***
На удивление, отец с утра не скандалил. Олег наблюдал через приоткрытую дверь, как он собирается на работу, поправляет галстук у зеркала, пьёт кофе. Вроде как радоваться нужно, что всё спокойно, всё хорошо, вот только последнее время Шепс всё чаще вспоминал слова Димы, сказанные несколько дней назад. Если сейчас всё хорошо, то это лишь временное явление. Если хорошо, то временно. Если плохо, возможно навсегда. Как в воду глядит. Сейчас Олег чувствовал себя очень паршиво — будто бы заболел чем-то странным. Всё туловище как-то неестественно ломало, голова горела, а сил не было даже на дыхание. Шепс чувствовал будто ещё немного, и у него получится выплюнуть через горло всё содержимое тела, всё внутренности, всю кровь. Олег тихо застонал, переворачиваясь на живот и утыкаясь лицом в подушку. Неужели теперь так тяжело переносилась организмом обычная простуда? Или всему виной несколько бессонных ночей? Так или иначе встать с кровати теперь не представлялось возможным, весь организм буквально сопротивлялся любым движениям, и Шепсу оставалось только лежать и ждать, пока кто-нибудь обратит на него внимание. Хлопнула входная дверь — на пороге возникла мать. Олегу стоило нечеловеческих усилий повернуться к ней и глянуть в глаза. — Олеж, ты чего лежишь? В школу надо было полтора часа назад. Заболел что ли? — обеспокоенно спросила мать. — Немного. Тело болит очень, наверное, температура... — Шепс попытался приподнять голову, но тут же поморщился от неожиданной боли в шее и лёг обратно. Мать понимающе кивнула, и бросив, «сейчас чаю и таблетку принесу» ушла на кухню. У Олега нет сил даже ответить, он лежит ничком в подушку, и сейчас даже дышать не выходит. Плохо, тяжело, ломает. Саша бы сказал, что он придурок, потому что ночью не спит и гуляет нараспашку. А Дима бы просто посмотрел, склонил голову и промолчал — Шепсу бы поплохело от этого молчания. Наверное, это всё какая-то чёртова магия. Проходят секунды, минуты — образ Матвеева маячит где-то в сознании. Постепенно тело перестаёт болеть. Словно до этого скованное цепями, оно мягко высвобождается из цепкого железного плена, оставляя лишь слабый холод на коже. Олег наконец перевернулся — голова болела. Тело переставало. Так же внезапно, как и начало ломить. Дима. Шепс как зависимый проверяет телефон каждые три минуты, в надежде увидеть его сообщение. Заворожённо перечитывает строчки, слышат его голос сквозь сознание. Внутри всё горит. «Наверное, я просто люблю тебя». Во что такое Олег себя закатал, даже думать страшно. Поэтому он думает о другом. Шепс поднимается с кровати медленно-медленно, придерживается рукой за изголовье, дабы не свалиться в обморок, если сейчас закружится голова. Не закружилась. Организм слабый, но конкретно сейчас чувствуется прилив сил. На столе лежит простой карандаш и небольшая тетрадка по химии. В голове у Олега всплывают события вчерашнего дня, их с Димой небольшая прогулка, буквально до соседнего дома... Было спокойно. Было хорошо. Шепс хочет запомнить это навсегда. Олег думает, что совсем-совсем не умеет рисовать, и вообще руки у него не из того места растут — Матвеев убил бы своего Каонаси за такую лживую фразу, но это сейчас не важно — всё равно хватает со стола карандаш и рывком проводит несколько неровных линий. Штрих, ещё штрих, кривая — уже вырисовывается что-то. Что-то непонятное, что-то не до конца различимое, как внезапно вспыхнувшие чувства, желание запомнить их на века — запечатлеть в одном рисунке. Теперь в голове Олега каждая черта, каждый изгиб, каждая деталь внешности и каждая, даже самая тонкая струна души Димы приобрела своё особое значение. У Матвеева особенные глаза — зеркало его души, тёмной и неясной, но с красивыми проблесками-огоньками. У него аккуратные, тонкие губы, которых нельзя не хотеть касаться — Шепс снова чертит что-то, новыми рывками проводит линии и аккуратно прорисовывает тонкие руки. Хочется прямо сейчас коснуться их, сжать и переплести пальцы, прижать к себе и никогда не отпускать. Чтобы больше ни одно живое существо на планете не могло сделать так же — только ему дозволено. Штрих, ещё штрих — руки вышли что надо. Дальше шея. Вот так: бледная, с явно выступающим кадыком. Голова, тёмные-тёмные волосы, такие красивые и мягкие даже с виду — даже на бумаге. Глаза, нос, губы — все линии идеальны. Нет лишней, как нет и недостающей. Поза, в которой Дима сейчас замер, взгляд, направленный куда-то в сторону, и маленькая бутылка зелёного чая в изящных руках. Безупречно. Идеально. Неповторимо. Олег думает, что рисовать он всё-таки умеет. Внезапный порыв прошёл, стоило только Шепсу отложить карандаш и придирчиво осмотреть получившийся рисунок. Набросок, сделанный буквально за несколько минут с хирургической точностью передал пропорции тела. Прямая осанка, длинная тонкая шея, мелкие и невероятно красивые черты лица. Олег мягко провёл пальцами по шершавому листу, стараясь не размазать тёмные линии. Тонкие, красивые, живые. У Шепса, кажется, есть немного талант. Дверь в его комнату со скрипом приоткрылась, и на пороге возникла мать с чашкой обещанного чая в руках. Олег попытался прикрыть рисунок обеими руками, однако быстрые шаги за спиной намекали, что прятать что-то уже бессмысленно. Мать с улыбкой взглянула на рисунок и, вдруг просияв, громко воскликнула: — Ой, какая хорошенькая у тебя получилась девочка! — Девочка? — переспросил Шепс, смешно захлопав глазами, и переводя взгляд то на мать, то на рисунок. Та активно закивала, ставя чашку с чаем на стол, подальше от рисунка и вдруг задумчиво добавила: — Пальто красивое у неё, тоже такое хочу. Олег слабо улыбнулся. Мать, кажется, окончательно задумалась, зависла, глядя куда-то в сторону окна. На улице сейчас сыро и пасмурно, где-то вдалеке слышатся раскаты грома, и Шепс неосознанно начинает переживать, как бы его хорошенькая девочка не попала под дождь. — Знаешь, у меня в молодости тоже пальто красивое было. Отец из-за границы привозил мне и дядь Коле, брату моему, подарки. Яркое такое, с вышивкой было, эх. — мать грустно вздохнула и подпёрла щёку рукой, предаваясь воспоминаниям. — На рисунке у тебя совсем другой фасон, серьёзный больше, старенький... Да и мы с папой немолодые уже. — она слабо улыбнулась. Олегу потребовалось несколько секунд, дабы переварить это ужасно неправильное «папа». Появилось желание прямо сейчас обнять маму, поддержать, поговорить. Обо всём наболевшем, наверное. Обо всём, что тревожит. Шепс легонько погладил чужое плечо, аккуратно притянул к себе мать, как и хотел, обнимая. Чай быстро остывал, тучи за окном сгущались, и сейчас в комнате царил уютный полумрак. Мать была необычайно серьёзной, спокойной. Кажется, только сейчас наконец поймав свои мысли в клетки сознания. — Не расстраивайся, денег подкоплю и возьму тебе самое красивое пальто. Хочешь, вместе куда-нибудь за нужным съездим? — Олег улыбается и смотрит матери в глаза. Та тихонько смеётся. Наконец, аккуратно отстраняет сына и снова думает о чём-то. — Купим тебе шарфик красивый, возьмёшь сапоги и будешь как англичанка. — мать снова смеётся. Смотрит на Олега с мягкими укором, чуть склонив голову. В глазах облака сгущаются, как будто живая темнота стыдит вот так за что-то. У Шепса словно кусочек льда внутри проскользнул: так её взгляд был похож на взгляд Матвеева. Точка в точку, тучка в тучку практически. — Мне уже Саша тут горы золотые обещал, улыбается мать, поглаживая Олега по плечу. — а сам вырос, уехал в свой Питер и вспоминает про нас раз в месяц. — Шепс и сам очень хочет уехать вслед за ним, к нему, к брату, но благоразумно молчит: сейчас не время. Не время, не деньги и не возможность говорить такое. Вот подрастёт ещё немного, а там... Там посмотрит. — Саша работает. Деньги зарабатывает, людей спасает. Он молодец. — Олег тяжело вздыхает, осознавая, что деньги, полученные на нелюбимой работе не принесут ему такого уж огромного счастья. — Он знает, кем хочет быть и чего хочет от жизни. — А ты? — мать вскинула голову, неожиданно заинтересовавшись. — Ты чего хочешь? Как брат пойти, или... — она на секунду задумывается. — Будешь кипеть за творчество, а? — Точно не как брат. — Шепс аж поморщился. — Я музыку люблю, мам. На гитаре играть люблю. Это единственное, что мне для счастья надо. — врёт. — Единственное. Да. Олег смешно жмурится, когда мать улыбается и легонько щёлкает его по носу. Смысла нет что-то скрывать — всё равно ведь узнает. — Эта девочка... Она тебе нравится что ли? — Немного. — и врёт снова. Не немного, не капельку и даже не чуть-чуть. А ещё не девочка. Хочется врости корнями в чужое тело, вцепиться руками и взглядом, никогда не отпускать — обвить-любить целиком и полностью. Олег Шепс сошёл с ума окончательно, он больше не хочет избавиться от влюблённости, он будет обожать до потери пульса и делать всё, буквально всё, чтобы исправить ошибки прошлого. Последняя стадия принятия пройдена.***
— Вот, держи. — Матвеев аккуратным движением передал Лине тёплый стаканчик с кофе. Они стояли посреди небольшого парка, уютного и почти что золотого. С красивыми ветвистыми деревьями, блестящими осенними листочками, которые не успели попадать с тонких ветвей, и теперь лёгкий ветерок по очереди срывал их. Лина благодарно кивнула. Захотелось пройти куда-то вперёд, подумать, поговорить. Поделиться мыслями, в конце концов. Но Джебисашвили шла слишком насупленная, и Дима попросту не решался начать диалог первым. Однако, через несколько метров Лина вдруг остановилась. Быстро отпила немного кофе, посмотрела куда-то вперёд, а затем решительно потопала дальше. Матвеев удивился, но вслух ничего не сказал. Волнуется, наверное. — Влад мудак. — Хочешь про Влада поговорить. — понимающе кивнул Дима. — Мудак, не спорю. Почему думаешь о нём? Лина как-то неестественно дёрнула плечом, отворачиваясь. Матвеев успел заметить, как загорелись её щёки. — Не знаю. Он же ведь не просто так всё это делает. До остальных докопаться может, ведёт себя не особо хорошо, тебя вот... — Джебисашвили замолчала на несколько долгих секунд. — ты заявление написал? — Нет. — серьёзно и немного устало ответил Дима. — И не буду. Раньше хотел, конечно, зло покарать, потом решил, что не стоит оно этого. Во-первых, вряд ли заявление примут, я же несовершеннолетний, — он остановился. — Во-вторых, если примут, это клеймо на всю оставшуюся жизнь. Каким бы козлом он не был, не хочу ему жизнь из-за одной ошибки портить. — Ты слишком добрый. — грустно вздохнула Лина, делая глоток кофе. — А если бы ты умер? Нужно уметь иногда за себя постоять, понимаешь? Перед Владом, перед Шепсом тоже если что. — Матвеев поворачивается слушать. — А то так ведь всю жизнь прожить можно, ничего не делая и постоянно попадая. Не спорю, они оба тоже придурки те ещё, — примирительно вскинула руки Лина, когда Дима обиженно вскинул брови. — но нельзя этим придуркам руки окончательно развязывать. — Шепс, вроде, не такой придурок. — Матвеев старается говорить с безразличием, но лёгкая дрожь в голосе выдаёт его с головой. Дима кутается в шарф, чувствуя, как руки покрываются мурашками. Он аккуратно потирает костяшки, пряча их в карман. Джебисашвили заинтересованно хлопает глазами, а затем хитро улыбается. — Продолжай. — Он спас меня. А ещё вчера до дома проводил. И сейчас вроде как молчит, не лезет ко мне... Только смотрит. — Матвеев замер, театрально пугая Лину жутким взглядом, имитирующим Олега. — В упор прямо. — Я тоже заметила. — согласилась Лина, чуть улыбаясь. — Может, вину чувствует, но не может пока сказать? М? Как думаешь? — Не знаю. — честно признался Дима. — Он... Вроде как адекватным бывает. Я бы даже поладил с ним, сложись всё немного иначе. А вообще... — Матвеев быстро глянул в телефон, ужаснулся и, рывком развернувшись, зашагал назад. — Время, Лин. Опаздываем уже. — Подожди-подожди, — Джебисашвили быстро зашагала следом, тщетно пытаясь нагнать Диму. — что ты там про Шепса сказать хотел? — Он может быть нормальным, и возможно мы б даже поладили, будь он адекватным чуть почаще. — быстро разъяснил Матвеев, вновь глядя в телефон. Его шарф забавно тянулся шлейфом за спиной, а волосы растрепались. Однако всё это не помешало ему продолжать говорить, изредка прерываясь на рваные вдохи. — Но в последнее время на него даже сердится толком не выходит. Он же... Ну... Неплохой. Правда. Таких как он издалека видно. Я не знаю, что на него накатывает переодически, но в случае чего мне было бы даже интересно с ним пообщаться. Дима замолчал, переводя дух. Сейчас они вдвоём пересекали парк быстрыми шагами. Лина слушала очень внимательно, не перебивая, и глядя при этом прямо в глаза. Матвееву такое внимание даже польстило. В последнее время Джебисашвили стала одной из крайне немногих друзей. Ей можно доверять. — Я с тобой согласна. — вдруг серьёзно ответила она. — Олег правда неплохой, если его поближе узнать. Ему тяжело. Проблем сразу много валится, а он молчит, никому не рассказывает... Нет-нет, я его сейчас не оправдываю! — поспешила добавить Лина. — Просто хочу сказать тебе, что он как Инь-ян. В нём и капелька света есть. — Как и во всех нас. Покосившиеся здание школы уже темнело на фоне нескольких светлых высоток. Дима всегда находил этот архитектурный контраст странным и неуместным здесь, на отшибе Самары. Но сейчас Матвеев вдруг для самого себя решил, что это выглядит красиво. Как-то... Правильно. Логично и правильно, словно явно демонстрируя неидеальность родного города. Как и везде, здесь всё не идеально. И никто не старается это изменить, исправить, убрать лишнее, ведь без сравнения не будет и контраста. Дима принимает это как должное, и больше не думает ни о здании школы, ни о высотках и контрастах, даже про Инь-ян не думает. Зато думает про Олега Шепса. Лина, наверное, знает его лучше. Они вроде как друзья. А значит Олег ей что-то, да доверяет, говорит, общается как-никак. В какой-то момент Матвееву стало даже завидно, что с ней Шепс дружит, а его, Диму, отмёл из всех списков ещё в начальной школе. Что же в нём такого... отталкивающего? И хоть где-то в глубине души Матвеев понимал, что это всё бред, и думать о таком бессмысленно, когда волна рассуждений в голове утихла, разбиваясь о стенки разума, Дима вдруг пришёл к мысли, что хочет поговорить с Олегом. Один на один. Серьёзно, без притворства и фальши. Выведать все тайны, заглянуть в каждый уголок его души, в каждый чертог разума. Узнать наконец, что такое его гложет. Обо всём этом Матвеев думал уже в классе. Урок русского языка, в классе четыре с половиной человека, а ещё какой-то непонятный тяжёлый диктант. Все пишут, не отвлекаются, а Диме снова очень-очень плохо. За окном вдруг мелькнула мутная тень, а за ней ещё и ещё одна. Матвеев замер. Медленно перевёл взгляд на стеклянную поверхность, с ужасом осознавая, что начались галлюцинации. Тени собирались, сжимались одна за другой, образовывая собой огромный чёрный клубок. Постоянно сжимающийся и шевелящийся, дёргающийся и извивающийся. Дима задрожал, судорожно сглатывая и рывком оглядывая класс. Лина сидела рядом, что-то сосредоточенно записывая. Одноклассники делали абсолютно то же самое, словно роботы, созданные под копирку, с одним действием. Учительница сидела за своим столом, изредка окидывая класс строгим взглядом. Ждать помощи не от кого. — Можно выйти..? Услышав смазанное «да», Матвеев медленно поднялся из-за парты, пошатываясь. Тени уже проникали внутрь, просачиваясь сквозь оконную раму. Дима думал, что сейчас нужно сбежать лишь от них. Наугад хватая с парты что-то, похожее по форме на телефон, Матвеев быстро выходит из класса, шатаясь и постоянно врезаясь плечом в косяки. В глазах двоилось, ладони задрожали, а вместе с ними задрожал и телефон. Дима спешно набирал сообщение, медленно спускаясь по лестнице. Сейчас ему никто не поможет. Кроме Каонаси.Dima_Mat 14:01 я, кажись, глюки словил. в глазах двоиться. тени какие-то летают
Kaonashi 14:01 Дима, ну твою мать, у меня слов нахрен нет! Kaonashi 14:02 Таблетки с собой?? Kaonashi 14:02 Выпил быстро, желательно несколько. На связи оставайся. Позвонить тебе? Дима опёрся на перила, глядя вниз с высоты третьего этажа. Всё плыло и мутнело, а тени начинали бессовестно летать по коридорам. Дышать становилось тяжело, текст сообщения разбивались на бессвязные белые куски. Матвеев медленно сполз вниз. Таблетки. Нужно проверить, остались ли ещё таблетки. Каждое движение давалось с трудом. Дима нащупал упаковку в кармане. Осталось ровно три штуки. — Дим, ты слышишь меня? Матвеев дёрнулся. Глянул на лежащий рядом телефон, удивлённо похлопал глазами. Даже и не помнит, как на кнопку нажал. — Я здесь. — голос слабый и жалкий до невозможности, аж стыдно. Дима глотает несколько капсул сразу, дышит тяжело, запуская руки в волосы. Безликий всегда говорит шёпотом, почти неслышно, и это почему-то восхищает так сильно. — Ты прекрасный. Ты со мной... Всегда со мной. Ближе чем те, кто находится физически рядом. — бредит, кажется. Олег на том конце провода заливается краской, зажимает рот рукой, утыкаясь горящим лицом в подушку. Чёрт, чёрт, чёрт! Внутри всё горит и пылает, в горле образуется приятный ком. Хочется кричать. — Каонаси, я люблю тебя. Кажется, у Шепса на секунду остановилось сердце. — Дим, тебе плохо. Ты и сам не понимаешь, что говоришь. Таблетки выпил? Отлично, — сбивчиво зашептал в трубку Олег. — Чёрт, Дима, будь аккуратнее, слышишь? Я далеко, я не смогу тебе в случае чего помочь... Я могу только... Дим, пожалуйста! Прислушайся ко мне. Прислушайся... Матвеев слушал. До потери сознания мог слушать, вот только сейчас это не шутки. Глюки отступали, но тяжесть в груди по-прежнему давила и мешала нормально дышать. Но это даже не самое страшное — страшнее смотреть на предмет и сомневаться, существует ли он на самом деле, или это глюк, часть воображения? Страшнее слышать голос и сомневаться, говорит ли Каонаси что-то, или же это больная фантазия? Так ведь можно сойти с ума.***
Через несколько минут Олег дрожащими руками нажал на «сбросить». Дима выпил таблетки, ему действительно стало лучше. Вот только на этот раз Шепс едва не лишился разума. Он, Дмитрий Матвеев, человек, которого Олег любит, кажется, больше всех на свете, он только сейчас абсолютно серьёзно признался ему в любви! Снова! Чёрт, это так приятно. Так приятно, что внутри всё ощутимо стягивает, сводит, как будто... Бабочки. Только сейчас Шепс наконец понял эту глупую штамповую фразу про бабочек в животе. Они порхают изнутри, врезаясь в стенки и желая вырваться наружу, очевидно, в виде фраз и жестов. Олег понял, что последние несколько минут абсолютно по-дурацки улыбается. Совсем не контролирует свою мимику. Улыбка так норовит вырваться, как бы Шепс не старался её сдержать. Оставалось только лежать на диване с закушеной губой, дабы не визжать от восторга. Слишком странное чувство. Любовь, вперемешку с чувством вины, страхом, со всеми переживаниями, опасениями, мыслями. Со всем, что внутри. По-хорошему надо бы позвонить Лине и уже через неё убедиться, что с Матвеевым всё в порядке. Пускай хотя бы она найдёт его, побудет рядом... Олег смотрит на время, понимает, что, скорее всего, звонок на перемену уже дали, мнётся ещё несколько секунд в нерешительности, а затем спешно набирает знакомый номер. В трубке практически сразу повисает лёгкий шум и слышится негромкое сопение — кажется, Лина носится по школе. Надо же, даже трубку взяла почти сразу. — Олег, вот что тебе надо, скажи мне? — Тише-тише, — Шепс негромко рассмеялся. — чего так грубо-то сразу? Я тут тебе звоню, больной весь, уставший, а ты мне тут... — А то не знаешь! — ещё сильнее рассердилась Лина. — Сам дома сидишь, а я тут без тебя контрольную пишу! Кинул ты меня, козёл. Ты кинул, Диман куда-то на уроке свалил и больше не появился... Бараны вы все, мужики, короче. — Он на лестнице. — бездумно отозвался Олег, и тут же прикусив язык, смолк. Судя по шагам, раздававшимся до этой секунды, Джебисашвили остановилась. — А ты-то откуда знаешь? — У нас школа двухэтажная, Лин. Куда он ещё потащится? Там всегда тихо и людей нет. — быстро соврал Шепс. Сердце стучало где-то в горле, и всё, чего Олегу сейчас хотелось, так это стать невидимкой, или лучше тенью, чтобы его никто ни в чём не заподозрил. — Тоже верно. — вдруг легко согласилась Лина. — Он действительно тут... Эй, Дим... Всё, Олеж, давай, завтра выйдешь, я тебе пинка дам, для иммунитета твоего бесстыжего полезно. Пока! В трубке раздались гудки. Шепс положил телефон на подушку, пытаясь выдавить из себя улыбку. С ним рядом побудет Лина, Матвеев точно не останется один. Олег лежит и кусает губы. Хочется быть там вместо Лины. Вряд ли сейчас Дима будет отвлекаться на чужие сообщения, однако... Хоть как-то выразить эмоции и чувства хочется, поэтому Шепс решается. Решается на отчаянный шаг, на самый смелый поступок — скорее всего позже он об этом даже пожалеет, но сейчас хочется только одного — пускай Матвеев узнает хотя бы маленькую частичку правды. Kaonashi 16:37 Я тоже люблю тебя, Дим)