Dima_Mat 10:49 даже не представляю, как бы я справлялся без тебя. не с кем поговорить даже было элементарно, а тут... и чем я только заслужил тебя, улыбашка?
Kaonashi 10:50 Тем, что ты замечательный такой) Kaonashi 10:50 И не вздумай даже спорить! Внутри всё кипело, загоралось и приятно жгло, когда Дима искренне, так по-детски, но так нежно изъяснялся в своих чувствах. Как записывал короткие голосовые, отправлял стикеры с сердечками. Слушать его голос, такой живой и уютный, было до мурашек приятно. Наверное, впервые в жизни Олег чувствовал себя таким счастливым. И всё было бы практически идеально, как во сне, как в самой волшебной сказке, вот только... Всё было построено на лжи. И если первое время Шепса это не особо волновало (если подумать, задетые чувства Матвеева его никогда особо не волновали), то уже сейчас, когда какая-то сумасшедшая любовь обуяла и окутала его разум, страх быть разоблачённым всё чаще напоминал о себе. На какое-то время Олег даже перестал толком спать — ночами много думал, а днём приходил в школу сонный, вялый и злой. Одноклассники, привыкшие к более весёлому и общительному Шепсу, сейчас всё чаще с удивлением поглядывали на такого нервного и дёрганного одноклассника. Один только Дима не выражал никаких эмоций в его сторону. Изредка ловил на себе жадный взгляд Олега, смотрел вопросительно несколько секунд, а затем вновь утыкался в тетрадь. Лина переодически поглядывала на обоих с сочувствием, но молчала. Так же, как и все. Я люблю тебя — кричало нутро и сознание. Я люблю тебя — повторяло и отдавалось эхом под рёбрами сердце. Я люблю тебя — всё чаще шептал живой разум. Люблю, люблю, люблю. Шепс думал, что начинает сходить с ума. Матвеев, кажется, сходит с ума на том конце провода, точно так же влюблён. В него. В образ. В доброго духа Каонаси. Хотя, если бы Олег сказал, что никогда не слышал такое заветное взаимное «люблю» от Матвеева, то нагло соврал бы. Такие слова были, всё чаще проскальзывали в мимолётных фразочках, всё явнее вызывали смешанные чувства у обоих. Шепс терялся в ощущениях и не знал, как правильно реагировать.Dima_Mat 16:41 я просто слишком часто начал слышать про парня, которого ты так любишь. я как будто бы привык уже, что это я для тебя самый главный и самый любимый. прости Dima_Mat 16:41 наверное, я просто люблю тебя
Иногда Олег думал что готов продать душу за эти слова, адресованные ему. Дима чертовски любит его игру на гитаре, жадно вслушивается в музыку, которую скидывает ему Безликий, восхищается умениями и вкусами, а Шепс на том конце провода держит телефон в дрожащих руках, вчитывается в каждую фразу и кусает губы. Стоит ли рассчитывать на взаимность в такой ситуации?***
Лампочка слабо мигала во тьме, когда на плите закипел старый чайник. За окном словно повис чёрный туман — ничего не видно. Бабушка суетливо дёрнула прихватки и принялась разливать по бокалам кипяток. Чай с ромашкой — лучшее лекарство. От всего. — Что тебе снится-то хоть, Мить? На Матвееве сейчас забавная чёрная кофта с кошачьими ушами на капюшоне и растянутыми к низу рукавами. Он сонно потирает глаза и крепко сжимает пальцами горячую кружку. Греется. — Вчера снилось, как будто я тону. Проснулся — горько в горле, возможно я не дышал. Сегодня вот снился ад и преисподняя какая-то, — бабушка удивлённо приподняла тонкие бровки. — разнообразие, короче, бабуль. После прихода в жизнь доброго духа становилось легче — общение с ним успокаивало и дарило призрачную надежду, что хотя бы эта ночь пройдёт спокойно. Но стоило только Диме заснуть, перед этим не поговорив обо всём с Каонаси, вот как сейчас, кошмары нападали всей оравой, словно на время затаившись, а теперь вырвавшись из засады. — Так легко говоришь об этом, — вздохнула бабушка. — неужели даже не страшно? — Привык. Матвеев поднёс кружку к губам, замер на секунду, а затем отпил несколько глотков. Напряжение росло — бабушка явно что-то задумала. Дима склонил голову набок, глядя на неё. — Бабуль, ну ты ведь что-то сказать хочешь. Вместо ответа, она вдруг быстро поднялась из-за стола и подошла к кухонному гарнитуру. Рывком открыв один ящик, бабушка выудила откуда-то несколько длинных восковых свечей наподобие тех, какие ставят в храмах напротив икон. Матвеев видел, как люди делились огнём друг с другом, втыкали подтаявший воск и трогательно молились за здоровье близких и родных. Дима в Бога не верит. — Смотри, Мить, — Матвеев дёрнулся, вернувшись в реальность. На плите, в небольшой чашке уже кипела вода, а у окна лежали те же самые свечки, связанные между собой бечёвкой. — я в детстве тоже после одного случая стала много чего бояться... Собак, к примеру. — бабушка подмигнула, а Дима тихонько фыркнул, улыбнувшись. — Мы с мамой и братьями старшими двумя тогда в деревне жили. Она меня к священнику водила, и там меня научили, как от страхов избавляться. Смотри. — повторила она. Бабушка подвинула небольшой деревянный стул на порожек перед входной дверью, кивком указала на него Диме. Тот сел. Сложил руки на коленях и стал с интересом поглядывать. Тем временем вода закипела, и бабушка сняла её с огня. В воздухе запахло серебром, тёплым воском и травами, которые она тоже зачем-то достала. Бабушка тихо произносила заученные слова каких-то молитв, изредка помешивая воду. Воск шумно плавился на соседней конфорке, плотно повисая в воздухе теплом и терпкостью. Через несколько минут таких махинаций обе чашки были сняты с огня. Матвеев приподнял голову, глядя откуда-то снизу. Сейчас он вдруг почувствовал себя уязвимым, даже чересчур, словно бы через несколько секунд всё его нутро, все его мысли и страхи — всё будет выпотрошено и вытряхнуто из сознания. — Вылейся, все страсти, из всех костей, из всех тростей, из буйной головушки, из ретива сердца, раба божьего Дмитрия, чем раб божий напугался, тем и вылейся, — вдруг начала приговаривать бабушка, в мгновение водрузив тяжёлый чан с водой на голову внука и поливая в неё расплавленный воск. — Вылейся, все страсти, из всех костей... Митя, перестань трястись. Вылейся, все страсти... Матвеев не мог перестать. Дима думал, что потихоньку теряет сознание — то ли от запаха горящих трав, то ли от закипающей на голове воды и горячего воска. В глазах мутнело, и Матвеев боялся, что в какой-то момент не выдержит и упадёт в пол лицом, уронив чашку с воском и расплескав всю воду по полу. Однако, всё обошлось. Через несколько мгновений Диме вдруг стало так легко, так хорошо и спокойно, как не было давно. Ушёл страх, ушли все мысли, а следом за ними ушли силы и бодрость. Матвеев почувствовал, как его клонит в сон. — Ещё два раза надо это провернуть, Мить. Тогда сработает. А пока глянь-ка, — бабушка сняла с головы чашку с водой и протянула Матвееву в руки. — что вылилось? Дима послушно сощурился, вглядываясь в кривые желтоватые очертания. Воск охлаждался медленно, расползаясь всё дальше и дальше по мутной водной глади. Пятно явно должно было принять какую-то форму, но вместо этого оно расплылось во что-то неясное, не различимое с первого взгляда. Бабушка почему-то удовлетворённо кивнула и слабо улыбнулась. — А это что? — Неужто не узнаёшь? — искренне удивилась бабушка. — Не знакомая фигура? Кричит вот. Не видишь? — она ткнула пальцем в один из уголков. — По-моему очень похоже вышло. На секунду Матвеева удивил, а ещё возмутил и немного испугал тот факт, что бабушку совершенно устраивает всё, что творится, что какая-то неведомая сущность вытягивает страхи из его сознания, однако уже через секунду эта мысль потонула где-то внутри, забывшись навсегда. Отец. Это был его отец. Высокий и жуткий, с огромным ножом в руке и безумием в тёмных глазницах, коии обозначались сейчас тонкими отверстиями, он стоял во весь рост, возвышаясь над какой-то маленькой фигурой. Впервые Дима почувствовал себя таким слабым и беспомощным. Впервые, глядя со стороны. — Узнал наконец-то? — трактовала испуганный взгляд по-своему бабушка, на что Матвеев кивнул, судорожно глотнув. — вот и ладненько. Сейчас ещё два страха выявим, и тебе будет легко. Как шубу с себя скинешь, как шубу... И всё повторилось. Снова воск и молитвы, снова запах травы, дурманящий и сводящий с ума, снова предсказания. Только больше никакой тяжести не было. Тело не трясло, руки не дрожали, по-прежнему было тепло и хорошо. И хотелось спать. — Алкоголя боишься, Мить? Воск принял явные очертания бутылки, и Дима утвердительно кивнул. — Не алкоголя, а того, что это алкоголь с людьми творит. Отцу всегда крышу сносило, как он напьётся. Бабушка кивнула и не стала допрашивать. Лишь помешала плавящийся на плите воск, дабы в третий раз провернуть этот странный ритуал. Матвеев, в целом, уже был не против. Сидел, болтая ногами и с интересом вслушиваясь в молитвы. Как-то странно действовал на него чарующий запах — неверие будто развеялось, разбилось на атомы, а беспокойство ушло куда-то назад. Только сонливость пеленой накрывала мысли. И поэтому, когда бабушка показала воск в третий раз, Дима не смог узнать фигуру. Вытянутый снизу полукруг, воск потемневший, явно отличающийся от светлого пятна чуть выше середины. Бабушка посмотрела, покачала головой и отправила Матвеева спать, предварительно начертив святой водой крест на лбу внука. Это Дима помнил уже смутно. Сон затмил его сознание целиком и полностью, однако прежде чем упасть на кровать и забыться, Матвеев успел почувствовать что-то странное. Он замер, удивлённо глядя вперёд. Ощущения напоминали преграду, почти физическую защиту перед собой. Казалось протяни руку, коснёшься, сожмёшь и ухватишь. И никто на свете не сможет через неё пробиться. Остаток ночи прошёл спокойно — наверное, впервые за последние пару месяцев Дима спал почти без сновидений. Лишь к утру, когда яркий солнечный свет начал пробиваться в окно, Матвеев почувствовал лёгкую тень рядом с собой. Этой тенью был парень — точно парень, высокий и наверняка до чёртиков красивый. Его лицо почти полностью было скрыто под чёрным капюшоном, длинная одежда не позволяла что-либо разглядеть. Во сне Дима почувствовал, как руки оплетают его целиком и полностью, не оставляя сил для сопротивления. За нависающей над ним тёмной тенью было спокойно, и совсем не страшно. Словно этот кто-то закрывает собой, оплетая чужое тело и защищая от всех-всех бед. Это Каонаси.***
Dima_Mat 09:00 околдовал ты меня, наверное. даже во сне тебя вижу, чёрт возьми, из головы не выходишь
Олег по-прежнему в шоке, по-прежнему околдован, почти что окрылён, его не волнуют крики одноклассников до тех пор, пока один из них с размаху не врезается в парту, за которой сидит Шепс. Телефон вылетает из рук и с громким звуком падает на пол. Сейчас Олег готов снести голову незадачливому гонщику, если на экране появится хотя бы одна трещинка. Дима неодобрительно поглядывает с первой парты, словно это Шепс сейчас схватил чей-то телефон и специально грохнул об пол. Олегу ни с того ни с сего становится перед ним как-то стыдно. Хочется курить, хочется сбежать за школу и покурить там, но Шепс терпит до последнего урока. Влада нет, он, кажется, заболел в итоге, и теперь Олег сидит за партой один. Вообще, после уезда Саши он в целом один — дома родители, а как будто никого нет, и поговорить-то не с кем, только с Сашей опять же. По звонку. — Ты вот скажи мне: почему в мире, в котором изобрели самые удивительные технологии, лекарства практически от всех болезней, почему в самом развитом и уникальном мире ещё существует ненужная влюблённость? Брат на том конце провода негромко смеётся — у него только что прошла удачная операция, и теперь есть немного времени поговорить. Олегу обидно, как маленькому ребёнку, он стоит на улице и изо всех сил держит зубами сигарету. Уроки кончились уже, наверное, час назад, а Шепс не хочет идти домой. Ему бы покурить самую малость — Олег, конечно, не курит. Так, балуется. Но сейчас слишком тяжело. — Да ладно, неужели так сильно хочешь от этой влюблённости избавиться? По-моему ты больше всех сейчас кайфуешь. — младший Шепс готов поклясться, что Саша на том конце провода продолжает бессовестно улыбаться. Глумится над чужим горем, короче. А между прочим, Олег ещё не всё стадии принятия прошёл, а всего-только на третьей. Торг. «Если б вот только было лекарство от любви». Подзавис он на третьей, короче говоря. — Не знаю, честно. Наверное, не хочу. Но и взаимности от него никакой точно можно не ждать. Он меня ненавидит и правильно делает. — Он сам тебе так сказал? Сейчас голос у брата слишком искажён, оттого и звучит иначе. Хочется верить. — Нет, но я точно знаю... — Пока он сам тебе этого не сказал, ты точно ничего не знаешь. И когда сказал, тоже не знаешь, потому что люди врать умеют. Наладь с ним отношения. А дальше посмотрим. Младший Шепс не успевает ничего сказать — кто-то громко зовёт брата на том конце провода, и он уходит. Уходит, кажется, насовсем. Олегу одиноко, не с кем банально поговорить. Сейчас больше всего на свете ему хочется удариться головой о стену, а затем приложить об неё телефон, по которому всё-таки поползла чёртова трещина. — Ты не замёрз? Чей-то обеспокоенный голос вырывает Шепса из мыслей. Он отнимает голову от холодной стены, трёт онемевшими пальцами лоб и хмурится, глядя на названного гостя через брови. Матвеев стоит перед ним — он такой невероятно красивый, в этих массивных чёрных ботинках и бежевом пальто, сверху на которое небрежно повязан широкий полосатый шарф. Он, наверное, похож на ангела, точно похож. Олег сейчас выглядит менее привлекательно: распахнутая чёрная куртка, толстовка с глупой надписью на английском — кажется, там было что-то про Гарри Поттера — и волосы, взлохмаченные так сильно, что никакая расчёска уже не поможет. Дима смотрит наивно, как всегда по-птичьи склонив голову набок. Как будто бы стыдит за что-то, за что — непонятно, хотя вариантов сразу много напрашивается. — Немного. А ты чего здесь? Уроки уже, наверное, час назад закончились. — Полтора. — спокойно поправил Матвеев. — Дела надо было доделать. — важное дело, Линку проводить же надо. — Вот, домой собирался уже идти, смотрю, ты стоишь. Подошёл. Общаться с Димой — вот так просто, без ругани и обид, было странно и непривычно. Слегка напряжённо, в общении чувствовалась явная недосказанность, словно бы они когда-то давно точку какую-то не поставили. А сейчас вот решились. Вынудили друг друга даже. — Всё в порядке, можешь идти. Шепс подождал ещё несколько секунд — не уйдёт ли сам — и достал сигарету. Как-то странно посмотрел на Матвеева. Не уходит, ждёт чего-то и смотрит, прямо в упор. Сейчас курить перед ним казалось Олегу чем-то постыдным, скверным. Но снять стресс хотелось сильнее. Дима чуть поморщился, когда дым от чужой сигареты дунул ему в лицо. Шепс фыркнул и медленно достал из сумки банку с энергетиком — в последнее время он жил только на них. Несколько глотков — слабый прилив сил. Первый, второй, третий — жизнь в тело возвращается. Ещё немного, и станет лучше. Матвеев не отводит от загадочной баночки взгляд, смотрит как на чудо, и Олег позволяет себе слабо улыбнуться. Всё-таки Дима — очаровательное создание. — Ты чего, энергос первый раз увидел? Не пробовал что ли? Ну на, погляди, попробуй, только не смотри так, аж пугаюсь. — с ума сводишь. Шепсу стыдно это признавать. Стыдно, да. Матвеев аккуратно перенимает из чужих рук банку, на секунду касается его пальцев — у Олега в этом месте бьёт ток — изящно держит её, рассматривая. А затем с сожалением отдаёт обратно. — Мне нельзя. С сердце проблемы, поэтому... Даже кофе нельзя, чай пью только... слабенький такой. — зачем-то делится ненужной информацией Дима. А затем натягивает тонкий шарф до носа, чтобы не сболтнуть больше ничего лишнего. — Чай, говоришь... Уже через несколько секунд в руках у Шепса появляется небольшая бутылка зелёного чая. Рюкзак наверняка бездонный, а может там целый магазин, и Олег просто достаёт из него нужное — так решил про себя Матвеев, с небольшой опаской принимая новую бутылку. Странные ощущения закрались где-то внутри, на стенках сознания. Дима недоверчиво глянул Шепсу в глаза. Отравит? Подсыпет что-то? Но в глазах напротив не было ни зла, ни фальши — лишь какое-то странное тепло. Матвеев слабо улыбнулся. — Тебе и правда лучше чай, горе ты луковое. — Спасибо. Правда. — Пожалуйста, Дим. Олег отвернулся, облокачиваясь на стену и закуривая. Матвеев открутил крышку, сделал глоток. Обыкновенный вкусный чай. Ничего вроде не подмешано, ничего необычного, только вот странное и ровно отчеканенное «Дим» всё время в голове отдаётся. Как сердцебиение, как боль в висках, только другая боль, приятная. Её испытывать хочется. Впервые в жизни Матвеев подумал, что у него, наверное, очень красивое имя, раз его вот так говорят. Они стояли долго — по ощущениям как будто бы целую вечность. Шепс протяжно курил, смотрел вперёд, чуть приподняв голову. В те секунды серьёзный, словно выточенный из камня профиль навсегда отпечатался в сознании Димы: в такой обстановке Олег был действительно красив. Растрёпанный и серьёзный, со строгим взглядом... Матвеев редко брался как-либо оценивать чужую внешность, но сейчас... Сейчас всё иначе. Шепс красивый. Очень красивый. — Ну, ты чего так смотришь? Дима медленно начинает осознавать, что последние несколько минут безбожно пялится — похлеще самого Олега. Шепс уже докурил, он снова улыбается, ловя на себе восторженный, горящий взгляд, и руки покрываются мурашками от этого взгляда. — Я спросить хотел, — вдруг начал Матвеев. Олег напрягся. — слушай... Ты же был тогда у Влада, да? Когда он, ну... — Я понял. — Шепс поморщился. — Был. Не представлялось у нас возможности поговорить об этом, — он замялся. Дима воспринял это как призыв. Призыв наконец спросить, узнать всю правду, которая, возможно, приоткроет сейчас маленькую тайну. Которая поменяет что-то прямо сейчас. Нужно прямо сейчас спросить его напрямую. — Олег, почему ты спас меня? Сигарета выпадает из тонких пальцев, почему-то очень громко бьётся об асфальт. Кажется, точно ведь кажется. Матвеев словно во сне. Он думает, что словить сейчас какой-нибудь приступ будет худшим развитием событий. Олег прокусывает губу почти насквозь, зачем-то наклоняется, опускаясь одной ногой на колено. У взволнованного Шепса взгляд фокусировался с явным усилием, и фокусировался он на самых очевидных вещах: на незатушенной сигарете, на чёрных ботиночных шнурках Димы, на самом Диме, чертовски красивых глазах. Олег думает, что уже давным-давно сошёл с ума. Шепс поднимает сигарету, доносит до корзины с мусором и выкидывает — Матвееву сводит зубы от недостатка никотина, а горький аромат раззадоривает желание ещё сильнее. Олег наблюдает. Дима от боли в глотке морщится, как законченный курильщик. — Не знаю, — спустя какое-то время отвечает Шепс. — Правда, понятия не имею. Наверное, потому что мог помочь, не буду ж я смотреть, как ты умираешь. — в красивых карих глазах на секунду мелькает искра. Олег мысленно сравнивает их с костром и вдруг выдаёт. — Нежданчик, да? Матвеев думает, что причина кроется в чём-то другом, а потому молчит и лишь слабо кивает. Странный этот Шепс. Даже злится на него уже плохо получается. — На Влада заявление напишешь? — в голосе явная надежда. — Не напишу. — Почему? Дима как-то резко дёргает плечом. Хмурится смешно, выкидывает пустую бутылку из-под чая в ближайшую корзину. Олег вдруг склоняет голову набок, точь-в-точь повторяя матвеевский жест. Кажется, уже копирует неосознанно. Странно, а ведь с такого ракурса намного удобнее определять чужие эмоции. Надо запомнить. — Потому что ему шестнадцать, в лучшем случае семнадцать, а судимость в семнадцать потом его всю жизнь топить будет. Выйдет, снова сядет, выйдет-сядет, и так по кругу. Посмотри, я же не сдох, — для пущей убедильности Дима вскинул руки и подошёл ближе. Мол, смотри, я не умер, а значит всё в порядке и совсем не нужно никого наказывать, конечно не нужно. Шепс несколько секунд надеется, что ему это всё послышалось, а потом вздыхает тяжело. — Дурашка. — Ты со мной как с ребёнком маленьким. — покачал головой Матвеев. — А я, между прочим, старше тебя. — Потому что ведёшь себя как маленький ребёнок. Старше он, тоже мне. — Дима закатывает глаза. — Вот убьёт он тебя, посмотрим потом, как надо было сделать. Пошли, горе луковое. Провожу хоть тебя, а то темнеть скоро начнёт. Матвеев порывается возразить, сказать что-то Олегу, оспорить, сказать, что он давно уже взрослый и вообще-то необязательно за него переживать, тем более ему, Олегу Шепсу, но тот уже шагает вперёд, куда-то туда, в темноту, и Дима покорно следует за ним. Даже не следует, догоняет скорее, едва не врезается в спину, едва не нарушает тишину. Лишь короткое «спасибо», мелькнувшее на губах, покрывает устоявшуюся тишину. Шепс думает, что готов идти вот так молча целую жизнь — без страха, без напряжения. Дорога пролетает слишком быстро — они идут в полном безмолвии. И так спокойно, так хорошо на душе, что хочется идти дальше. Сейчас Олег даже жалеет, что Матвеев не живёт где-нибудь на соседнем континенте. На северном полюсе, к примеру. Тогда идти и наслаждаться тишиной можно было бы дольше. Перебираться через высокие скалы, плыть в ледяном горько-солёном океане, на качающейся в шторм маленькой лодочке, молча и тихо — зато с ним. Так же тоже можно, сделать, это ведь не тяжело, просто никогда не расставаться. А не уронить около подъезда холодное «пока» и уйти насовсем. Почему-то сейчас кажется, что что-то важное отняли. Вырвали с корнем и отняли. И правда, как ребёнок. Олег чувствует себя так, как чувствует статуэтка — пылесборник, подаренная кому-то на золотую свадьбу. Эти кто-то уже давно развелись, и Шепс стоит в квартире какой-то женщины с прицепом, одинокой, с двумя наследниками этого страшного мира. Её травмированные дети играют им, как могут, придумали ему мир — счастливый и без изъянов — и их даже не поругают, если статуэтка разлетится в пух и прах из чьих-то рук. Потому что не жалко. Как и не жалко его Диме. Тёмная шевелюра мелькает в окне на первом этаже — Шепс реагирует на него странно, как на чей-то голос, зовущий его по имени. Снова ловит его взгляд. Уйти не получается, словно примагнитился уже давным-давно к этому ходячему северному полюсу. Матвеев смотрит в упор, кажется, сводя с ума взглядом снова и снова. Он нерешительно взмахивает рукой, а затем пропадает, словно проваливаясь в темноту собственной квартиры. Олег очень искренне машет в ответ и уже разворачиваясь думает, что сам для себя является последним мудаком, и для него нет спасения, как и нет надежды.