Лихой бор

      Обидно было, что он ничего и увидеть не успел. Нет, понятно, что телевизоры в интернате были, и мир, хоть и относительно, но Санька Синицын видел. И как браконьеров в Африке ловили, и древние храмы Камбоджи, и праздник мёртвых в Мексике. Возможно, что ни в Африке, ни в Мексике Саньке побывать и не светит, но выпустившись из ненавистного приюта, он бы получил бабушкину квартиру и зажил по-человечески. Не вышло.       Течка у Саньки началась перед выпускными экзаменами. Он зубрил химию, в которой ни хрена не понимал, мечтал сбежать и прогуляться по городу. В совсем сладких мечтах можно было попасть в кино или пожрать в Бургер Кинге…       Когда началось изменение — он ничего не понял. Не было никаких болей или головокружений. Просто в классе стало необычно тихо. Девчонки пожимали плечами — женщин омежий запах рассудка не лишал, а вот у пацанов расширились глаза и у некоторых даже слюни потекли. Они никогда не чувствовали ничего подобного и ещё не понимали, что произошло, но понял учитель.       Саньку грубо вытащили из-за парты за шиворот, причём схватили так неудачно, что и волосы защемили. Он вскрикнул и послушно поволокся вслед за химиком по кличке Огурец.       — Петр Фёдорович… Я же ничего… Куда вы меня тащите?       — На Кудыкину гору, — рявкнул химик и швырнул Саньку в подсобку так, что тот пролетел через всё помещение и врезался в противоположную стену. А дверь захлопнули на ключ. Ошалевший от всего Санька сполз на пол и тут почувствовал, что в жопе мокро стало.       Обосрался, с ужасом подумал он и вспыхнул щеками. Но на понос это похоже не было. И жар от щëк, да и от щëк ли? — в мгновение ока по всему телу растёкся. Синицын понял всё сразу. Никогда особо умом не блистал, а тут всё понял. И пришёл в такой ужас, что чуть сознание не потерял.       А через минуту в дверь с другой стороны уже бились несколько человек и орали так, словно Санька личный враг каждого из них. Кого-то от течного духа Синицына колбасило по-настоящему и они пытались выломать дверь.       — Выходи, сучка! — голосил лучший Санькин друг Стёпка и совал под дверь пальцы. — Выходи, девочка моя! Мы в твою дырку все разом влезем!       — Жопу наизнанку вывернем! — орал здоровый, как медведь, Паша Лузгин — тоже Санькин друг и защитник. — Гадëныш ссанный — столько лет мужиком прикидывался! В ду́ше со мной… Небось дрочил втихушку, дырка мерзкая! Я тебе все руки и ноги вырву!       — Хуй ему вырвать! — голосили остальные. — Он ему больше не нужен! Ему теперь только сракотень нужна! Мы тебя всё равно вытащим, сука течная! Ебать будем, тварь, а потом гвоздей тебе в жопу напихаем, пока не сдохнешь, вонючий омега!       Так Санька Синицын — весёлый и заводной пацан враз стал изгоем. Существом, во всём мире презренным, но, тем не менее, как показали его друзья, страстно желаемым. Омегой.       Найти омегу просто было практически невозможно. Обычные мальчики, юноши, мужчины… Выдавала обычно их дикая физиология. Каждый месяц на два-три дня омега превращался в неистовое, жаждущее совокупления животное, готовое подставиться первому попавшемуся. Но даже если и находились сильные и выдержанные омеги, их всё равно выдавал запах. Еле заметный в обычные дни, в течку он распускался дивным букетом.       Ароматы — самые разнообразные: цветочные, фруктовые, ягодные, — они были бесподобны, и ни одни духи подобного повторить не могли. Будь то свежесть после дождя, океанский бриз, малина или мята, а порой удивительные сочетания всего вместе, сводили с ума нормальных мужчин.       Хуже всего было то, что хоть раз опробовав течного омегу, мужчины переставали интересоваться женским полом. Ни одна, самая страстная и темпераментная красавица не могла сравниться с омегой в течке — просто не выдерживала бешеного ритма.       Избавиться от этого дьявольского племени пытались ещё в древности. В средневековье омеги тысячами горели на кострах, истреблялись всеми способами, которые только можно было вообразить. Но они упорно выживали. И плодились, порождая себе подобных отродий. Позже омег свозили на отдалённые острова, где они жили колониями, строили крепости с неприступными стенами и делали всë возможное, чтобы оградить нормальных граждан от мерзких, порочных сущностей под названием — омеги.       Ещё большей бедой было то, что омега мог родиться у самой обычной женщины, и если на свет появлялся мальчик, несчастная первые пятнадцать-семнадцать лет понятия не имела, кем будет её ребёнок — будущим мужчиной или мерзостью.       Всё это Синицын припомнил в один миг и его затопил животный ужас. Он — омега! Веками всеми презираемое, ненавидимое существо.       — Это неправда, неправда, — шептал пересохшими губами Санька. — Это какая-то ошибка, какая-то ерунда…       Но внизу живота стало горячо и так странно потянуло. И с горькой обреченностью Синицын понял, что это не ошибка. И тогда он заплакал. Тонкий скулёж не слышно было в грохоте и крике. Друзья и одноклассники Саньки словно сошли с ума. Бесились снаружи и пытались его достать.       Здесь же, в коридоре, топтались два охранника. Тот, что помоложе, грыз кулак и в страхе повторял:       — Вытащат же… Убьют ведь… Олег Палыч! — тормошил он второго. — Разогнать их надо!       — Разгонишь их, как же, — второй сторож посмеивался. — Сами под раздачу попадём.       — Вытащат же! Дверь уже трещит!       — Да и пусть, — сплюнул Олег Палыч. — Одним уродом меньше. Не сцы, Глебка, нам за это ничего не будет, — он вдруг огляделся и подмигнул молоденькому: — Может, открыть дверь, а?       Молодой аж в лице переменился:       — Совсем охренел?       — А что это ты его защищаешь? — Олег Палыч вдруг схватил Глеба за форменную рубашку и подтянул к себе. — А может, ты тоже сучечка и прикрываешься? Одеколоном напрыскался, чтобы свой духан прикрыть. За своего боишься. Эй! — зычно крикнул он толпе пацанов, которые в исступлении уже пытались грызть дверь чулана. — Эй, тут ещё одна омежья дырка!       Глеб помертвел от ужаса, но подростки их даже не услышали, а Палыч захохотал:       — Что, сдрейфил, молокосос? Не обосрись, смотри.       Глеб посмотрел на напарника с ненавистью и бросился к озверевшим от вожделения мальчишкам. Он был неслабым парнем — сюда хлюпиков не брали, но перед беснующейся толпой оказался бессилен. Пяток пацанов отшвырнул, а следующие просто смяли его. Очнулся Глеб от того, что его лупцевали по щекам. Глаза открыл — Олег Палыч.       — Хорошо получил? — осведомился старший. — Ещё полезешь или как?       Но Глеб и не слушал, а глаза помутнели:       — Как он пахнет, этот мальчик… Я даже отсюда почувствовал.       — О-о! — Палыч поднял палец. — Вот о чëм и речь! Вставай, давай… — он поднял Глеба, стëр кровь с его виска и прижал носовой платок к носу. — Зажми свою нюхалку, а то тоже крыша поедет. Скорей бы уже парни с омежьей перевозкой приехали. Долго дверь не выдержит.       — А вам дверь жалко?       — А чего ж… Имущество. А ещё девчонок и училок наших жалко. Жанночка со старшими девками из окна вылезли — я видел, а остальные на втором этаже заперлись. С ними Оксана Григорьевна и англичанка. Они не смогут. Когда пацаны этого пиздëныша из подсобки вытащат и растерзают — они ж по бабам побегут. Им мало. Девчатам каюк тогда.       Молодой охранник замер:       — Растерзают? Так же нельзя!       — Ну иди, скажи им, — зло сказал старший и кивнул на толпу перед чуланом. — Пальчиком им погрози.       На их счастье за омегой приехали. Трое мощных мужиков в военной форме зашли в холл, и Глеб рядом с ними почувствовал себя доходягой.       — Мужички, маловато троих-то, — заикнулся было Олег Палыч, но плечистый парень в камуфляже глянул, как заморозил, и только слово выдавил:       — Где?       — Да вон, за дверью.       Глеб не был уверен, что эта троица, пусть и накачанные и охрененно крутые на вид, справятся с беснующейся толпой подростков, но мужики откидывали мальчишек, как гнилые щепки. Их носы были обработаны специальным гелем, блокирующим любой запах, а одуревшие от течного аромата подростки вскакивали и снова кидались, чтобы вновь оказаться небрежно отброшенными.

***

      Санька сжался в углу. Ему было плохо, но не как обычно бывает в простуду, а так странно… И слабость, вроде и жар, но не хотелось спать и не мучил кашель. А мучило другое. Его собственная задница, семнадцать лет служившая исключительно для пинков и естественных нужд, теперь словно собственной жизнью жила. Внутри будто пульсировало и горело, но не больно, а так… Саньке безумно чего-то хотелось. Так сильно он хотел лишь мороженого баббл гам, что продавали в зоопарке, куда он ездил со Степкой, когда сбежали как-то из школы.       В зверинец они смогли пробраться. Поглядели на животных, спëрли бутылку с газировкой и один на двоих пирожок с повидлом. Но мороженое из передвижного холодильника не сопрëшь, и Санька надолго запомнил в его недрах лоточки с разноцветной смесью. Оба были голодные и слюни текли, как у бульдожек. Стëпке тогда хотелось мандаринового и арбузного, а Саньке — нежно-бирюзового, которое должно было пахнуть жвательной резинкой.       Состояние Синицына ухудшалось, и вдобавок потекло из задницы. С перепугу он решил, что понос начался, но запахло не дерьмом, а… словно жвачкой, да так сильно, будто резиновую пластинку перед носом развернули. Санька истерично захихикал. Подумал о жвачке и запахло ею. Про омежью смазку Синицин понятия не имел — в приюте любили обсуждать женские сиськи-письки, а вот тема жоп будто под запретом была. Теперь это его тема. Если дверь выбьют — наступит кирдык. В задницу трахать будут — позор-то какой! И больно, наверно, адски. Выебут все, а потом ещё и прикончат. Для приютских пацанов это тоже позор. Они — такие невозможно крутые, в мыслях перетрахавшие всех: от одноклассниц до голливудских актрис, пялили омегу в жопу. Позор смывается лишь кровью… И бывшие кореша будут ломать ему рёбра, разбивать лицо и плевать в него с презрением.       Но Санька ещё худо-бедно соображал. Помимо дикого страха перед одноклассниками и бывшими друзьями, он где-то в глубине души понимал, что если выживет, его отправят в омежий поселок. И не будет у Саньки ни Африки, ни Камбоджи, ни мороженого баббл гам. Там не будет ничего. Никто этого поселения не видел, но слухи ходили не самые радужные.       Вопли и мат за дверью усилились, и дверь неожиданно распахнулась. Санька завизжал, забившись в угол. Одной рукой прикрывал голову, а другой задницу, чувствуя, что его джинсы уже промокли. Его выволокли из угла, как кутёнка, и потащили наружу. Санька замахал руками, отбиваясь, получил легонько в живот и затих.       Его вынесли из чуланчика, и Санька видел лица одноклассников — тупые, бессмысленные, с горящими глазами и слюной, текущей из их перекошенных пастей. И это — его друзья! И среди них Степан — лучший друг, с которым они строили такие грандиозные планы. Теперь они напоминали диких животных, и эту толпу сдерживали два парня, похожих на терминаторов. Третий, что вытащил Саньку, поудобнее перехватил его и вынес на улицу.       За спиной завыли, поняв, что новое, неизведанное удовольствие не обломится, и среди них Санька слышал знакомые голоса:       — Вали к своим мокрым дыркам, омега! Тебе среди людей места нет, хуесоска вонючая…       Что омегам места среди людей нет — Санька знал и раньше. Просто его это тогда мало волновало. Ну рождаются какие-то уроды среди людей, ну и что? Бывают же сросшиеся сиамские близнецы или всякие пятиногие коровы. А бывают мужики, которые умеют рожать.       Нелепая ошибка природы… Когда Санька узнал, каким образом омеги рожают, ему тогда двенадцать лет было, и ржал он, пока живот не заболел. Были ещё какие-то тонкости с неземным ароматом и течками, но Саньку это мало волновало. Его тогда больше интересовали найковские кроссы и хотелось крутой айфон, как у училки по инглишу.

***

      Саньку вынесли на улицу и он зажмурился от солнца, а уже через секунду оказался в машине. Внутри, помимо того парня, что притащил его, оказался водитель, и ещё двое вскочили. Машина тронулась, но тут же снаружи по ней замолотили десятки рук.       — Зверëныши, — зло сказал тот, что Синицына нёс. — Животные, бля…       — Гель с носа сотри и таким же зверëнышем станешь, — равнодушно отозвался второй. — Когда омежка рядом — никакой женщины не захочешь. И после не захочешь, когда течного опробуешь.       — Без тебя знаю, — огрызнулся Санькин спаситель. — Лекцию мне ещё проведи, умник. Какого хера стоим? Поехали, и так переть в Лихой бор чëрт знает сколько!       Водитель смачно выругался:       — Как ехать, на этих бесенят, что ли? Передавим к ебеням…       Пришлось вылезать и вновь расшвыривать мальчишек, которые по-прежнему чувствовали омежий запах и безумствовали, облепив машину. Помогали местные охранники и даже дворник с метлой откуда-то вынырнул. Машина потихоньку продвигалась к воротам, а водила давился от хохота.       Наконец выехали, но толпа пацанов ещё долго бежала следом. Санька видел в окно, как двое споткнулись, а остальные повалились на них, образуя кучу. Было смешно, как в глупой комедии, но Синицын не улыбнулся. Страх пропал. Те, что вытащили его — не изнасилуют, но его общее состояние стало в разы хуже. Из жопы конкретно закапало и так сильно хотелось чего-то. Он не мог объяснить, что с ним происходило. Просто хотелось скинуть одежду… Хотелось прижаться к своему спасителю — тому парню, что вынес, и чтобы он обнял и пожалел. Но не так, как жалела бабушка, когда ещё жива была и приходила в приют повидаться. Она была ласковой, с мягкими руками и слезящимися глазами. Сейчас хотелось других объятий — сильных, страстных и…       И Санька потëрся об своего спасителя. Он был самый молодой из всех — белокурый и синеглазый. И Санька, ещё сутки назад не обращающий на мужиков внимания, вдруг потëрся об него. Плечистый сильный парень сидел рядом и касался бедром тощего Синицынского тельца. Санька прижался к этому — большому и мускулистому… и слетел на пол от мощной оплеухи.       — Ты что?       — Тереться об меня вздумал, чёртова кукла, — рявкнул синеглазый, и его глаза яростно сверкнули. — Сопля безмозглая, а туда же…       — Да он сейчас не соображает ничего, — другой мужчина поддел мыском ботинка подбородок стонущего Саньки и подмигнул. — Зудит жопень, да?       Санька закивал. Ему было стыдно и обидно, но всё меркло перед жгучим желанием. Природа требовала своего, тело пылало изнутри, и мозг Саньки, и без того не сильно отягощенный разумом, теперь и вовсе не работал. Работал инстинкт, и он требовал… Санька это понял… Он требовал члена в его маленькую жопку, из которой уже натекло так, будто его реально пронесло. Ах, если бы Синицын знал, что такое с ним произойдёт — выбросился бы из окна или ещё что, но только не так. Санька заскулил и подкатился ко второму мужчине:       — Пожалуйста, пожалуйста…       — Что, пожалуйста? — ухмыльнулся тот. — Дать салфетку? Водички? Прикурить?       Остальные глядели равнодушно.       — Пацан, ты девку-то успел попробовать? — спросили его. — Так хоть будет, что вспомнить.       — Нет… — заскулил Санька. — Дяденьки… Дайте таблетку какую-нибудь. Не могу терпеть…       Над ним зашевелились и Саньке меж стиснутых зубов протолкнули маленький кругляш. Он захрустел, проглотил, смутно чувствуя знакомую сладость на языке.       — Это же… Что это?       — Аскорбинка.       И грохнул хохот.       — Мне плохо… — стонал Синицын. — Дайте… дайте…       Кто-то приподнял его голову:       — Что дать, пацан? Ты скажи по-человечьи.       Говорить было стыдно. Он, порядочный во всех смыслах пацан, хера в задницу хочет. Он даже директору такое не предлагал, когда его за побег три дня в подвале держали. Девчонки сразу предлагали. Хорошо быть девчонкой! Им самой природой это устроено… А теперь, как выяснилось, и Саньке — тоже. Он на месте омеги и не представлял себя никогда. На месте прыщавого, вечно битого заморыша Васьки Стрельцова представлял, и на месте полудохлого бомжа, которого однажды у помойки видел — тоже представлял.       Бомж ещё зимой подох, а Васька вместе со всеми молотился в дверь подсобки. Опомнятся после, жрать пойдут, вечером им футбол включат, и Васька-задрот с ними. А он, Санька — рубаха-парень и душа любой компании, на грязном полу лежит и мечтает — страшно подумать даже! — о хуе в своей жопе. И лучший друг Стёпка не помянет его добрым словом, и Пашка, если вспомнит, то сплюнет и разотрëт.       Но терпеть было ещё хуже. Взрослым проще — они сильнее и выдержанные, а ему всего-то семнадцать сраных лет. И почему он не замёрз насмерть зимой вместо того бомжа? Сейчас бы сидел на облачке и ножками болтал. Сколько ещё он так пролежит? Сколько ещё над ним будут издеваться? Выход один, и Санька о нём знал, как и любой человек. Успокоить омегу мог только член. И, зажмурившись от унижения, Санька сглотнул:       — Трахните меня. Я никому не скажу. Честное слово.       И снова грохнул смех. Громкий, обидный. Им было весело, привычно. Кто-то за шиворот поднял Синицина и посадил его.       — Мы в прошлом месяце одного омегу в посёлок возили, — услышал Синицын. — Он девкой прикидывался, в платье и на каблуках ходил. Волосы длинные… И я тебе скажу, пацан: я краше этой девки в жизни не видел. Сиськи у него накладные, конечно, но всё остальное — это охуеть! Он даже не накрашенный был. Если бы не потёк не вовремя — ещё бы кучу мужиков с ума свёл. Но мы даже его не тронули, хоть он тогда точно так же тут на полу извивался, а стонал так, что у парней ещё сутки стояло. А ты хочешь, чтобы мы, рискуя работой и репутацией, трахнули тебя, маленький подпиздыш? Я бы тебя не тронул, даже если бы мне сто штук предложили.       — А если бы долларов? — ехидно спросил синеглазый. — За сто тысяч долларов трахнуть этого маленького засранца, который сам хочет?       — За сто штук баксов? Ну… Ну в принципе…       — Вот ты изврат!       — Да ладно, Макс, — сидящий рядом парень положил ему руку на плечо. — Успокойся. Он же пацан совсем.       Но синеглазый Макс руку скинул:       — Сейчас пацан, а завтра он таких же ублюдков наплодит. Они и в гетто своëм умудряются, суки текущие… Как можно… Как можно быть таким ничтожеством, чтобы первому встречному… Кому попало себя предложить.       — Ты чего так взбесился, Максимка? — спросил старший. — Да какая тебе, нахрен, разница, кому они подставляются? Ну пусть ковыряются в своём посёлке, тебе-то что?       — Да ну на хуй! Дьявольское племя!       И он плюнул Саньке под ноги. Синицин в ответ заскулил громче. Он мало что понял из сказанного, зато вдруг показалось удачной идея — развернуться и потереться задом о мысок ботинка.       — Ты гляди, гляди, что творит…       Саньке снова двинули в живот, да так, что он добрую минуту вздохнуть не мог. Когда Синицын попытался снова сесть, его прижали ботинками к полу и так и держали всю дорогу, пока ехали. Санька тихо выл и сучил ногами, и тогда получал сильнее по заду или хребтине. Боль успокаивала, и он мог какое-то время отдышаться.

***

      Когда они прибыли на место, уже вечереть начало. Может и хорошо, что Санька лежал на полу и унылых пейзажей за окном не видел. Весёлые деревеньки с пастбищами мелькнули и исчезли, и теперь шли непроходимые леса, чередуясь с полувысохшими болотами. Деревни тоже попадались — пустые, с чёрными, почти сгнившими домами. На старой трассе даже машин, кроме их, почти не было. А когда свернули на проселочную дорогу, и вовсе словно одни в мире оказались.       Вновь заросшие поля и буреломы, и наконец показался омежий посёлок. Сюда свозили омег уже на протяжении сорока с лишним лет.       Омежий посёлок в Лихом бору был один из множества ему подобных. Издали он выглядел, как деревенька, если бы не пост. Сонный часовой едва заглянул внутрь, увидев дëргающегося на полу Саньку Синицына, и тут же отшатнулся, зажав нос. Кивнул и поднял шлагбаум.       Солнце склонилось к западу, окрашивая ряды домиков в розоватый свет. Деревья застыли неподвижно, в игрушечных палисадниках — розовые и лиловые тюльпаны, и всё это создало картину идеальной пасторальной деревушки. Машина въехала на крошечную круглую площадь, и Саньку, к тому времени уже совершенно невменяемого, небрежно вытащили наружу.       На пятачке домик побольше — двухэтажный, и что-то вроде магазина, с забитыми окнами. Навстречу торопливо выскочил мужчина. Спросил что-то коротко, заглянул Саньке в лицо — у того глаза закатились, — и подхватил его на руки. Синицын снова почувствовал горячее тело, обвил руками шею незнакомца и присосался ртом к его шее.       — Полегче, малыш, — фыркнул мужчина. — Ты прям как вампир.       — Может, вырубить? — предложил синеглазый Макс. — Могу въебать…       — Себе въеби.       Макс мгновенно вытянулся лицом:       — Что-о-о?! Что ты там вякнул, Айболит херов?       Но другие парни его удержали и втянули назад в пикап, а Макс рычал и рвался назад.       — Чего взъелся на докторишку? Ну, помогает… Кто-то же должен быть с ними. Всё же люди.       — Отребье, — отрезал Макс и зло раздул ноздри. — Этот мужик мог сейчас настоящим людям помогать. Может, чью-то жизнь бы спас, кто знает? А он будет лечить зудящую жопу этого мелкого выблядка! Хером своим животворящим! Эскулап сраный…       Синеглазый скрипнул зубами и отвернулся, давая понять, что больше говорить по этому поводу не будет. Спорить с ним не стали.