Dima_Mat 20:03 прикинь, у меня ба в больнице
Dima_Mat 20:03 соседи скорую вызвали, её забрали. если сейчас что-то случиться, по сути, у меня никого не останется. я даже к родителям не могу пойти, хотя бы потому что не особо представляю где они Dima_Mat 20:03 вот прикольно, скинуть на кого-то ребёнка и свалить хрен знает куда. я им не нужен, и я это понимаю. но если не станет бабушки, выхода у меня не будет совсем
Dima_Mat 20:03 я хочу либо умереть, либо вернуться назад и просто не рождаться. не появляться изначально, чтобы не мешать, не создавать лишних проблем. многим тяжело со мной просто потому что я есть. зачем заводить детей, если они не нужны, и им так просто избавиться от них?
Впервые Шепс не знает, что ответить. На громкой связи с ним Саша, у него голос слишком уставший, даже вот так, по телефону. И в любой другой ситуации Олег бы не стал его тревожить, даже звонить бы не стал, но сейчас ему страшно. И хоть такое было уже миллион раз, родители ссорятся почти постоянно, отец почти никогда не трезвеет, но младшему Шепсу каждый раз страшно, как в первый. Он снова и снова прокручивает в голове слова Димы. Если хорошо, значит временно. Если плохо, значит, возможно, навсегда. Олег думает, что никогда в жизни не хотел свалить из дома так, как сейчас. А куда валить? А как совесть позволит свалить? Нельзя оставить мать одну. А ещё Димке тяжело, и у Шепса внутри какая-то щемящая нежность, и сейчас это единственное чувство, которое заставляет Олега чувствовать себя живым. Булка подходит к кровати, доверчиво кладёт голову на колено сидящему Шепсу, смотрит на него снизу, грустно и отчаянно. Скулит. Олег молча закрывает лицо руками, прячет слёзы в ладонях. Чувствует какую-то странную вину перед ней. Вот мол, полюбуйся, только вернулась, а ничего не меняется. И никто ничего не может сделать. Булка сочувственно жмётся к хозяину — Шепсу опять становится очень совестно перед ней. До чуткого слуха доносятся слишком опасные звуки — на кухне что-то бьётся. Олег подрывается, нарушает секундный покой и бежит туда. Нужно вступиться за мать. С громким лаем за ним бросается Булка. Шепс думает, что если прямо сейчас отец убьёт его там, будет хорошо. Может быть, для него всё закончится. Хотя Матвеева не хочется одного бросать.***
Дима почти не помнил тот вечер и то, что было после глюков. Не уверен даже, что они вообще отступили. Зато почему-то хорошо помнит, что был в больнице. А ещё врачи сказали ему очень страшные вещи — и Матвеев их переодически в голове прокручивает. — А вы родственник? Что же вы не следили за приёмом таблеток? Их ей регулярно нужно было пить, а теперь... А что мы сделаем теперь, если сердце остановится? А оно остановится, обязательно, потому что в таком возрасте врачи уже ничем помочь не могут. Ещё час Дима стоял на крыльце больницы. Ещё два шёл до дома. Медленно, едва-едва передвигая ноги, потому что торопиться было некуда. Всё словно под завесой, в голове белый шум, и Матвееву тяжело даётся просто соображать. Её скоро не станет. А к родителям дороги нет. Дима думает, что всё происходит слишком быстро, что бабушка умирает в больнице, и никто не сможет помочь. И никто ничего не сможет сделать. Дима думает, что попал в ловушку, а ещё, скорее всего, он скоро окажется в детском доме. Потому что в городе не найдут его родных. Матвеев чувствует, как начинают болеть глаза, горло разрывают рыдания. Дима ими тупо давится, шипит от боли, зажимает рот рукой. В квартире снова тихо, и Матвеев молча падает на кровать. Не помнит, запер ли дверь, не знает, сколько сейчас времени и какой день недели. Возможно, он прогулял школу, но сейчас ему на это плевать. Диме страшно. Он это осознает сразу же, с первых секунд, когда тишина начинает снедать, когда слышит соседские голоса. Потом становится только хуже. Больница — холод — бессилие. Матвеев не может ничего сделать. Она умрёт как и сотни тысяч до неё, и тогда Дима останется один. Его даже в палату не пустили. С кровати видно лишь стол и кусочек балкона, а там в окне железная дорога. Неожиданно в голове возникает странная мысль. Такая инородная, чужая... Почему-то очень лёгкая. Неправильная. Дима подходит к окну, засматривается вниз, с первого этажа. Не высоко. А впереди, где-то далеко, за малиновым солнцем вьётся железная дорога. Матвеев смотрит на неё, моргает несколько раз. Опять эта жуткая мысль. Всё чувства исчезнут из головы только в том случае, если не будет и самого Димы. Матвеев и сам не понимает, откуда пошла эта странная, но навязчивая идея — только этого ему не хватало. А что делают люди, у которых теряется смысл жизни? Дима снова смотрит вниз. Там на асфальте несколько тёмных пятен, почему-то похожих на кровь. Матвеев закрывает окно и отходит от него подальше, стараясь успокоить бьющееся в груди сердце. Плохая идея. Дима умный мальчик, он ни за что не станет на себя руки накладывать. Из любой ситуации ведь есть выход, его только нужно поискать. Странная мания к опасности появляется — он снова подходит к окну. Интересно. Что будет с ним дальше? Если он умрёт — а если не станет этого делать? Что будет после смерти? Матвеев задумался. С какой-то стороны это даже эгоистично, но только для тех, по кому будут страдать. А кто будет страдать без него, без Димы? Лину он отметает сразу же — она точно переживёт. Расстроится, но переживёт. Матвеев вертит в руках подаренный Линой кайал и вздыхает. Не хочется её пугать, рассказывать что-то, она точно начнёт его отговаривать. Дима не хотел бы, чтобы его отговаривали. Каонаси. Ему Матвеев более чем небезразличен, в этом Дима уверен. Об этом приятно думать. Он до сих пор прикрыт завесой тайны, его фигура до сих пор мутная, но именно сейчас хочется верить в людскую доброту. Наверное, Каонаси прав, и Матвеев заслужил хоть что-то хорошее в этой жизни. Такого близкого... человека. Дима даже другом не может его назвать, потому что за всю жизнь ни одного своего друга он так сильно не хотел приблизить к себе. Нет ни малейших представлений, как Каонаси выглядит, какой у него рост, какого цвета волосы, какие глаза. Но Матвеев уже чертовски любит его просто за то, что он есть. За то, что появился в его жизни. От этих мыслей в какой-то мере становится даже легче, силы появляются. Дима берет в руки телефон. Четыре пропущенных звонка от Лины, несколько сообщений от Каонаси, и один пропущенный с незнакомого номера. Начинает Матвеев, конечно, по мере важности — прежде всего заходит в ВК. Смущается, краснеет от банальных слов поддержки. Думает, что любит Каонаси очень сильно, до одури просто, и что делать с этой своей любовью, не знает. Kaonashi 13:53 дим, солнце, прости пожалуйста, что раньше не ответил Kaonashi 13:53 ты мне нужен. если бы не ты, я б не справился Матвеев не сердится на него вот ни капельки. Приятно. В горле аж щекотать начинает. Дима неосознанно жмётся лбом к экрану, улыбается сквозь слёзы. Каонаси — самый-самый лучший на свете. Самый лучший человек, самый лучший друг, самый лучший из всех, кого Матвеев знал за всю свою недолгую жизнь. Для него хотелось сделать всё, и в лучшем самом виде. Помогать, защищать, оберегать, поддерживать. Только бы ему было хорошо.Dima_Mat 13:54 спасибо тебе, улыбашка. что ты рядом, спасибо. я бы тоже не справился и я тоже всегда с тобой, помни
Dima_Mat 13:56 эээй, а кто-то спёр мою манеру со строчной буквы писать))
На самом деле Дима совсем не против. Ему всегда приятно было сравнивать себя с Безликим, находить какие-то сходства. Каонаси любит музыку — Матвеев тоже её любит, даже того же исполнителя. Каонаси умеет играть на гитаре — а Дима на фортепиано. Почему-то в голове мгновенно возникает мысль о том, что неплохо было бы сыграть с ним дуэтом. Матвееву становится намного, намного легче. Но саднящее чувство всё ещё давило на грудь, прижимало к земле. Дима думает, что очень хочет услышать от Каонаси, что он нужен. Что ему не стоит умирать.Dima_Mat 13:56 пока тебя не было, меня посещали очень странные мысли. ты никогда не думал, что было бы, если б вдруг меня не стало?
Олег по ту сторону экрана, кажется, в ужасе. Это первая мысль, ощущение, как вспышка. Как удар. О чём там Матвеев успел себе надумать за несколько часов? Неужто Шепс настолько недооценил масштабы его проблем, или он слишком погряз в своих за какие-то пару дней? Погряз настолько, что упустил какой-то важный момент у Димы. Откуда у него такие мысли? Олег размышляет несколько минут, прежде чем ответить. Пожалуй, сейчас он Матвееву нужен куда сильнее, чем думал. И он поможет своему солнцу. Точно поможет. Kaonashi 13:59 димка, я не знаю, что ты там такое задумал, но правда, не нужно этого делать. я постараюсь сделать всё, чтобы тебе помочь. только не вздумай умирать. скажи ещё раз, что случилось, и я постараюсь тебе помочь Шепс думает, что не переживёт второго раза. Не сможет держать бездыханное тело Димы на руках, не сможет терпеть боль сломанных костей. Он будет кричать. Он докричится до Матвеева раньше, чем тот совершит ошибку.***
— И так по несколько раз за день. — у Шепса взгляд сонный и затуманенный, а голос, кажется, скоро сорвётся на слёзы или крик. Лина смотрит на него с сочувствием, заботливо гладит по плечу, замечает большой синяк на предплечье. В школе Олег чувствует себя живым, с ним говорят, его видят. А ещё сегодня должен выйти Дима. К слову, поговорили они вечером слишком душевно. Слишком тонко задели струны души. Тонко настолько, что его солнышко-Матвеев начал шутить про суицид. — Я не знаю, что с ним делать. Я не могу заставить его молчать, он только при мне можно выговориться вот так. Да даже не при мне, а... Всё это слишком сложно, Лин. Я боюсь открывать ему всю правду, ему сейчас так плохо, а тут я ещё со своими этими признаниями... — Олеж, опять отец? Шепс слишком отважно пытается улыбаться, но Джебисашвили видит — ему эта улыбка даётся с большим трудом. Вокруг постоянно снуют одноклассники, и Лина пытается поймать момент, чтобы очень-очень тихо сказать, как ей жаль. — Не переживай, я в целом привык уже, а вот Матвеев, — Матвеев не привык. Олег на себя откровенно плюёт, всё о Диме беспокоится. Он для него на первом месте, Шепс впервые на памяти Лины так за кого-то переживает. — я не знаю, как мне грамотно вообще на это среагировать, чтобы не сделать хуже. И не подтолкнуть от слов к действию. Я вообще не понимаю, как с ним говорить. Что вот я буду делать, если этот гений в форточку выйдет? Ответ сам напрашивается: пойдёт следом. Олег старается об этом не думать. О плохом исходе вообще лучше никогда не думать. Пока что выходит так себе, а ещё слишком отчаянные мысли начинают выматывать. Шепс думает, что точно должен спасти Димку — а на себя без разницы, в целом. — Я попробую с ним поговорить как-то. — серьёзно пообещала Лина. — Но ты помни, что тебе он больше доверяет. Ну, точнее не тебе, а вот ему, — и она многозначительно потыкала пальцем в экран, где откровенных и трогательных диалогов с Матвеевым хватило бы на пару-тройку подростковых сериалов. И сам Дима уже виден на лестнице — его издалека заметно. — Ты так беспокоишься за него. — Джебисашвили мягко трясёт Олега за плечи, когда тот начинает открыто на Матвеева залипать. — Прямо завидую даже, ну. — Да брось, Лин, чему тут завидовать. — Шепс поднимается из-за парты и подхватывает рюкзак. — В любом случае ты для меня лучшая девчонка, и я тоже всегда тебе помогу, помнишь? — Олег-спасатель. Олег готов жертвовать собой ради всех, закрывать родных своим телом — лишь бы с ними всё было хорошо. Джебисашвили молча обнимает его, гладит по спине. Шепс жмурится и изо всех сил держит слёзы. Только бы не плакать. Только бы не чувствовать. Пускай он будет для них самым счастливым и самым весёлым, пускай он будет как робот с единственной запрограммированной эмоцией радости, пожалуйста, он не хочет больше ничего ощущать, пускай никто этого не видит. Пускай за него не беспокоятся. Олег случайно встречается взглядом с сидящим за второй партой Череватым — и этот взгляд полон ненавистной ревности к нему, к Шепсу. Олег думает, как ещё Владу сил хватает молчать о Каонаси, думает, что теперь его жизнь и жизнь Матвеева буквально зависит от чужого терпения. С последней парты обзор хороший, а Влада всё равно не видно — поэтому Шепс там. Смотрит на Диму, и тихо молится, чтобы тот ничегошеньки не узнал. — Привет, Димка! Матвеев улыбается, кивает в знак приветствия и тут же берёт со стола из стопки свою контрольную работу, которую преподаватель оставил на столе и сказал разобрать. Смотрит на большую красную двойку на половину листа. Нет даже разочарования. Только мысль. «Опять бумагу зря перевёл». — А что за тема была, по которой мы эту контру писали? — вдруг спросил Дима, рассматривая свою красную и жирную двойку. — Уравнения химических реакций соединения вроде, — задумчиво отзывается Лина, стараясь найти ошибку в собственных вычислениях. Пусто, ни одного неверного. — ты совсем не помнишь, что за тема была? — Я даже не помню, чтобы мы какие-то контрольные писали. — спокойно пояснил Матвеев, скомкав свой пустой листок. — Что ты там всё ищешь? Она тебе четвёрку для стимула могла поставить. — Думаешь, она настолько отбитая? — Джебисашвили улыбается, смотрит на Диму большими смеющимися глазами. Он кивает в ответ. — Она суёт пальцы в огонь и шутит на уроках про наркотики. — отзывается Матвеев, теперь целясь с первой парты в мусорное ведро у двери. — По-моему это уже показатель. Никакой следственной связи, но да, она отбитая. Лина теперь откровенно смеётся, следом за Димой комкает листок и кидает в ведро. Промахивается. Зато заряд Матвеева попадает точно в цель. Олег тихо гордится им с последней парты. — А ты что? — спросила Джебисашвили, вздохнув. — Исправлять надо бы. Что будешь делать, если тебя отчислят? Дима пожимает плечами, отворачивается, и вдруг очень серьёзно говорит: — Скинусь. Не успевает продолжить, не успевает объяснить что-то — Лина хватает его за щёки и поворачивает к себе. Трясёт. Матвеев к такой реакции подготовлен не был, а потому это он сейчас смотрит на Лину, как на умалишённую. — Дим, ты дурак что ли? — кажется, она рассердилась. Про себя Дима тут же отметил, что при ней лучше продолжать молчать. — Это у тебя приколы такие, или что? Ты что такое говоришь вообще?! — кажется, она уже не боится, что их услышат. Джебисашвили думает, что одноклассники будут слышать всё, а вот Матвеев, на которого всё это и рассчитано, снова пропустит мимо ушей. Дима снова дёргает одним плечом, снова старается отвернуться, но теперь Лина держит его крепче. — Я пошутил. Джебисашвили ещё несколько секунд смотрит в чужие глаза, а затем отпускает Матвеева. Как-то даже слишком резко убирает руки, отворачивается. — Дим, что случилось? Матвеев наигранно удивляется, смотрит на Лину. Улыбается точь-в-точь, как Олег. Также замученно и натянуто. — С чего ты взяла, что у меня что-то случилось? — врать Дима не умеет. У него голос ломается, когда он это делает. — Всё нормально, говорю же, пошутил. Матвеев отворачивается, достаёт телефон из рюкзака и быстро что-то печатает. Пользуясь случаем, Лина быстро оборачивается назад, смотрит на Шепса и жестами показывает, как всё плохо. Машет руками, тыкает на сидящего рядом Дима и проводит по шее рукой. Олег усиленно пытается распознать хоть что-то, хоть одно слово, но постоянно отвлекается на сгорбленную фигуру Димы. Такой таинственный, задумчивый. Джебисашвили молча хлопает себя по лбу и отворачивается. Шепс тут же получает замечание от чёртового географа, который в кои-то веке решился провести урок, закатывает глаза и замолкает до конца урока. Зато как только звенит звонок на перемену, Лина летит к Олегу, хватает его за руку и тащит в коридор, разговаривать. Они вдвоём пролетают мимо сидящего за первой партой Матвеева — Шепс успевает напоследок взглянуть на него, но тот, как и всегда, поглощён своим зависшим Каонаси. — Он шутит про самоубийство и говорит, что всё у него нормально. А ещё химичку отбитой считает... Что делать будем, Олеж? Спасать надо твоего парня. Олег трёт покрасневшие глаза. Боится, что заплачет. От страха. За него. С каких пор Шепс такой сентиментальный, он и сам не знает. А может, просто слишком много событий сразу давит на него, вот и хочется постоянно заплакать. Но нельзя. Хотя бы до дома доползти надо. — Сегодня вечером ему позвоню. Я боюсь, что он узнает всю правду и решит на себя руки наложить. У него сейчас знаешь, — Олег заглянул в класс, убедился в том, что Дима сидит за партой и не собирается оттуда уходить, и продолжил. — психика буквально беззащитная, и малейшие какие-то негативные события могут его подтолкнуть к самоубийству. Лина смотрит испуганно, кусает губы. Шепс снова смотрит за первую парту. Матвеев склонился над телефоном, волосы упали на лоб — даже лица не видно. Красиво. И руки у него идеальные, изящные. Он даже телефон в них идеально держит. — Главное ты не чеканись, Олеж, ладно? Нам его надо спасти. А мне он так, как тебе, не доверяет. — Всё хорошо будет. — серьёзно говорит Шепс. — Мы справимся. Я обещаю. Скорее всего, Олег ещё миллион раз пожалеет об этом своём обещании, но сейчас всё равно. Шепс думает, что обязательно спасёт Диму.***
— Саш, как отговорить человека от суицида? Последняя надежда остаётся. Пускай брат что-то скажет, что-то посоветует, хотя бы выслушает. Саша в трубке грустно вздыхает. Он сейчас за рулём, и Олег переживает, как бы брат не перестал следить за дорогой. — Кто? — Мой друг. Он немножечко дурак, но мне за него страшно. Я не знаю, что ему правильное сказать. Ему психолог нужен, а до тех пор, пока возможности притащить его нет, я его психолог. Как мне помочь ему? Олег заперся в комнате, взглянул на часы. Отца не будет ещё минимум три часа, этого времени ему позарез. Пока мать отсыпает бессонные ночи в зале, Шепс решает самые насущные проблемы. Олег боится наступления вечера, боится, что отец снова сойдёт с ума. И Матвеев тоже может. Ему надо позвонить. — Это тяжело, Олеж. — Саша устало вздыхает. — Не каждый психолог способен вытаскивать человека из таких мыслей, они очень навязчивые. Развивается паранойя, ты буквально во всём видишь опасность, но вопреки здравому смыслу они тебя не пугают, а как бы наоборот. Распаляют... — Олег слышит визг тормозов и неосознанно дёргается. — всё нормально, меня обогнали просто. Попробуй подумать, что заставляет людей идти на такое? — Мысли, — сразу же отвечает младший Шепс. — и ненужность. Он мне много чего говорил. По поводу того, что он совсем один. Я стараюсь быть рядом, но только по телефону мало. Ему нужно живое взаимодействие. — Признайся ему. — спокойно предлагает Саша. — Только тогда сможешь ему помочь. — Я слишком долго тянул. — вздыхает Олег. — Очень боюсь его реакции. А если он разочаруется настолько, что... Решится? Я единственный, кто рядом с ним сейчас, и кому он безоговорочно доверяет самое сокровенное. Представь, как он разочаруется, когда узнает, что это я. Боюсь его потерять. — Значит будешь делать максимум через телефон. — констатирует брат. — Скажи ему, насколько он важен. Поговори с ним и подкрепи веру. Ты прав — люди хотят уйти из жизни только когда понимают, насколько не важны этому миру. — Слушай, Саш, — осторожно начинает Олег, поглядывая на часы. — а откуда ты столько знаешь про всё это? Ну, о чём думают люди, которые хотят... — Знаю. — уклончиво отозвался брат. — Олеж, прости, но мне бежать нужно. Созвонимся ещё. — Да, хорошо. — младший Шепс грустно вздыхает, но тут же зажимает рот рукой, чтобы его не услышали. Пускай брат не переживает за него особо. — Пока, Саш. Люблю тебя. — И я тебя! В трубке снова тишина. И внутри у Олега тишина. Столько сразу осознаний накрывает его голову, мысли летают, сносят друг друга, плотно забиваются в голову. Шепс подходит к окну. В мире почти восемь миллиардов человек, и у каждого своя история. Олег достаёт сигарету. Смотрит на звёздное небо — надо же, а людей в мире куда больше, чем он думал. Каждый встречается с трудностями, у каждого они свои. В мире нет ни одного человека, у которого бы всё и всегда шло гладко. И даже если окружающие не видят этого, душа может утаить многое. Олег поджигает, делает затяжку и снова смотрит на небо. Затем разглядывает шрамированные костяшки. Убирает руку в карман. Каждый справляется по-своему. Кто-то курит, безбожно много и косяками, кто-то не боится причинять себе боль. До этого момента Шепс и не думал, что значат его ужасные привычки. Когда зубы впиваются в кожу, очень неприятно. На несколько секунд моральная боль притупляется, сменяясь физической. Когда куришь, табак больно жжёт глотку. А ещё можно сигаретой пальцы прижечь. Люди хотят облегчить себе страдания — а кто-то и вовсе хочет избавиться от них. Кто-то настолько теряет малейший смысл жизни, что готов лишить себя не только негативных эмоций, но и всех остальных. Олег докуривает и бросает окурок вниз. Матвеев отчаялся настолько, что готов расстаться со всем. Он чувствует свою ненужность, видит единственное рациональное решение — умереть. Он шутит, и это так глупо, глупее, чем говорить напрямую. Дима не хочет быть слабым для себя, для остальных, но так хочет просто исчезнуть. Шепс много думает. Не хочется его терять. Они оба ещё практически не жили, а Матвеев уже готов к таким лишениям. И таких как он сотни, тысячи. И у каждого своя история, имеющая продолжение, но никто это продолжение не сможет увидеть, потому что... Олег не предупреждает. Просто набирает знакомый номер. Гудки идут, они слишком долгие. Шепс нервничает, ходит туда-сюда. Даже беспокойство заставляет его дальше чувствовать, проживать его снова и снова. Сонный голос Димы возвращает его в реальность. — Алло. Что такое? — Дим, — Олег едва не задыхается. Воздух давит на лёгкие, как после долгого бега. — ты представляешь, сколько людей в мире? — Представляю. Восемь миллиардов. — Матвеев, кажется, был только что нагло разбужен, но Шепс не может себя заткнуть. — Дима, из всех восьми миллиардов мне нужен только ты! Ты должен знать это. В любую секунду, самую страшную. Ты должен знать это, если будешь стоять на краю. Если будешь заносить лезвие на руками, если будешь в этих самых руках держать яд. Если будешь петлять шею виселицей. Ты обязан знать это, помнишь? Олег переводит дыхание. Ждёт ответа от Матвеева, что он скажет? Снова шёпот, никакого просветления, Дима снова говорит чёрт пойми с кем. Но его это, кажется, устраивает. — Не переживай за меня. Я ещё жив благодаря тебе, Каонаси. Ты — единственная моя причина держаться. И ты тоже должен помнить это, хорошо? — Обещаю, Дим. Шепса потряхивает. Он никогда не думал о чём-то так глубоко, никогда не старался понять чужие чувства. А сейчас понимает. И знает, что спасёт Диму сам. До тех пор, пока Матвеев верит ему, он в безопасности. Страх медленно отступает. Дима засыпает, а вот Олегу спать пока нельзя. Матвеев сильно-то его не успокоил. Одного раза мало, нужно продолжать быть рядом. Нельзя его оставить. До тех пор, пока они так нужны друг другу.