Последнее желание

      Вода в ванной была так горяча, что, казалось, жгла не только бледную кожу, но и кости, и кровь. Все вместе. Однако несносные мысли, игравшие в голове нескончаемую песнь без начала и конца, не позволяли замечать ту боль, что кипятком грызла конечности. Визерья ушла в себя и находилась вне настоящего так долго, что не заметила, как вода охладела, а пальцы ног и рук некрасиво сморщились, как у новорожденного младенца. Лениво посмотрев на руку, она вышла из ванной.       «Я не раз через это проходила, — подумала она, вытираясь полотенцем, — но даже спустя те кошмары, страх не оставляет меня и сейчас». Глупо, наивно. Он вряд ли уйдет.       — Принцесса, — служанка подала ночное платье. Не то, какое она обычно надевала перед сном, а совсем другое — тонкое, «взрослое». Не для послушных, скромных леди. И понимание, что все вокруг знают о происходящем, заставило еще больше впасть в это непонятное состояние, преследовавшее с того самого часа, как Эймонд прошептал о том, что он будет ждать ее в своих покоях.       Визерья, велев служанкам остаться, специально ходит как можно медленнее, растягивая время, как молитву во время утренних трапез, отдаляющих от сил, да испытывающих терпение. Но время издевательски смеется в лицо. Боги на его стороне. И Визерья добирается до покоев Эймонда слишком быстро.       Каково было ее счастье, когда она обнаружила, что спальня его пуста. Лишь огонь и свечи жили своей краткой жизнью, наполняя теплом большое пространство, бросая блики на высокие стены. Визерья выдохнула. Это даст ей шанс успокоиться.       Спальня Эймонда не изменилась с тех пор, как Визерья первый и единственный раз была здесь. Лишь полки его пополнились новыми безделушкам, наверняка привезенными из Староместа. Несмотря на мрачный вид Эймонда, в его покоях чувствуется уют. Здесь почти всегда тепло. От его книг, темно-зеленых, почти черных занавесок, одиноко стоящего кресла у камина, строго светивших свеч и прочих предметов декора исходит ощущение некого благообразия, смешанного с приятным запахом влажного леса, пережившего грозу.       Визерья подошла к столу, где складывался небольшой бардак, состоящий из многочисленных книг, бумаг и пары кинжалов. Она отлично помнила, что Эймонда с самого детства интересовали метательные ножи. Несмотря на усердные тренировки на мечах, он отдавал предпочтение небольшим кинжалам. Резким на скорость, острым на клинок, нежданных для противника. Визерья знала, что после случая потери глаза, он теперь всегда носил с собой кинжал, и не один. Эймонд сколько угодно может притворяться, представлять собой облик смирения, но для Визерьи ясны его обманчивые мотивы. Может, она не так плохо его знает, как ей или ему кажется.       Пальцы принцессы потянулись к одной раскрытой книге, но так и остались застывшими в воздухе. Взгляд приковало к себе ожерелье, проглядывавшее из-под кипы листов. Большой изумруд на тонкой золотой цепочке переливался в свете огней, чьи отблески пританцовывали внутри камня, заставляя терять власть над глазами. Но Визерья не посмела трогать ожерелье и быстро отошла от стола, будто преступник, чуть не пойманный на краже.       Неприятное чувство сковало душу. И такие же неприятные мысли прокрались в голову. Неужели в сердце Эймонда нашлось место для женщины, другой женщины? Он принц. Неудивительно, если у него имеется любовница, уж тем более учитывая то, что брак их построен вовсе не на любви. И все же Визерья за все это время не могла предположить или просто представить его с другой женщиной, которая согревала бы его холодными ночами и шептала слова любви. Дело тут вовсе не в ревности, убеждала она себя, а в том, что ее снова ставят ни во что, воспринимают за пустое место, куда можно плюнуть с презрением.       Визерья вздрогнула, когда дверь отворилась. Эймонд вошел в покои и вначале даже не заметил ее. Он принес с собой душистый запах сада, а в длинных волосах его блестела влага.       — Где ты был? — нежданно для себя вдруг спросила Визерья. Она тут же прикусила губы, ругая себя за неуемную глупость.       Взглянув на нее, Эймонд изменился в лице, выдавил хитрую гримасу.       — Ты уже здесь, — он медленно прошел в сторону кровати. — Сильно ждала?       Его колкость осталась висеть в воздухе, пропущенной мимо ушей. Визерья продолжала смотреть на Эймонда прямо, пытаясь заставить себя не двинуться с места и уйти. В один момент, нет-нет, после того как она обнаружила предмет, пробудивший в ней злую тревогу, былое согласие на подчинение испарилось в прах.       Эймонд тут же почувствовал ее подавленность. Он без труда заметил эти резкие напрягшиеся плечи, застывшую как камень грудь, не смевшую вдохнуть воздух, и холодные глаза. Скинув с себя верхнюю одежду и оказавшись в одной черной рубахе, он подошел к Визерье, не отрывая от нее глаз. Она незамедлительно сделала шаг назад, но дубовый стол впился в бедро. Отступать некуда, а предательски громко застучавшее сердце могло выдать ее волнение, которое принцесса так упорно старалась скрыть.       — Я гулял. — Его краткий и сухой ответ дал понять, что он дальше не собирается говорить об этом.       — А это что? — Визерья выхватила книгу с его стола. Ту самую книгу, предназначенную для Вейгона Таргариена, но почему-то оказавшуюся в дворцовой библиотеке. Ту самую книгу, которую она бесстыдно разглядывала, когда оказалась пойманной Эймондом.       Тихий смешок вырвался с его уст.       — Взял почитать, чтобы попрактиковаться. Применить на деле.       — С кем? — после этого глупого вопроса маска спала с лица. Теперь Эймонд отлично мог видеть то, как поднимались вопрошающе ее брови, а в глазах горело желание узнать всю правду. Его рассмешила злость, наблюдавшаяся в этих наивных очах.       — С Кристоном, doru-borto hāedar, — наклонившись совсем близко к ее лицу, сдержанно произнес Эймонд, хотя глаз его горел плутовски, метал искры смеха. — А ты думала, с кем?       Визерья бессознательно опустила глаза на его губы, растянувшиеся в тонкой улыбке. Однако предмет, покоившийся на столе, не давал о себе забыть.       — С той, кому ты предназначил то украшение на столе, — вполголоса призналась в совершенной вольности Визерья.       Она тут же хотела отойти, но Эймонд не дал ей освободиться, стремительно положив руки на стол по обе стороны от нее, тем самым оставив Визерью в ловушке.       — Ты рылась в моих вещах? — огонь ярости блеснул в его глазу, как показалось Визерье.       — Н-нет, я…       Рука Эймонда столь неожиданно взметнулась в воздух, что Визерья не поняла, чего произошло дальше. Не поняла, как непроизвольно прикрыла лицо ладошками. Не поняла, как страх ринулся в сердце, заставив его биться в бешеных скачках, до покалывания в ребрах. Странная тишина вползла в комнату. А боль не последовала. Не было жжения кожи. Не было слез.       Эймонд не ударил Визерью. И не собирался даже. Это все тщедушное сознание придумало что-то. Вместо этого он смотрел на нее так пристально, будто воочию увидел страдания, через которые она проходила, из-за чего ей хотелось заплакать. И она лишь опустила глаза, покрываясь стыдливой краской. Его рука застыла рядом с листами, а пальцы сжимали то ожерелье.       — Прости. Давай закончим с этим побыстрее, — тихо произнесла Визерья.       — Тебе так противна мысль о том, что ты должна делить со мной ложе? — Эймонд продолжал стоять близко к ней, почти нависая всем телом. Былые искорки смеха растворились в его зрачке. Даже губы не тянулись в привычной хитрой улыбке. — Ты боишься меня?       Конечно, он видел это. Но отчего-то захотел лично услышать. Убедиться в правде. Разве от нее ему не станет больно? Или он давно перестал чувствовать боль? Визерья не знает, что ему ответить. Ей привычна ложь. Но именно сейчас желание сказать правду преобладает над ней.       — Эти страхи не обоснованы. Я боюсь, потому что рядом с тобой сложно притворяться.       — Глупая.       — С той, кому я предназначал то украшение, — повторил он ее сказанные слова и протянул ожерелье. — Оно твое.       Поборов неуверенность, девичьи пальцы благодарно и неверяще коснулись холодной золотой цепочки.       — Спасибо.       Если бы Эймонд не отвернул лицо, он бы увидел легкую, едва заметную, но настоящую улыбку, озарившую не только губы, но и глаза, на миг избавившиеся от стеклянного выражения. Визерья была рада не потому, что получила такую драгоценность, а потому, что осознала истину, которую так яро она не замечала. О ней думают. Знают, понимают, что она тоже существует. Значит, она жива. А ощущать себя живой — для нее удовольствие такое редкое и противоречивое, ведь разум, заставивший свыкнуться к мыслям о смерти, не позволял ей этого. Давно.       И глядя на широкое, сильное тело Эймонда, ощущение живости, заботы преисполнило сухую душу Визерьи желанием, требующим еще немного тепла, обнять его. Она могла потерянно, но верно поклясться, что впервые испытывала подобные чувства, столь несогласованные с ее натурой, ставящей в значимость строгость и отстраненность.       Но даже так паника из-за предстоящего не утихомирилась.       — Почему ты не хочешь соврать ей о том, что мы это сделали? — осмелилась спросить Визерья.       Эймонд все так же продолжал избегать ее взгляда, после чего Визерья еще больше пропиталась смятенностью.       — Я уже говорил. Я считаю себя обязанным выполнять свой долг.       — Но ты не желаешь меня, — это должно было прозвучать как вопрос, но Визерья не смогла поставить себя на смех, надеясь на предрасположенность Эймонда к ней или хотя хотя бы на его влекомость.       Эймонд, было, замолчал, но затем все же взглянул на Визерью, прямо в ее глаза, и произнес четко:       — Нет.       Визерья рассеянно кивнула. Это было ожидаемо, ведь она теперь для других мужчин не что иное, как потрепанный и использованный кусок мяса. И лучше закончить с этим поскорее.       Опустив ресницы и медленно, несмело прильнув к Эймонду вплотную, на цыпочках она потянулась к его устам и коснулась его губ. Сухие, шершавые и мягкие, но почему-то пугающие, вечно сопровождающиеся злой ухмылкой, которую он любит адресовать окружающим.       Для нее недозволительно было думать о нем и уж тем более представлять его столь близко. Но сейчас она находится совсем рядом с ним, так тесно, что улавливает особенный запах его кожи. Тот, который узнается за мили, который порой растворяет в беспомощности, вселяя волнение масштабов души, закрытой и глубокой. Но даже так он выглядит самым закрытым и недоступным для нее.       Эймонд смотрел пристально, не поцеловал ее в ответ после того, как Визерья оторвалась так же быстро, как решилась на подобную смелость и дозволенность. Секунда этого странного молчания, воцарившегося только между ними двумя, ощутилась такой напряженной, вселила еще больше трепета и обеспокоенности. Но тут его сильные руки нежданно сжали Визерью за талию и посадили на стол, попутно отодвигая находящиеся там предметы. С громким звоном один из клинков коснулся пола, заставив Визерью испуганно вздрогнуть.       Взгляд Эймонда блуждал по ее робкому лицу, потерянному, бледному как рассветный снег, блистающий при первых лучах солнца; она, наверное, выглядела отнюдь не похожей на себя. Визерья предполагала, он видел ее испуг, и наверное, потому действовал неспешно, но уверенно.       Они были так близко друг к другу, что, казалось, не существовало расстояния, отделявшего их даже на пару сантиметров. Визерья отчетливо слышала и чувствовала стук его сердца; билось оно так лениво, медленно, желающее вовсе замереть, в отличие от ее, что горячо трепыхалось как раненая птица в клетке, кровоточило и болело. Интересно, слышал ли он ее надломленный страх?       Эймонд опустил руку на ее бедро и медленно начал поднимать складку шелкового платья тончайшей материи. Ладонь его двинулись выше, обжигала белую кожу, несмотря на холодок пальцев. Дыхание участилось. И Визерья понимала, от чего. Тугой узел напряжения скрутил живот. Она сжала край прохладного стола, гладкого, но впившегося невидимыми иглами.       Эймонд дошел до той самой сокровенной части тела и, Визерье показалось, неуверенно коснулся ее. Двумя пальцами он попытался проникнуть в нее, но замер. И Визерья увидела секундное замешательство, проскочившее на этом спокойном лице; она была суха, и бедра ее были туго сжаты, не подавали ни намека на «любовь», на вожделение. Одинокая слеза, замершая прямо на кончике длинных дрожащих ресниц, оказалась застигнутой Эймондом. Спустя минуту, резко выдохнув, Эймонд убрал руку и отступил на шаг. Его взгляд направился в сторону, к окну, откуда простиралась черная ночь.       — Иди спать, — проговорил он и занял свое излюбленное место у кресла перед камином.       Визерья, заставлявшая себя держаться и мелко подрагивавшая пару минут назад, остолбенела на миг. Но затем, не смея смотреть в сторону Эймонда, она вернула себе самообладание, быстренько спустила задравшееся ночное платье и шагнула в сторону постели. Так, словно ничего не произошло.       Кровать встретила мягкой прохладой, впервые неприятной. Голова, коснувшаяся подушки, не могла успокоиться и погрузиться во мглу. Визерья то и дело бросала взгляд на Эймонда, а он не посмотрел на нее ни разу, словно думал, что он здесь совсем один. Словно ее нет и не должно быть. Может сердце и перестало стучать слишком быстро, однако напряжение никак не отпускало. И не понять было, зол ли Эймонд или попросту поменял решение?       Хотя скоро свет свечей начал тускнеть, порой, будто в последний раз, кидая ярчайшие кольца и полосы огненно-розовых отблесков, а мысли улеглись в одну единую какофонию несвязных картин. Ощущение безопасности, спокойствия объяло тело невидимой оболочкой. Это было то состояние, появлявшееся очень редко, но после появления, не отпускавшее надолго.       Визерья резко оторвалась от дремы, когда Эймонд лег рядом.       Она лежала к нему спиной, но чувствовала на себе его взгляд. Эймонд знал, что Визерья не спит. И будто ждал чего-то.       — Была ли я виновата в том, что со мной так поступили? — сжав край подушки, тихо спросила Визерья. — Каждую ночь я задаюсь этим вопросом. Это больно вспоминать. Очень больно. Но я теперь всегда готовлю себя к худшему.       Визерья замолчала. И Эймонд молчал. Может, не стоило говорить все это. Зачем ему сдалось это открытие души? Он ведь так черств. По крайней мере, ей так казалось.       — Я не хотел идти с Эйгоном, — вдруг произнес он, хриплым уставшим голосом. — Но был вынужден. Пахло там до тошноты мерзко, и выглядело все так же. А Эйгон лишь со смехом шептал мне ухо: «Время попотеть». — Скользнула краткая пауза. — Та шлюха была тяжелой, ужасно давила на бедра, — Эймонд сардонически хмыкнул, — кричала до рези в ушах. Я не чувствовал ничего, кроме омерзения. Возможно, у меня был выбор, мне кажется, но теперь стараюсь об этом не думать.       Визерья, слушавшая эту исповедь с затаившимся дыханием, шевельнула вдруг руку и, нащупав большую ладонь с корками мозолей, боязливо сжала ее. Протяжно долгое время Эймонд не шевелился, словно неверяще раздумывал над проявленным своеволием и не знал, как нужно действовать. И только Визерья, смутившись, хотела убрать ладонь, Эймонд наконец сжал ее в ответ. Облегчение сгустилось в крови, распространяя по венам колючее тепло.       Никогда раньше Визерья не проявляла к кому-то подобное внимание, которое можно было назвать легким актом поддержки, и к ней, в свою очередь, вряд ли выказывали это в ответ. Потому теперь, чувствуя рядом тепло Эймонда, Визерья открыла для себя первые незнакомые ощущения в своей жизни. Они не пугали ее, однако же вводили в состояние услады, как маковое молоко, только нежнее, и оставляли разум в четком кристальном сознании.       Боясь отпугнуть это странное блаженство, Визерья не смела более шевелиться. Никто из них вследствие не смог разжать руку.

***

      На следующее утро Эймонда, конечно же, не было рядом. Его сторона прохладно пустовала. Выглядело это вполне иронично. Но Визерье от того лишь лучше. Не в ее привычках просыпаться с кем-то рядом. Если бы Эймонд остался, она не знала бы, как действовать, как смотреть на него, как разговаривать. А то, что было вчера, только результат сантиментов, которым поддалась из-за слабости.       Только вот некий вопрос не давал Визерье покоя. Раскроет ли Эймонд правду своей матери? Как он выразился вчера, долг перед семьей — самая высшая из всех его обязанностей. Тем не менее он нарушил свой долг из-за Визерьи.       Визерья приподнялась на месте, мысленно повторила «нарушил долг из-за нее». Это так странно. Он ведь не из тех, кто стал бы противоречить собственным принципам, даже ради несущественной фигуры для него.       Мягкий стук в дверь оторвал от абсурдных мыслей. Служанка вошла в покои с убранством Визерьи, дабы подготовить ее к предстоящему дню, в первую очередь к завтраку. И Визерья отказалась бы от завтрака, если бы не желала узнать об обстановке дел во дворце. Так что, скорее облачившись в платье и позволив служанке собрать серебряные пряди в тонкую косу, она отправилась в зал для трапез.       К удивлению, за столом сидели все, кроме самого короля. Хотя Визерья не ожидала увидеть Эймонда, она села рядом, незаметно поглядывая на королеву в попытках разглядеть в ней либо злость, либо покой. Сложно было понять, о чем думал сейчас Эймонд. На лице его покоилось выражение безразличия. Он даже не взглянул на Визерью, когда она появилась в зале.       Алисента, в свою очередь, выглядела унылой. И Визерья подумала, что Эймонд все выдал. Тишина за столом нарушалась хныканьем малышей-близнецов, однако никто не высказал упреков.       Эйгон вдруг резко положил ладонь на стол, отчего Хелейна дернулась как мышь.       — Ладно, хватит сидеть как в трауре. Он ведь не умирать едет, — раздраженно выдал он, после чего нервно улыбнулся Дейрону.       — Кто куда едет? — спросила Визерья, почему-то испуганно подумав об Эймонде.       Алисента выпрямилась, попытавшись убрать с лица тревожную задумчивость, и посмотрела на нее.       — Было принято решение отправить Дейрона в Старомест. На обучение к моему брату. — Королева сжала ладонь Дейрона и мягко ему улыбнулась. — Ты будешь в порядке, обещаю.       — Почему… Почему сейчас? — робко выдала Хелейна. Ее отрешенное лицо устремилось к королеве-матери.       Прошло несколько лет с тех пор, как Визерья видела Хелейну с Дейроном так же часто, как это бывало раньше, когда в их жизни, в особенности в жизни Хелейны, не существовало обязанностей. Но она в точности знала, что Дейрона и, конечно же, Эймонда младшая принцесса все еще любила больше, чем своего нерадивого супруга, который, в свою очередь, питал преимущественную тягу и любовь к распиванию вина, нежели к милой жене. Просто так сложилось, что теперь пути Хелейны и Дейрона разделились словесно, а теперь и физически. Однако по ней видно, что она не желает прощаться с ним.       Визерья продолжала безмолвно наблюдать за ликом королевы. Звонким ударом вдруг колокол прозрения ударил по сознанию. Разумеется. Вчерашний инцидент зародил большую смуту, потому и воздух во дворце ощущается более тяжелым, а короля, несмотря на его «уважение» к завтракам, нет рядом с семьей. Что-то злое назревает быстро и разрушительно, как бушующий улей в солнцепек, в Королевской Гавани. Иначе зачем королева Алисента стала бы отправлять в Старомест младшего принца, которому только-только стукнет двенадцать годков? Она опасается чего-то. Пытается отдалить сына от этого самого растущего зла.       И это незнание, что на самом деле происходит в столице, приводит Визерью в злость. Ибо ей видится бездействие. А ведь заказчика по ее душу так и не нашли. Беда за бедой, все остается нерешенным.       Вопрос Хелейны остался без ответа. Вместо этого Алисента вновь улыбнулась и произнесла:       — Спустя неделю я желаю с почестями устроить проводы принцу Дейрону. Эймонд и сир Кристон отправятся с ним. Я хочу…       Визерья, нежеланно прекратив слушать дальнейшие слова королевы, неопределенно вздрогнула, когда последние слова прозвучали, словно удар обуха по голове, и подняла взгляд на Эймонда. Он нисколько не изменился в лице, принял эту новость, будто знал об этом решении заранее, будто ждал ее, потому как уста его едва заметно поднялись в улыбке. Мысль об очередном визите в Старомест безошибочно разутешила его, порадовав его дух. И помершие вчера догадки о существовании любовницы Эймонда снова возродились в голове Визерьи.       Оторвав от Эймонда недовольный взор, Визерья нахмурила тонкие брови, даже не умудрившись это спрятать за безучастностью. Плевать на его любовницу. В тысячу огней ее! Есть она иль нет. Визерье нужно чувство безопасности. Но если Эймонда не будет рядом, все, кто против нее, поймут полную ничтожность ее положения.       Однако же пусть. Может быть, его уход заставит Визерью стать сильнее. Хотя кому она врет. Ведь даже скрипя зубами она не сможет себе признаться в том, что Эймонд вызвал в ней те чувства, о которых не желает знать только мертвый человек.