***
— Жить будешь с нами, — болтал Егор по дороге. — Нас теперь четверо будет в комнате: я с Гориком, Славик и ты. Тебе семнадцать, да? А Славику девятнадцать… Думаю, вы подружитесь. Ох, он и обрадуется! Ты не переживай, здесь не так уж и плохо. Ты детдомовский? — неожиданно спросил Егор, и Санька кивнул. — Оно и к лучшему. Славик сильно по отцу скучал. Он на год моложе был, чем ты сейчас, и жил далеко. Погостить к родне приехал и попался. Его отец всего один раз приезжал. Санька кивал, но не слушал. Посёлок омег занимал его больше. Выглядело всё очень красиво. Домики почти полностью скрыты цветущими вишнями и яблонями, и когда дул ветер, начиналась лепестковая вьюга. Вдали виднелась водонапорная башня, а дальше синел лес. Здесь же домики в ряд, заборчики и дорожки, ведущие к домам. И ещё у Саньки был вопрос: — Этот Карлсон… Врач который… Правда не омега? — Олсен, — поправил его Егор. — Да, Ник — обычный мужик. Мы называем их альфами… — Я уже в курсе, — перебил Синицын. — Пофиг. Лишь бы не иксы с игриками. Они у меня вот тут, — и он рубанул ладонью по горлу. — Но на фига? И как он один… — Один? — захохотал Егор и даже остановился. — Да тут полно альф. Это нашему брату отсюда нельзя — а сюда — пожалуйста! Сторожилам нашим заплати и живи, сколько хочешь. — Да на хрена? — взвыл Санька. — Родственники, возлюбленные… Тут такая история есть — почти легенда, я её тебе попозже расскажу. А ещё Сидорыч есть. Он к нам приезжал с бригадой, провода менять. И остался. У него в городе жена живёт — сущая мегера! Увидишь, сам удавиться захочешь. Она за мужем приезжала — такой концерт тут устроила! Мы думали, все дома по брëвнышку разнесёт. А охранники с поста за ней следом пришли, стоят и смеются — им-то что! Макар её вырубил и связал. Макар — это местный врачеватель. — А Николас сказал, что он один, — влез Санька. — Макар — он другой. Травник, знаешь, кто это? Вроде колдуна. Он единственный, кто ничего и никого не боится. А вот охранники его побаиваются. Тётку эту сразу подхватили и утащили. А Сидорыч остался, — весело закончил Егор. — Тут комнатка у него собственная и наливают, сколько попросит. Ему для счастья много не надо. Зато электрик от бога. У нас и женщины есть, — неожиданно сказал Егор, и теперь Санька застыл как вкопанный. — Не понял? — Варвара следом за братом прикатила. Андрюшка дальше вытянутой руки не видит и без неё страдал очень. Мы бы, конечно, позаботились, но… Он с сестрой в деревне жил, и Варя его целых три года прятать умудрялась. Потом сосед сдал. Сначала шантажировать начал, мол, трахну и не сдам, а сам трахнул и сдал. Скотина! Варя ему здорово накостыляла, а сама сюда. Зверь-баба! Мне каждый раз при виде неё по-маленькому хочется. Вот наш домик, заходи.***
Домик, выкрашенный в зелёный цвет, был разделён на две части, а внутри был оббит вагонкой, и в целом был довольно уютным. В одной части за перегородкой обитали две парочки, а в распоряжении Сани была просторная кухня и комната, в которой уже жили трое: сам Егор, его хахаль — тоже Егор, и оттого называемый Гориком, и молодой парень — Славка. Горик с виду угрюмый чернявый мужи… омега, встретил подозрительным взглядом. Синицына бесцеремонно оглядел со всех сторон и ушёл на свой диван, а Славик — улыбчивый и глазастый парнишка, радовался, будто ему подарок на днюху подогнали. — Вот здорово, — сказал он и чуть ли не скакал от радости. — А то Егор с Гориком, а я один. Теперь с тобой. Санька его радости не разделял и оглядывался. Кровать Егора с угрюмым хахалем в углу за занавеской, Славик спал на маленьком диванчике. Тут же стол со стульями, продавленное кресло в углу и огромное количество деревянных фигурок, просто как в сувенирном магазине. — Диван раскладной, — довольно сказал Славик. — Вдвоём поместимся. — Вот шустрый, — цыкнул Санька. — Щас всё брошу и к тебе под бочок подкачусь. Во дворе раскладушку видел — на ней спать и буду. — А я? — растерялся Славик. — Я думал… Я ждал. Егор тем времени строго сверкнул на Славика глазами: — Угомонись. Мальчик только в себя пришёл, а ты уже ширинку готов расстегивать. Садись, Саша, у нас суп гороховый.***
За обедом его немного посвятили в подробности жизни омег, и Синицын в восторг не пришёл. — Мужики с мужиками в открытую живут, — стонал он. — Нет, не подумайте, что я против… Живите, конечно. А мне-то как? Следующая течка через месяц наступит и что тогда? Какие-то лекарства дают? — Секс помогает, — робко вставил Славик, но Синицын на него даже не смотрел: — Здесь дают аспирин и мажут жопу йодом, — рявкнул Горик. — Всё ещё думаешь, что на курорт приехал? — Ну что ты, Горя, — тихо укорил его Егор. — Страшно ему. Забыл, как сам скулил первое время? Нет здесь лекарств, малыш, — повернулся он к Саньке. — Это только кажется, что здесь такая милая деревушка. У нас всё своё: и мясо, и птица, и овощи с фруктами. Даже ананасы пробуем в теплице выращивать. Иногда привозят… — Ага, — ввернул Горик. — Привозят! Стёкла просили, так чёрта с два! В прошлый раз машину с лампочками привезли — из сотни только десять работающих оказалось. И мешок лаврового листа. Жри и радуйся. — Гор! — Прости, — омега чуть утих и погладил сожителя по руке. — Но есть и хорошие люди, — заговорил Егор. — Церковники приезжают. В храмы часто приносят вещи всякие. Ну, для малоимущих или погорельцам. Вот они нам одежду возят и медикаменты. Санька горестно кивнул: — Аспирин и йод, я понял. Погодите… А что за настойку я пил эти два дня? — Макар принёс. Я уже говорил, что он у нас особенный. Его бабка ведьмой была. Настоящей. Говорят, любую боль снимала и сломанные кости могла сращивать. А то — наоборот, такое сказать, что человека согнет пополам. Макар тоже немного умеет. Правда, мне кажется, что не немного, только скрывает. Травы всякие знает. От зубной боли, от головной… Вот тебе помог. Только этих трав мало. Рано или поздно тебе придётся… — Жопу подставить? — взвыл Синицын. — Альфам из города или своим? По очереди жопиться, что ли? Вот с ним? — он кивнул на Славика. — Сначала я его, потом он меня? Пацаны, да меня же вырвет! Егор сжал его плечо. — Просто нужно привыкнуть и осознать. Потом самому захочется. Ничего противного в этом нет. Для нас нет, — поправился он. — Ну… как будто ты всю жизнь гречку ел, а потом тебе рис предложили. Необычно, но вкусно. — Невкусно, — буркнул Санька. — Наелся, спасибо! И гречка — говно, и рис — говно. Я картошку жареную люблю. Омеги переглянулись и захохотали. Синицын обиделся и встал: — Пойду, пройдусь. — Иди, солнце моё, погуляй, — одобрил Егор. — А картошки я тебе вечером нажарю. Что ты ещё любишь? — Мороженое со вкусом баббл гам.***
Санька потоптался у крыльца и пошёл, куда глаза глядят. Вокруг действительно было красиво. Будь Синицын постарше — понял бы, что отличает эту деревню от других. В здешних домах не было пластиковых окон и спутниковых тарелок на крышах. Не стояли у ворот машины, и не катались на великах дети. Не слышно было музыки и надоедливого гудения косилок. Очень тихо и пустынно. Но Санька никогда не был в настоящей деревне, и пока увиденное ему нравилось. Позже он узнал, что омеги всё делали своими руками. Дома окружали палисадники с маленькими заборчиками. Порой виднелись резные крылечки и наличники. Санька с удовольствием пошлялся бы и познакомился с местным населением, но настроение было подпорчено. Слова Егора о том, что придётся найти себе мужика, неприятно засели внутри. А ведь действительно придëтся… Когда его везли сюда, говорили об омеге офигенной красоты. Вот если только с таким… Ещё Санька вспомнил синеглазого и злого Макса. Вот этому он бы тоже вставил. Насухую. И лучше не членом, а корягу поострее, а вторую в рот, чтобы помалкивал. Сука такая… Будто Синицын виноват, что омега в нём проснулся. Вот встал он такой с утра и пальцами щëлкнул: «А надоело быть нормальным пацаном — хочу стать омегой! И чтобы вместо квартиры, которая мне от бабушки осталась, пусть меня увезут в жопу мира и бросят там!» Санька застонал. Какие грандиозные планы были у него со Степкой! Стать известным тик-токером и заработать кучу бабла. Тогда уже не в бабушкиной квартире жить, а в столице, в пентхаусе, этаже эдак на сотом. Толпы фанатов, приглашение на телевидение в разные шоу. Тачки, рестораны, модные шмотки и весь мир в кармане! А почему нет? Санька о многих таких, пробившихся в мир ребят знал. А у него отличный слух и голос. Синицын встряхнул головой. Не думать о плохом… Не думать… А о чëм тогда думать? Мысли в голове — одна другой хуже. Теперь ему отсюда никуда. Ни в Камбоджу, ни в Китай, ни даже в зоопарк. Прощай мечта, прощай пентхаус! И никогда он не промчится по ночному сияющему городу в роскошной тачке или на байке. И не пожрëт в ресторанах всякое дорогущее и экзотическое. Стëпке, например, очень хотелось попробовать креветки гриль и джекфрукт, а Саньке — пасту, которую прямо в огромной головке сыра делали. Синицын однажды по телику видел, как один хрен такое ел, и тоже очень хотел. Где-то вдали завыл пёс и Санька встал посреди дороги и всхлипнул. И вот это — его будущая жизнь? Посëлок с постом, убогие домишки. И скоро он будет так же выть, как тот несчастный пёс. У Саньки уже губы затряслись, и тут кто-то обнял его за плечи. Оказалось, что Славик. — Не хотел, чтобы ты оставался один, — чуть запыхавшись, сказал он. — Хочешь, покажу тут всё? — Не на что тут смотреть… — Ха! Счастье, что ты лет сорок назад не родился, вот тогда тут жуть была. Тут вначале бараки стояли, вокруг болота и комары с мухами. Жуть! Омеги сами, как мухи, дохли. А вокруг сторожевые вышки. Следили, как за настоящими заключёнными. А в чëм наше преступление? Убиваем мы кого, насилуем? Скорее нас. Попадётся текущий омега где-нибудь в переулке и будут… — Давай без подробностей, — поморщился Санька. — И так тошно. Бараки и болота, говоришь? А где они? — Вот слушай, — заторопился Славик. — Егорка хотел тебе эту историю рассказать, но скажу я. В самом начале сюда привезли одного красавчика. Говорят, такие красивые омеги раз в тысячу лет рождаются. Этого красавца Даниилом звали, и он был любовником одного богача. Начало девяностых было и бизнесмены тогда новыми русскими назывались. Но это неважно. Жил этот Даня шоколадно, пока на него не настучали. Омегу сюда привезли, а любовника его под суд за укрывательство. Он замолчал и вздохнул, а Санька затеребил его: — Ну? — Данька долго тут не прожил. Зима была — холод собачий, дров не хватало. Бараки изнутри инеем покрывались. А он весь такой изнеженный. Расхворался и помер. Его любовник года через два из тюрьмы вышел и сюда первым же поездом, а Даньки уже в живых нету. Мужик этот, Родион, кажется, выл, как волк, и сутки у могилы сидел. Хотел Данькины останки выкопать и домой перевезти, чтобы поближе с возлюбленным, хоть и с мëртвым. — Шизанулся? — Эта шизофрения называется любовью, — вздохнул Славик, и по всему видно было, что ему безумно хотелось нечто подобное пережить. — Перезахоранивать останки ему не позволили, и Родион здесь сам остался. Вот он и помог нам. Денег у него навалом было! Дома построили, электричество провели, дороги сделали. Синицын о собственных горестях подзабыл и с интересом слушал: — И ему разрешили? — с любопытством спросил он. — Родион зарубежных журналистов сюда привёз. За бугром тоже омежьи посёлки есть, но там живут, как человеки, а тут — полное дерьмо было, пардон за мой французский. Когда журналисты тут весь ужас увидели… Вышки эти, омеги синюшные — все больные и куча детских могилок. Беременных ведь тоже привозили, и все родившиеся дети зимы не пережили. Журналисты фильм сняли и показали в нескольких странах. Ну, у нас наверху своими толстыми жопами и задвигали. Денег выделили, но из них, как ты понимаешь, добрая половина растворилась в неизвестном направлении. И тогда любовник покойного Дани стал сам действовать. Запретить ему уже не могли. Болота осушили, поля засеяли. Рабочих пригнали. А как рабочие приехали, у омег животы расти стали, — засмеялся Славик. — Вон тот домик с красной черепицей видишь? Это детский садик. Сейчас пустой, правда. А вон там коровник и конюшня. Дальше овчарня, а за ней птичник. — Кур разводите? — уныло спросил Санька. — Куры и индоутки. Павлин есть. — А пингвин есть? — Нет, — растерялся омега. — Зачем пингвин? — А павлин зачем? Ладно, забей — это шутка, — отмахнулся Санька. — Что с мужиком этим Данькиным стало? — Так и жил здесь. Дом себе построил. Наши пытались клеиться, но Родион — прям кремень. А к старости заговариваться начал — возлюбленного своего мёртвого звать. Вроде как видел его. Тут родня Родиона нарисовалась. Объявили недееспособным и увезли. Только обломались, — засмеялся Славик. — Он всё состояние на нас потратил. Жаль только, что их вместе не похоронили, Родион очень этого хотел. А хочешь, я тебе Данину могилу покажу? Тадж Махал отдыхает! А на крыше ангел из чистого серебра. У наших поверье такое: кто венок сплетет и на шею ему закинет — отсюда уедет. Санька споткнулся: — То есть как? — Приедет какой-нибудь чинуша и заберёт. Им можно, чë… Сейчас модно кроме жены наложника-омегу иметь. Как на востоке. Официально, конечно, этого нельзя, но у кого есть деньги — тому можно всё, сам понимаешь. Увозят нашего братца, только редко, когда навсегда. Потешатся и вернут. Вот Кирюху нашего забрали, да скоро и вернули. Одному богатому мальчику родители подарок сделали. Мажорик потом женился, и Кира под зад коленом. Перед отъездом ему разрешили подарок себе сделать и наш дурачок павлина купил. Хочешь посмотреть? — Павлина? — кисло спросил Синицын. — Валяй, веди. Всё ж лучше, чем на могилу пялиться. Чего там у вас ещё? Овцы, говоришь… В овчарне Саня и остался. Ему объяснили, что работу всё равно какую-то выбрать надо. Без дела здесь никто не сидел. Учеников брал электрик Сидорыч и Саня поначалу согласился. Казалось, что быть электриком культурнее и благороднее, чем скотником, но увидев новорожденных ягнят, вдруг прибалдел. Смеялся, тискал, целовал в кудрявые лобики и решил остаться.***
Через неделю Санька двинул Славику в челюсть. Вина глазастого Славика была невелика — он погладил Саньку по заднице. — Я же ничего такого, — всхлипывал он позже. — Ну, погладил. — Себя гладь, — огрызался Санька. — Изврат. Сказал: не буду с тобой, значит — не буду. Горик злорадно ухмылялся: — Потечëшь — сам полезешь. — Вот когда потеку, тогда и будем разговаривать, — отрезал Синицын. Славик остался не у дел. Ему, похоже, Санька очень понравился, потому как омега начал переживать и даже схуднул малëк. Его покровители — Егор с Гориком квохтали, как наседки, и бегали вокруг. Должно быть, они любили своего питомца, и Синицына всё пытались уговорить пообщаться со Славиком поближе. И Горик однажды припëр Саньку к стене: — Чего ты строишь из себя, чучело? Думаешь, что особенный? — Нет, — парировал Санька. — Такой же лох, как и ты. Горик сжал его сильнее: — Чем тебе Славка не нравится? Молодой, симпатичный. Он добрый, ласковый. — Замечательный во всех смыслах, ага! — заржал Санька. — Что же этот удивительный и необыкновенный омега один до сих пор? — Не получилось… — И со мной облом, понял? Горику надоело и он с силой встряхнул Синицына: — Сюда слушай, принц детдомовский. Гонор свой засунь поглубже и делай, что велят. Будешь со Славкой, усëк? Я над своими друзьями издеваться не позволю. А не нравится — вали к чëртовой бабушке из нашего домика. — Я понял, отпусти, — прохрипел Санька. Довольный Горик отпустил Саньку, а через минуту смотрел вытаращенными глазами, как Синицын собирает выданное ему со склада кое-какое барахлишко. Связал в узел, поклонился Горику в пол, а в дверях показал средний палец, оставив омегу с открытым ртом. Идти Саньке было некуда. За неделю он познакомился с двумя парнями в овчарне, но у них места не было. И Санька, не долго думая, пошёл в больничку. Просторный дом, где Санька провёл свою первую течку, имел приемный покой, обшарпанную палату и комнатушку, где сам шотландский доктор проживал. Встретившийся Николас чуть приподнял бровь, но Синицын не дал и слова сказать, плюхнувшись на стул и бросив узел рядом: — Я у тебя поживу немного? Со своими поцапался. — Тут не гостиница, а больница. — И я смотрю, прям переполнена, — фыркнул Саня. — В коридоре, вон, валяются даже. Тебе что, жалко? Я не на халяву — на работу устроился. Мне паëк выдают. А тебе могу помогать. Только клизмы ставить не проси, я лучше буду полы мыть. — Неделю живёшь и уже поцапался? — уточнил доктор. — Я что, обязан с кем-то трахаться? — взвился Санька. — Обжиться не успел, а этот блядский изврат, Славик, ко мне свои грабли тянуть стал. — Так сказал бы… — Я и сказал. Но его добрый «папочка» Горик велел мне не выëбываться и подставляться. Сказал, если не хочу, то могу уматывать. Я и умотал. Ник постучал карандашом по столу и спокойно переспросил: — Что, прям так и заявил? Однако… Но могу тебя успокоить, Саша. Никто тут никого не принуждает. Исключительно по согласию. Просто так вышло. Славик переживает сильно. Он единственный, который тут прижиться толком так и не смог. И тут ты. — А мне насрать, — нахохлился Синицын. — Мне его рожа уже за неделю надоела, а он меня за жопу мацать начал. — Горик за него тоже переживает. Славика сюда в шестнадцать лет привезли. За ним следили, боялись, что с собой что-нибудь сделает. Егор с Гориком его опекают. Ты прав — они ему вроде папочек. Гор, конечно, идиот. Удружил сыночку… Будто из этого что-то получилось бы. Но вообще, Славик — очень хороший парень. Его здесь все любят, он добрый… — Вот и трахайся с ним! — огрызнулся Санька. — А я переживу как-нибудь. Врач задумчиво подпëр щëку рукой: — Ну а в течку что будешь делать? Макар даст настойку, конечно, но вечно на них не продержишься. — Я не вернусь, — Санька угрюмо сверкнул. — Поживу тут, потом что-нибудь придумаю. Если уж припрëт — я тебе дам. — Нет, не дашь, — хмыкнул Николас. — Я не сплю с омегами. — Течка начнётся — тоже не выдержишь. Как взнюхнëшь… Шотландец усмехнулся: — Должен тебя расстроить, Саша. У меня аносмия. Знаешь, что это? Полное отсутствие обоняния. Мне на ваши ароматы начхать, — и, протянув руку, вернул отвалившуюся Санькину челюсть на место. — Кстати, вон Егор, кажется, идëт. Я думаю, вам стоит поговорить… Саша, куда ты? Санька схватил свой узел и сиганул в распахнутое окно. Ноги принесли его к Сидоровичу и тот тоже не удивился. — Живи, — согласно кивнул он. — парень ты хороший. Вон, матрас лежит. На нём Шарик, правда, подох в прошлом месяце, ну да ничего… Постираешь. Он облëванный маленько… Ночевал Санька в овчарне, постелив какую-то дерюжку на сено. Ночь перекантовался среди своих подопечных, но утром его-таки нашёл Горик и за шкирку приволок обратно. — Пошутил я, дурень, — мрачно сказал он. — Тут никто никого не принуждает. Не хочешь со Славкой, ну и чëрт с тобой. Я тебе лучшего парня предлагал. Потом поймёшь, пожалеешь. Только не вздумай ему ничего говорить, — предупредил Горик, сжимая Санькино плечо. — Я сказал Славке, что мы меж собой поссорились и теперь помирились. — Обхаживаете его, как телёнка, — зло ответил Синицын. — Ему девятнадцать лет, а вы всё сиську готовы совать. Горик вздохнул: — Жизнь его не шибко баловала. Да, тебя тоже, я знаю. Родители погибли, а бабушке твоей в опеке отказали. У Славки отец есть, он сюда один раз заявился. Вещи зимние ему передал и укатил. Здесь почти ко всем хоть раз в полгода, но стараются приехать, а к нему… А ещё его увозили однажды. Глянулся одному богатому мужику… — Он мне рассказывал про одного долдона, — остановился вдруг Санька. — Хозяина павлина. Ангел там… венок на шею… А что его самого увозили — не говорил. — Он и не скажет, — отрезал Горик. — И если шрамы у него увидишь — не вздумай спрашивать.