разворачивается Нечаев. В ожидании ответа он сверлит инженера взглядом синих глаз. — Могу устроить. И хотя оба понимали, что устроить этого Нечаев не мог, Виктор помотал головой, словно верил и боялся возвращения в свой личный ужас. — Ну вот видишь, — кивнул майор. — значит не так уж со мной и плохо. Да? Виктор поджал губы, и подпёр подбородок тыльной стороной ладони. Ответ был молчанием. — Как мне нравится, когда ты молчишь. — отмечает Нечаев вслух. — На мозги не капаешь, башка не болит, красота. — Tu es toujours le bienvenu, — буркнул в ответ Виктор, вздохнув как-то натужно. — Да не понимаю я твой французкий, — недовольно цокает майор. — переводи хоть для приличия? — “Всегда пожалуйста”, идиот, — разводит руками инженер. — “Всегда пожалуйста”! — Так всё же не сложно для тебя помолчать? — Нет. — нехотя брякает Петров. — Могу вообще с тобой не разговаривать, толку всё равно никакого. — Как я рад, что мы друг друга поняли! — переигранной радостною разверзается Нечаев. — Да уж…Поняли. — меланхолично поддакивает Петров, поднимаясь со стула. — Если бы действительно хотя бы попытался меня понять, может, нам обоим было бы легче. — Да как же тебя можно понять? — вдогонку спрашивает Нечаев, делая акцент на слове “тебя”. Это, почему-то, болью отзывается в сердце. — Лариса же как то поняла. — Я — не она. — Да уж… — покачал головой Виктор. — Лариса, в отличие от тебя, не делала мне больно, понимала меня, любила…Мы были в ней одним целым…А я так с ней поступил. — последние несколько слов прозвучали горьким шёпотом. Эта горечь пронзила даже Нечаева, хотя ему, казалось бы, должно быть всё равно и на Петрова, и на Филатову, и на их разрушенные отношения. Виктор поник и, казалось, совсем безнадёжно скис. — …Мне тебя тоже любить прикажешь? — негромко хмыкнул Сергей в попытке разрядить обстановку. — Господи, нет! — странно срывается Петров. — Ни за что я этого желать не стал бы. Он отворачивается и выходит из кухни. Смотря за очередным представлением, Нечаев замечает, что что то внутри болезненно колет. Что и отчего пока не ясно, но он идёт за Виктором. — Ну а чего ты тогда от меня хочешь? Он кладёт руку на плечо Петрова, но тот тут же скидывает его, как если бы вдруг она была радиоактивной. — Чтобы ты меня не трогал! — вырывается криком у Виктора. Он сверлит взглядом Нечаева — настороженным, опасливым, агрессивным, затем, он смягчается. — И слушал, что я тебе говорю. Вслушивался в слова, понял, псина? Сергей закатывает глаза и уходит обратно в кухню, оставляя Петрова. В голове откладывается: не хватать, вслушиваться. Где-то в глубине себя он чувствует, как задыхается его гордость, но раз он собственными руками разрушил собственный “дом”, нужно строить новый, и теперь этот самый дом для него — неизвестность, которая морским, неразвязным узлом, крепко связана с Виктором. Пускай признавать это было больно, пускай это рвало сердце и отравляло душу, однако с недавних пор такова его реальность, которую было необходимо, прежде всего, принять, и взять на себя ответственность за все её выходки, иначе случиться могло ровно наоборот, чего Нечаев, конечно, желал меньше всего. Кроме работы над собой, оставалось также рассчитывать на такую же отдачу со стороны Виктора — всё же он тоже совсем не ангел, и терпеть его Сергей долго не смог бы, даже если бы хотел. Оставалось только ждать подходящего момента — вот в чём, а в разговорах по душам Нечаев силён не был, тем более не был силён в том, чтобы их заводить.***
Ближе к середине дня ошиваться на кухне становится невыносимо: было не только банально скучно, но и неприятно от гнетущей тесноты комнаты, повторяющегося паттерна каких-то странных, психоделических обоев, и непривычной тишины. Нечаеву даже самому стало смешно от того, что ему оказывается некомфортно в полной тишине — казалось бы, сиди да радуйся, ан нет — он не может. В гостинной было легче: вот тебе спокойный интерьер, вот тебе Петров — виновник уборки, с самодовольной улыбкой рассевшийся на диване. — Твоих рук дело? — спрашивает майор, вваливаясь в комнату, предварительно окинув её взглядом. Виктор нехотя поворачивается на него, пожимая плечами. — А чьих же ещё? — Неплохо, — игнорирует вопрос Сергей и присаживается на диван тоже, оставляя дистанцию между ними в несколько сантиметров. — молодец. Виктор глядит на него неуверенно, отстраняется, отсаживаясь ещё на сантиметр, и отвечает нелепо: — Знаю, спасибо. Неловкая тишина повисает между ними перед тем, как Петров я прервать её. — Ты чего пришёл-то? — Тебя давно не видел, соскучился, — ёрничает майор. — а что? — Ничего. — прохладно реагирует инженер. Ладонями он гладит обивку дивана, больше не обращая внимания на Нечаева, успешно делая вид, будто ему нет до него никакого дела. — Слушай, — вдруг вспоминает Сергей. — а ты когда шоу устроил, в театре… Виктор вдруг встряхивается, и с настороженным интересом следит за тем, что скажет майор. — Ты…танцевал. — неумело продолжает он. — Как балерина. Было забавно… — Почему “забавно”? — возмущается Петров, приподнимая подбородок. — Не знаю, просто…Я никогда не думал, что ты так можешь. — Как это “так”? — Скакать, как балерины, — поясняет Нечаев. — Это ещё умудриться надо, тем более мужчине. — Нечаев вдруг ухмыляется, и тыкает Петрова в бок. — Ты же мужчина, да? — Пол для балета никакого значения не имеет, — отрезает Петров. — Между прочим, там, — он машет рукой себе за плечо, как бы имея в виду театр. — была даже не разминка, а так…На самом деле я танцую ничуть не хуже балерин, даже лучше. — Покажешь? — кажется, Нечаев и сам не знает, откуда у него появился этот странный, необъяснимый интерес. Почему-то в голове никак не укладывалась возможность того, что инженер может то же, что и балерины. Майор, если брать в учёт то, что он не помнит большую часть своей жизни, всегда считал балет сугубо женским занятием, и своими словами Петров сломал все его привычные устои. Виктор поднимается со своего насиженного места, строя такое выражение лица, будто делает сейчас Нечаеву одолжение, от которого чуть ли не жизнь мужчины зависит. Выйдя в середину комнаты, чтобы для разминки было больше места, робототехник начинает разогреваться. Несколько видов рывков руками, и он медленно переходит к ногам. Мужчина сгибается, сперва просто дотрагиваясь руками до пола не сгибая колен, а позже обнимает свои ноги. Это казалось чем-то невозможным и странным, хотелось обойти мужчину вокруг, чтобы убедился, что он действительно умудрился так сложиться. Простояв в таком положении немного времени, Петров разгибается, а затем садится на пол, сгибая ноги словно лягушка и почти прижимая их к себе. Мыча что-то похожее на «неудобно», инженер пытается прижать свои колени к полу. — Прижми мне ноги, — резко выдаёт он, поднимая голову на Сергея. Встречая взгляд, полный непонимания, он закатывает глаза и вздыхает, смирясь с тем, что идиоту придётся объяснить и это. На последнем предложении он хлопает себя по ногам, совсем рядом с коленями. — Во время разогрева нас так растягивали. В детстве это было больно почти до слез, но со временем стало привычно. Встань мне вот сюда. Ну или руками прижми, я не знаю. Мне неудобно. Сергей недоверчиво косится на театрала но, тем не менее, поднимается со своего места, и подходит к нему. Вставать ему на ноги звучало и представлялось как-то совсем дико, а посему мужчина решил ограничится руками. Пришлось вновь сесть на колени, чтобы позже наклониться и надавить на те места, куда показал инженер, прижимая его ноги к полу. Послышалось несколько характерных щелчков и Нечаев уставился на Виктора, слегка сводя брови на переносице. — Из суставов вышли. – преспокойно констатирует Витя и весело хмыкает. Смотреть на хмурого майора с полным удивления взглядом явно стоило этих неприятных ощущений, так смешно он для инженера выглядел в эти минуты. Почему-то от чужих прикосновений совсем не было тошно, образов больше не появлялось. Эти прикосновения казались такими знакомыми и родными, возвращались в детство, на такие желанные уроки балета, которые еле как удалось вымолить у отца. Хотя, возможно, это было и потому, что о них Петров попросил сам. Возможно теперь он доверяет псине совсем немного больше. Инженер прикрывает глаза и ложится на пол, отчего спина предательски хрустит. Чем бы он там не занимался, годы берут своё,особенно годы бездействия. — В таком положении надо немного посидеть. И они сидят. Сидят столько, сколько нужно, пока робототехник рывком не поднимается, сбрасывая с себя чужие руки. Мужчина больше не протестует, молча отходя в сторону и наблюдая за дальнейшими его действиями, словно за настоящим представлением. Виктор же поднимается на ноги, за несколько секунд почти падая обратно, но на самом деле продолжая разминаться. Мышцы, которые забыли уже для себя подобные тренировки, приятно горели и пощипывали от напряжения, заставляли оставаться в трезвом сознании и уме. И вот мужчина уже принял нужную позу, выпрямляя ногу почти, кажется, под 90 градусов и сгибая её в колене. Красиво, но не очень удобно тянет носочек, несколько раз пробует покрутиться на месте, словно та фарфоровая балерина на крышке безусловно дорогущей музыкальной шкатулки. Безумно красивой и хрупкой, той, что достают только по праздникам и для того, чтобы похвастаться перед важными гостями. — А на шпагат можешь? – интересуется Нечаев, наблюдая за тем как Петров, прикрыв глаза, полностью отдаётся своему танцу, совсем не боясь напороться на что-нибудь вокруг. Прыгнуть, может, он и хотел, но никак не мог решиться на это в одиночку, без партнёра по танцам, не совсем уверенный в своих силах. Крутанувшись на месте ещё несколько раз, он останавливается и встаёт ровно, тяжело выдыхая. — А как же? Могу, псина, могу. Всё могу, — фразы инженера иногда прерываются глубокими вдохами или выдохами. Даже на такое маленькое представление, что было только лишь для него, Нечаева, он отдал себя сполна. В моменте он даже начинает примеряться, в поисках более подходящего места для своего представления, как резко останавливается, будто вспоминая что-то очередь для себя важное. Огонёк в глазах быстро затухает, а самодовольная улыбка сходит с лица. — Хотя нет. Что ты мне такого хорошего сделал, чтобы я тут тебе настоящий балет устраивал, а, псина? Не заслужил ты такого счастья. Сергей хочет было сказать лишь пару слов: «спас жизнь», но вовремя прикусывает себе язык. Ничтожный даже тут умудрился всё испортить и раз уж ему это было не надо, то и майор умолять не будет. Не этому научила его жизнь. Кто угодно, а в особенности Петров не стоил таких слов. Как он уже говорил себе, терпеть Петрова и его закидоны (унижаться перед ним тем более) он не будет, даже если дорога в будущее лежит у них одна. — Ну, нет так нет, — пожимает плечами майор. — не помру без такого счастья. — он молчит недолго, затем спрашивает, снова неважно. — А ты…тебя зачем на балет-то вообще сдали? Не нашлось разве чего-нибудь более мужского? Виктор закатывает глаза, демонстративно (даже чуть переиграно) выказывая своё недовольство, однако Сергей успевает заметить что-то зажегшееся в его зрачках.. — Я же тебе сказал — для балета пол значения не имеет, — отвечает Петров. — Балет – это искусство. Тебе, псина, не понять. Наше тело имеет довольно много возможностей, и мне искренне жаль, что большинство людей ими не пользуются. Ничтожество.. — А ты-то у нас, конечно, лучше всех – Сергей, не до конца осознавая, повторяет уже столь приевшиеся движение инженера, закатывая глаза. Того аж нервно передёргивает, видимо так не терпит неуважение к себе. Кажется, эта самая лучшая реакция из возможных на такую глупую выходку майора. Настроение сразу поднимается, а вся сложившаяся ситуация уже не кажется такой уж невыносимой. —Ха! – мужчина резко подрывается с места, размеренными, но быстрыми шагами измеряя помещение. Сложив руки на груди и наполняя взгляд какой-то раздражающей надменностью, он явно хотел сопроводить свой рассказ привычной жестикуляцией, но почему-то сдерживался. — Уж точно лучше их, бездарных учёных старика Сеченова. Собрал вокруг себя шайку бесполезных, чтобы на их фоне выглядеть умным.. Зачем меня сдали на балет? Не поверишь, псина, я сам об этом попросил. Перед глазами медленно всплывали образы из прошлого, заставляя инженера остановиться на месте словно вкопанный. И вот он снова маленький, совсем не оправдывающий надежд отца, но всё равно любимый мальчик. Небольшая квартира, доставшаяся семье по случаю отличной службы главы семейства специально была оформлена так, чтобы у отца был свой собственный кабинет. Ни Витеньке, ни матушке заходить туда без спроса было запрещено, а потому, стоя у самой двери, ноги неприятно сводило от страха, они становились словно ватные. У самого кабинета любые просьбы казались какими-то совсем незначительными, ненужными. Хотелось убежать обратно на улицу, играть там с ребятами и больше не возвращаться сюда, пока отец не позовёт сам по случаю какой-нибудь провинности. Мягкая рука матери ложится на маленькое плечо, аккуратно сжимая, показывая, что она рядом. Мальчик наконец решается, тихо стучится в дверь кабинета. Он уже не помнит, что сказал ему отец, когда они с мамой зашли в кабинет, но слишком отчетливо помнит, чем закончился их диалог. Каждое слово словно отпечаталось в подкорках памяти навечно, в любой удобный момент готовое воспроизвестись вновь в мельчайших подробностях. — Слава, ну не может он ходить на бокс, не его это. А чтобы дома без дела сидел ты сам не хочешь, – мама стояла скрестив руки на груди, как всегда красивая, даже когда злится. Её аккуратные брови были сдвинуты вместе, а недовольный взгляд голубых глаз устремлен на работающего злого отца. Она совсем не заметила, как прикусила нижнюю губу в попытке успокоится, и Петров только сейчас понял, откуда у него взялась эта несчастная привычка. Мальчик, о котором шла речь, стоял у самых ног женщины, сжимая в руках краешек её юбки. — Он сам сказал, что хочет заниматься балетом, так почему бы нам его не записать? Ему уже не стать военным, как хотел ты, но он вполне может стать балеруном. — Ни за что! Ты часто бываешь на сцене, и мне этого хватает с головой, – мужчина резко подскакивает со своего места, и бьёт кулаком по столу. Витенька вздрагивает от громкого звука, и по щеке предательски текут горячие слезы, которые он спешно убирает рукавом. Мама переводит на ребёнка встревоженный взгляд, прижимая его голову к своей голове и аккуратно перебирая руками светлые волосы. Вячеслав сокрушенно вздыхает, вновь опускаясь на место. — Вырастет мямлей, если ты продолжишь его постоянно жалеть. Из-за тебя у него и появилась эта тревожность! Агх, пусть ходит, так тому и быть. В тот день мать и отец ещё долго ругались, но его они отправили в свою комнату, боясь, что что-нибудь может случиться. Мама постоянно кричала что-то о вере в Бога, отец затыкал её и винил в том, что у сына появились проблемы с нервами. Большую часть диалога он не слышал, обнимая собственные колени в попытке успокоиться, захлебываясь слезами, и стараясь вести себя как можно тише. Так или иначе, спустя несколько дней на балет его всё же записали. — Вот так всё было. – заканчивает робототехник, прикусывает нижнюю губу, будто ещё над чем-то думает. Он уже давно сидел на краю дивана, рассматривая стену напротив, а лицо его во время всего рассказа не выражало почти никаких эмоций — Работать на сцене, перед народом мне так и не было суждено, увы. Видимо, Бог решил, что мне и правда лучше работать в чем-нибудь…Менее творческом. И только попробуй сказать ещё что-нибудь о том, кем я хотел стать. Клянусь, я тебе саморучно язык вырву, псина.***
Майор вышел на улицу, Виктор последовал за ним. Тёплый летний вечерок располагал к неспешной прогулке по просёлочной дороге куда-то вдаль, в поле. Ласковый ветерок путался в волосах, развивая все мысли, словно прося простого мира. Потеплевшая за день земля приятно грела босые ноги. Сергей направился к машине, а инженер остановился в проходе калитки, опираясь на один из столбов и скрещивая руки на груди. —Ты куда, псина? Неужели, est-ce que ton cerveau a échoué à communiquer avec moi et a commencé à fondre?– фыркает мужчина, чуть задирая голову, как бы показывая своё превосходство. Его французский, кажется, всегда звучит с придыханием, горячо, так, будто он.. Не важно. Полушепот в любом случае звучал красиво и в моменте даже как-то разочаровывался, что его не понимаешь. —Ты ж, блять, прекрасно знаешь, что я ничего не понял – Виктор показательно закатывает глаза и ему вдруг решительно хочется втащить. Кулаки рефлекторно сжимаются, а короткие ногти неприятно впиваются в давно огрубевшую кожу. — Поеду за твоей животиной, да еды с кольцами захвачу. В холодильнике мышь повесилась. —Ты что, идиот, забыл про них что-ли? – Петров даже подрывается со своего места, делая несколько шагов в сторону мужчины, который успел сесть в машину и сейчас заводил её. Неудачно наступив на какой-то камень, Витя останавливается и кривится, так и не добравшись до москвича. Насколько нужно быть сумасшедшим, чтобы сунуться обратно прямо под нос того, от кого они бежали. Он невольно сделал ещё один шаг вперёд. Машина завелась и зарычала, майор начал отъезжать, проигнорировав последнее замечание Петрова. Робототехник завис на несколько секунд, смотря в сторону уезжающей машины. Тело вновь сковало страхом, он медленно распространялся по венам, перекрывая дыхание в попытке задушить. Его руки вцепились в глотку, острыми когтями впиваясь в нежную плоть, начинающую кровоточить. Он остался один, снова. Даже пёс уйдёт и вряд ли больше вернётся. Он сдаст его, его вернутся обратно в комплекс. Обратно к тем мерзким людям. Почему-то стало холодно, ранее тёплый ветерок, что нежно гладил мужчину по голове, вдруг стал словно множество острых ножей, пробивающих тело насквозь. Мышцы словно одеревенели, отдаваясь белым шумом в ногах и руках, мельчайшими острыми иглами в кончиках пальцев. —Стой, стой.. – голос словно пропал, царапая глотку изнутри. Сердце зашлось таким бешеным темпом, что, кажется задевала рёбра. Грудная клетка стала слишком тесной, лёгкие обжигал душный уличный воздух, но кислорода упорно не хватало. Тяжелее оковы, ранее не дающие сдвинуться с места, вдруг спали, отдаваясь в мышцах необычайной лёгкостью. Виктор моментально дёрнулся вперёд, пробегая немного вслед за военным. Вытянув руки вперёд, он пытался схватиться ими за воздух, хотя бы так остановить Сергея, задержать его. Каждое слово больно отдавалось где-то внутри, кажется, в самом сердце и душе. — Стой, прошу, стой! Нечаев! Молю.. Но он его уже не слышал. Он просто уехал. Он не вернётся. Петров остановился посреди дороги, на душе стало дико пусто. Эта пустота словно начинала медленно пожирать его изнутри. Сердце немного подуспокоилось, но леана холодного страха оплата его, пронзая своими чёрными шипами и медленно затягиваясь на шее, удушая. Его бросили. Даже он бросил его и никогда не вернётся. Теперь он один. Снова?***