***
Zola Blood — It Never Goes
Он рыдает, наверное, как никогда в жизни своей не рыдал. Его больше никто не услышит, разве что мёртвые, чьи тела без души разгуливают по планете в поисках живого мяса, чутко реагируя на малейший шорох. Нельзя, чтобы его услышали, поэтому он грязной ладонью затыкает себе рот, давясь слезами и стараясь быть неуслышанным, и в это же время проскользает мысль: для чего теперь стараться выживать? Разваливаются эти туши, и одному Богу известно, как они могут ковылять и даже бегать на последних стадиях разложения. Как они могут жрать, если желудка нет? Как они могут кочевать, если и глаз нет, чтобы видеть направление? Как они могут слышать, если и уши отваливаются, стоит только потянуть за них, особо не прикладывая усилий. Как они могут быть так резки и сильны, если в них, в конце концов, жизни нет? Если бы он был Богом, то сжёг бы планету к чёртовой матери, ничего бы не оставил, испепелил и уничтожил каждую молекулу и атом. Вместе с собой. Устроил бы Апокалипсис в ответ на тот, который паразитом поселился, буквально пожирая всё сущее. Клин клином вышибает. Смерть гуляет и смеётся над ним. Смерть в каждом проявлении бытия. Смерть коварно и с удовольствием чавкает, поглощая и слабых, и сильных. Смерть забирает всех. Планета слишком безнадёжна для какого-либо возрождения и надежды. За пять лет безумия вместе с разгуливающими мертвецами — иных мыслей и быть не может в голове. И всё же… Даже в таких безнадёжных обстоятельствах выделилось место в его разуме и душе для иных откровений: любящих, трепетных, оберегающих. Появились они весьма необычно, как ему кажется до сих пор. Он бьётся затылком о стену, закрыв глаза. Отказывается смотреть на реальность, не желает в неё верить и соглашаться. Погружается в воспоминания от морального бессилия против действительности. Пока может. Пока слишком поздно не стало. Рыжий кот суетится вокруг, мяукает чуть слышно, и даже он смог приспособиться под вечную тишину. Он очень умный кот и знает, что нельзя громко мяукать, достаточно тихо пошипеть, чтобы хозяин обратил внимание, однако сейчас тот молчит и не отвечает. Впервые.***
— Я наблюдал за тобой с момента, как ты пришёл в нашу общину. За три дня я ни разу не слышал, чтобы ты разговаривал. Неужели за четыре года этого пиздеца ты разучился разговаривать? Настолько всё плохо?.. Светит яркое и жаркое солнце. Ему печёт в спину и затылок, пока усердно на карачках возится в земле, игнорируя славное происходящее вокруг. Настал сезон, чтобы выращивать какую-никакую пищу, и он впервые за этот год видит настоящий зелёный, мать его, огурец. Он и позабыл, что бывают какие-то подходящие сезоны для плодородия и выращивания. Он и позабыл, что может быть под чьим-то надзором и слежкой. Не то, чтобы он не замечал, просто делал вид, что не замечает. — Ясно, опять молчишь. Ну, я Чимин, напомню. — Парень настойчиво подсаживается рядом, опершись коленями в рыхлую землю. Срывает смело огурец, а затем протягивает ему, поднеся ко рту. Кивает в ожидании, что новобранец, наконец, откусит. — Ну, чего ты, Хосок? Ешь, или я сам съем. Меня долго уговаривать не нужно. Хосок, наконец, отвлекается от занятия созерцательного земледелия. Давно он не слышал, чтобы к нему по имени обращались, чтобы к нему вообще хоть кто-то, как-то обращался. За два года он привык только к рычащим, шипящим, кряхтящим, смердящим запахом гнили, мёртвым тушам, которые каждый раз пытались сделать из него себе подобного. Ему жаль, что он так и не позволил им себя сожрать. Пасли его вечно как барана из одного угла земли в другой, и, если повезёт, он перебивал их, не ведя счёт голов. Скольким он снёс головы? Сотням? Тысячам… Убивать. Убивать. Убивать. Хотя, с другой стороны, как может умереть то, что уже давно мертво? Сейчас же копается в грядках и вокруг него живые люди: мужчины, женщины, и даже выжившие дети есть. Подобие идеальной картинки, напоминающая параллельную Вселенную или ту, что была до момента случившегося. Люди эти точно так же, как и он, выполняют свою работу. Вносят свой вклад в обречённое развитие. Резко поворачивается и смотрит исподлобья, из-под лохматых отросших длинных каштановых волос, что навалились ему на глаза. Этот самый Чимин уже час над ним стоит и кружит, наблюдает и всячески пытается обратить на себя внимание в своём комбинезоне цвета замаравшегося хаки, надетым на голое тело. Его чёрные волосы собраны в высокий пучок. Парнишка ухмыляется и всё ещё тычет огурцом ему под нос. — Наконец-то ты посмотрел на меня, я так рад. Ты как будто глухонемой, может, зря я с тобой пытаюсь разговаривать?.. Но это же не так. После чего наклоняется чуть ниже, к земле, и пальцем второй ладони выводит по песку: «Давай поговорим?». Хосок читает и хмурится, а затем снова поворачивается со взглядом побитого пса, отвечая: — Зачем? — Так ты умеешь разговаривать! Боже, как я счастлив! — Чимин на радостях ворошит землю пальцами, стирая ранее написанное послание. — Зачем нам разговаривать? — Хосок отбивает чужую надоедливую ладонь с огурцом, которая маячила возле носа. — Как это, зачем? — Чимин разочарованно пожимает плечами. — Ты попал в общину, здесь люди разговаривают между собой иногда. Я бы очень хотел разговаривать именно с тобой, правда. Познакомиться, услышать твою историю, как ты смог выжить. — Зачем? — Чего ты заладил? Я так понимаю, ты эти два года совсем один был, одичал на воле, так сказать, в компании вечных слушателей. Эти друзья тебя слушали? — Чимин сурово отгрызает огурец больше половины, с удовольствием чавкает и наслаждается. Улыбается и наблюдает за реакцией напротив, и та абсолютно никакая: лицо не выдаёт и морщинки заинтересованности. Пустой безразличный взгляд, и даже у мертвецов он поживее будет. Чимин не сдаётся, услышав очередное игнорирование на его вопрос. Закидывает оставшийся кусок корнеплода себе в рот. Два укуса, и огурца как и не было. — Несмотря на то, что ты выглядишь и ведёшь себя как, знаешь… — отводит взгляд, вытирая ладони о штанины своего комбинезона, — знаешь, вот как те самые маньяки-педофилы-задроты, которые молчат в дневное время суток, старательно и добросовестно работают, а ты прямо на все руки мастер, и даже нашу мельницу починил. Так вот, а ночью они потом идут потрошить и насиловать детей. Я хотел сказать, что, несмотря на это, ты мне всё равно понравился, поэтому мне хочется с тобой разговаривать и знакомиться. — Облизывает губы, собрав остаток овощного сока. — Я вижу, что ты очень красивый мужчина, тебе просто нужно сбрить бороду и убрать шевелюру с глаз. Засияешь, я уверен, лет на десять помолодеешь. Привести тебя в порядок нужно, снять этот комбинезон, например, может, подстричься… — Дёргает за чужую лямку чёрного цвета, оттопырив. — Сколько тебе лет? Хосок, выслушав это, вообще не понимает, как реагировать. Кроме раздражения от такой навязчивости ничего не чувствует. Он смотрит на улыбающегося Чимина и понятия не имеет, что делать. Тот говорит какую-то чушь, совершенно не имеющую для него значения, теребит и дёргает всячески за одежду. Какое к чёрту «привести себя в порядок», когда в приоритете банальное выживание и поиск еды, которая не отравит и не убьёт. — Я не хочу с тобой разговаривать. Оставь меня в покое, — бубнит Хосок тихо, на грани шёпота, именно так, как привык разговаривать. Никто не должен его услышать. Цепко хватает чужую приставучую кисть, сжимает, и Чимин, ощутив боль, хмурится. — Откуда у тебя столько сил? — А затем ухмыляется в ответ, не сопротивляясь чужому порыву. Всё пытается разглядеть лицо, что под лохматыми волосами прячется. Взгляд его обречённый выловить хочет, и пусть хоть оторвёт ему руку за это. — Жрал падаль, — цедит Хосок, сжав ещё сильнее. Чимин продолжает наблюдать, как лицо напротив даже не дёрнулось хоть какой-нибудь морщинкой. Не только видит, но и ощущает каменное выражение, не видевшее, кажется, ничего, кроме ходячих убогих трупов за всю свою жизнь. Тело хоть его и исхудавшее, забавное в этом комбинезоне, точно карандаш в стакане болтается, однако материал этого карандаша, наверняка из того же камня. Чимин очаровывается, продолжая позволять выворачивать свою руку. Это явно стоит того, он готов перенять дикарскую манеру общения. — Чимин, — снова шёпотом. — Уходи. — Как скажешь, уйду. Скажу лишь напоследок, что за полтора года ты первый, кто пришёл к нашим стенам, не считая гнилого дерьма, разумеется. Выживших, кажется, уже не осталось. Для многих это надежда, что ты появился. — Всё же улыбается с азартом, одёрнув руку со своей не менее стойкой силой, а затем уходит куда-то, исчезнув из поля зрения Хосока. Как появился из ниоткуда, так и исчез таким же образом. Солнечные лучи продолжают жарить. Ясное голубое небо выглядит прекрасно, жизнью отдаёт до тех пор, пока взгляд на землю не опустится, и осознание не вернётся, что все обречены на ходячую бездушную смерть, и только небо останется неизменным. Одичалый продолжает созерцать в обществе людей молча, копошась в земле. Занимать руки всегда приятно, ведь это помогает разгонять непрошенные мысли.***
Наступает ночь. У Хосока сна ни в одном глазу. За три дня эти высокие стены и ограниченная локация успели надавить на его безграничные границы свободы. Как бы парадоксально ни было, но за стенами, где смерть коварно поджидает в лице мертвецов, ему кажется куда комфортнее. Понимает с ужасом, что общество живых людей угнетает, хотя те не сделали ничего плохого совершенно. Он стоит в своей крохотной комнатке-коморке, которую ему выделили в одном из домов. Тишина. Лампочка слабо освещает пространство грязным жёлтым светом, однако этого более, чем достаточно. Позади койка, до которой рукой подать. На ней можно спокойно спать. Смотрит в зеркало над умывальником, понимая, что у него даже есть доступ к воде, которую можно пить, а ещё ею можно умываться и мыться. Это гораздо легче, чем собирать дождевую воду в самодельные ёмкости. Хосок поднимает свои длинные волосы со лба, зачёсывая их назад, разглядывает отражение, нахмурившись с осознанием, что слишком давно себя не видел. Взглядом цепляется за бритвенный тяжёлый станок рядом с раковиной. Вопрос только, откуда он здесь взялся. Хосок слишком давно не брился, однако руки помнят, как он это делал когда-то в той самой жизни, где ходячие трупы не считались чем-то обыденным. Проводит по намыленной коже лица лезвием, поджав губы, аккуратно старается и, вопреки тому, что острие тупое, не режется. Такими же тупыми ножницами отсекает волосы, явно не обращая внимания на ровность или симметрию. Уже через двадцать минут в отражении зеркала Хосок видит другого человека. Себя понять не может, какие эмоции вызывают данный факт, но отчего-то слёзы на глазах появляются досадные. Решает, что пора бы прогуляться.***
Lorn - On The Ice
Хосок тайком выбирается за стены в ночи, прихватив с собой мачете, ведь там его уже заждались «друзья», молящие о том, чтобы он снёс их гнилые, вечно недовольные, голодные головы. Он ступает по земле невесомой субстанцией профессионально и натренированно: быстро, незаметно и бесшумно. Кромешная тьма становится в разы опаснее, однако интереса или страха не прибавляет. Он к таким прогулкам давно привык. Внезапно Хосок услышал шорох, и уже по звуку с закрытыми глазами понимает, что навстречу ему идут пятеро бездушных тел. По тому же звуку определяет, как давно они стали жрущими животными, и эти — относительно свежей годичности: их шаги — быстрее, шелест под их ногами — громче, вес их тел — тяжелее. Они мычат тихо, порыкивая, спотыкаются друг об друга, и Хосок затаился, ожидая их за широким стволом дерева. Дыхание его спокойно, сердцебиение ровное. За столько времени он не то что приловчился, ему кажется, что он даже сроднился с ними, поэтому очень тонко чувствует их бездушные намерения и психологию. Замахивается привычно, и уже было пошёл в наступление, как раздался тихий свист, остановивший его. «Друзья» мгновенно меняют траекторию движения, развернувшись на сто восемьдесят, шатаясь, начинают рычать сильнее и ускорять темп, чутко заприметив жертву. — Хосок… — раздаётся шёпот. — С чего ты взял, что можешь выходить за стены без моего разрешения. О правилах я тебя осведомил. Мне казалось, ты это ясно понял в пункте досмотра. А затем слышит звуки ударов, как чью-то плоть с хрустом разрывают. Мертвецы хрипят, и даже женский голос у кого-то из них прорезался. Хосок на доли секунды даже распереживался, что человека жрут заживо, однако сразу же понимает, что ситуация совершенно обратная. — Думаешь, самый умный?.. — заигрывающим тоном на фоне мерзких сиплых рыков. Шёпот переходит в тихий напевающий голос. — Лазейки, через которые ты вылез, не для тебя предназначены, пронырливый ты пёс, и когда ты успел только? — Сука, Чимин. — Хосок выходит и еле выглядывает в темноте, как тот парень, спрятав руки за спину, отбивается ногами, явно не желая запачкаться. Топчет хладнокровно их головы, раздавливая гнилые черепа массивными ботинками, и жертвы бьют конечностями о землю в окончательном предсмертии. — Сука, да… Мне кажется, я её когда-то выебал, или они все на одно лицо?.. — Чимин наклоняется, пытаясь разглядеть четвертованную тушу, у которой теперь не то что лица нет, а головы. — Нет, я её не ебал всё-таки, точно тебе говорю… — Мотает головой в деланом отрицании, а затем переступает через месиво из тел, идя навстречу. Хосок наблюдает в удивлении несколько секунд, ведь это немного, точнее, совсем не вяжется с тем, что он сегодня видел днём: миловидный, но слишком навязчивый парень в комбинезоне, пихающий огурец ему в рот. Теперь, он же, хладнокровно и в то же время ювелирно, не испачкавшись, быстренько разделался с мертвечиной, отбиваясь только лишь ногами. Если бы это был обычный человек-бедолага, то сожрали бы за пару секунд. — Зачем пошёл за мной? — Хосок наставляет мачете, тем самым остановив Чимина на пути. Свет от луны слегка привносит ясность в облике напротив, позволяя разглядеть камуфляжную одежду какого-нибудь военного с довольной рожей. — Опять эти вопросы… — Чимин цокает, а затем грудью наваливается на острое лезвие, угрожающее ему со стороны. Поднимает ладони, обозначая, что он, якобы, безоружный и безобидный. — Ты хотя бы разговариваешь со мной, я очень-очень-очень этому рад… — шепчет и принимается отстукивать пальцами по острию, пробираясь к руке Хосока, что его крепко держит. — Во-первых, если ты ещё не понял, я здесь главный смотрящий и отвечаю за охрану территории, меня лучше не злить. Я отбитый контрактник в прошлом, и ещё хуже — в нынешнем, поэтому сам понимаешь, очень ценный кадр в нашей сложившейся дерьмовой ситуации на планете. Хосок хмурится отчего-то, сосредоточившись на звуках пространства, которые могут сигнализировать об опасности. Снова слышит шорох гнили, ковыляющей у него за спиной, и, не оборачиваясь, рубит чью-то голову, которая уже со стекающей мерзостью из пасти заповадилась напасть и оторвать лакомый кусочек. Чимин спокойно стоит, скрестив руки на груди, наблюдает, ведь Хосок занял своё оружие мертвецом, прекратив свои глупые угрозы в его сторону. — Бо-о-оже, — шепчет громче, — так ты действительно не понял, что это именно я открыл тебе ворота? — Приближается медленно и становится сбоку, примыкая к уху. Игнорирует труп под ногами. — Наши разговорчики в пункте досмотра?.. Ну, как наши, мои, в основном. Хосок, не прекращая хмуриться, пытается хорошенько вспомнить этот момент, пока рывком стряхивает с лезвия гнилую вонючую кровь и куски безмозглых мозгов. — Кстати, знаешь, я тебя чуть не пристрелил, когда сидел на вышке с винтовкой, думал, что ты просто свежее гнильё. Ты так выглядел, по крайней мере, и всё же… Когда ты поднял голову, я понял, что ты живой, и сразу же влю… Дальше Хосок не слушает. Он ещё раз пытается по порядку у себя в голове всё разложить по полочкам, что выходит довольно затруднительно. Неизвестно, сколько сотен километров он прошагал за эти два года в странствии по кладбищу, в которое так быстро превратилась планета. Всё стало однотипным, день сменял ночь, чувство времени исчезло: какой сейчас день недели, месяц или даже год. Знать особо неинтересно, если значения не имеет. Одни лишь голодные бешенные морды, и по началу его одолевал животный страх опасности из-за них. Хосок считал, что сам уже стал безмозглым ходячим трупом, он шёл, шёл и шёл, прямо как они. Потрошил впоследствии всех, держа оборону. Выживал, как мог, и мёрз, и заболевал, и с голоду порой подыхал. В день, когда он очутился возле ворот, он резко поменял курс своего движения в никуда из-за огромного стада в сотни так три, и направление это никогда не имело цели. Плевать, куда идти, ведь везде одно и то же. Он понимал, что не справился бы с этим стадом, и в данной ситуации был только один выход — изворотливо бежать, петляя, маневрируя. С другой стороны, усталость уже накрыла ужасная от этих побегов, и каждый раз ему хотелось позволить себя сожрать, однако инстинкт самосохранения каждый раз был сильнее желания подобного самоубийства. Прямо назло ему. Хосок был уверен, что ему померещились эти высокие стены из дерева, которые он внезапно обнаружил, еле ноги передвигая в бреду. Хосок был уверен, что человек с винтовкой на той самой вышке, чей облик затмил солнечный свет, тоже является плодом его уставшей фантазии. Хосок давно уверен, что он, как минимум, не в себе. Не помнит, когда в последний раз слышал человеческой речи, и первую он услышал именно от Чимина, оказывается. Тот шикнул ему тогда, казалось, с самих небес, а затем двери с тяжёлым скрипом открылись. Хосок не выдержал, упав на колени, не успел разглядеть ту самую, что ни на есть, настоящую оживлённую территорию. Голова кружилась знатно: давно воды не пил, давно еды не ел, давно сна адекватного не видел. Затем почувствовал, как ноги стали свободно болтаться, лишившись опоры. Кто-то тащил его на своей спине, напевая бредовый мотив какой-то песни. Затем, Хосок вспоминает, как он что-то бубнил в блёклой серой комнате с трещинами в стенах, всё ещё не отдавая себе отчёта в происходящем. Всё было как в тумане, в неосознанном сне. Пил воду с трясущимися руками, ел яблоко и слушал какого-то живого человека в военной форме. — Ты меня слушаешь? — Что? — Резко дёргается, повернувшись в сторону шёпота, и сразу же сталкивается с довольным слишком навязчивым лицом, пухлые губы растягиваются в улыбке — сие возвращает из воспоминаний в реальность. Хосок бегает глазами по лесу, буквально сканирует местность на предмет притаившейся мертвечины, однако тишина слишком благодатная с прохладным ветром. Располагает. — Я очень устал от того, как ты мне нравишься. Я очень хочу, чтобы ты разговаривал со мной, и… — Чимин начинает постукивать по его спине пальцами, хватается за серую балахонистую футболку, сминая её. Спускается ладонью ниже в область крестца, прижимая к себе. — Что… — испускает Хосок еле слышно, затаив дыхание от того, что вообще перестал что-либо понимать. Он снова считает, что ему это всё кажется. Пять минут назад он был в одиночестве, не считая гнилья, а теперь к нему откровенно пристаёт живой человек. Парень. Почему-то Хосок не сопротивляется, поддавшись чужим прикосновениям. Его голову даже посещает предположение, что на самом деле, сейчас, его хочет сожрать мертвяк, и у он уже это делает, просто разум защищает и подкидывает иллюзию перед смертью, чтобы он не понял, как ужасно умирает на самом деле. — Я пошёл за тобой не только для того, чтобы напомнить ещё раз, как делать нельзя, и что ты не самый умный, чтобы меня перехитрить, дикарь… — Чимин ведёт носом по напряжённой шее, заставляя ощущать горячее дыхание на коже. — Ты такой неразговорчивый, я это принял, поэтому хочу тебе показать свои чувства тактильно, понимаешь?.. — Оставляя первый поцелуй в области ключиц, прижимает к себе, подавшись пахом навстречу. — На таком языке ты точно умеешь разговаривать, не поверю, что забыл. Хосок стоит как вкопанный, будто только на его плечи взвалили всю безвыходную ношу мёртвой планеты, однако в действительности это всего лишь отбитый и убитый Апокалипсисом Чимин. Не он один, по правде говоря. — Ты совсем ебанулся что ли? — шикает Хосок, и, кажется, всё лучше и лучше в себя приходит. В одной ладони сжимает окровавленный мачете, второй резко хватается за несносный затылок, отдирая от себя чересчур приставучего червя. Держит Чимина на дистанции, буквально запрещая ему лапать себя. — Чего ты раскричался? Сейчас налетят же, т-ш… — шепчет Чимин, еле сдерживая смех, прикладывает палец к своим губам. Не сопротивляется, наоборот, радуется, что одичалый его трогает хотя бы так. — А кто не ебанулся, покажи мне этого человека. Хосок, пойми меня, я живу одним днём. Сегодня я есть, завтра — я уже могу быть в этих рядах. — Кивает в сторону убитых и растерзанных им мертвецов, пиная ботинком чью-то голову, и та откатывается с червивыми глазницами, шелестя по траве. — Думаешь, я буду себе отказывать в чём-то? — Отдирает тонкую ладонь, вцепившуюся в его куртку, а затем ловко перехватывает, сжимая. — Считаешь, у меня есть время, чтобы тратить его на притирки? Я и так уже три дня притираюсь к тебе, мне надоело, мы совершенно не в том положении находимся, чтобы растягивать свидания. — Какие, блять, свидания? — шепчет Хосок в недоразумении, нахмурившись, не сдерживает своего раздражения и агрессии, схватив за ворот куртки. Неосознанно тем самым только притянул Чимина к себе ещё ближе, чем было до этого. Не видно теперь ничего, кроме его противного ухмыляющегося лица в темноте. — Всё, что ты делаешь, Хосок, это стараешься игнорировать и избегать меня, а это слишком непонятно и неочевидно. — Чимин вновь отдирает от себя ладонь, прикладывая немало сил, которых у него предостаточно, несмотря на обманчивую внешность. — Я могу понять тебя и твоё положение, ты всё ещё не можешь прийти в себя, но ещё я боюсь, что не успею насладиться жизнью и тобой. У Хосока тем временем в голове всё ещё прокручивается картинка ангельского парнишки в поле с завязанным пучком волос. — Скажи мне чёткое и конкретное «нет», и тогда я перестану тебя беспокоить, обещаю. — Я тебе уже говорил, чтобы ты оставил меня в покое. — Это другое, не ври. Если ты любишь нежности и долгие притирки, скажи мне об этом, и я приторможу, но не обещаю развития наших отношений, потому что могу сдохнуть прям завтра же. — Делает шаг навстречу, тем самым толкая одичалого назад, будто в угол загоняет. — Или ты сдохнешь, или мы все, сам понимаешь… — Хосок пятится пару шагов, пока переваривает услышанное, а затем его терпению приходит окончательный конец. — Или мы можем видеться исключительно для секса, мы можем просто дружить, мне похуй, в каком виде будут наши отношения. Я просто хочу быть рядом с тобой. — Блять, да что за бред ты несёшь? — Хосок резко толкает Чимина от себя, а затем подлетает быстро, схватив его за шею в удушье, впечатывает в ствол дерева. Краем глаза замечает вдали малейшее шевеление, отчего застывает, притихнув. Скорее, даже, натренированным чутьём ощущает, ведь зрение может и подвести в ночное время суток. — Я же сейчас кончу, господи, полегче… — смеётся Чимин, делая вид, что пытается стянуть со своей шеи эти прекрасные пальцы. Хосок прикрывает глаза, делая глубокий вдох, а затем выдох. Затем снова глубокий вдох, а затем снова глубокий выдох. Он не выносит происходящего. Мачете дёргается в его руке от желания зарубить отбитого парнишку, однако он не сделает этого, ведь не настолько с ума сошёл, чтобы живых людей убивать. — Я всё ещё не услышал чёткого и конкретного «нет». — Чимин снова его раздражает, возвращая своим шёпотом из накипающей злости, что изнутри сжигает. Хосок медленно открывает глаза, думая, что всё-таки пора зарубить его, однако голову на плечах стоит оставить, чтобы впоследствии наблюдать, как он будет ходить гнильём, мычать и рычать убого в поисках живья. Пока он в своих фантазиях рисует кровожадные картины расправы, в действительности даже не замечает, как собственный взгляд застрял на губах напротив, еле виднеющихся. — Хочу тебя поцеловать, очень хочу,— произносится из этих губ. Чимин обхватывает чужую ладонь своей, заставляя тем самым сжать его шею ещё крепче. — Хочу тебя, понимаешь? — Ты точно больной… — Хосок сам не понимает, как это выходит, и зачем он вознамерился ощущать чужой язык во рту, заткнув парня поцелуем. Впивается в него, точно ходячему мертвецу в голодном бешенстве. И нет никакой нежности и трепета, это, скорее, некий сексуальный нервный срыв. Наверное, он бы смог остепениться, если бы притормозили со стороны, однако тот взаимностью отвечает, ничем не уступающей его резким одичалым порывам. Чимин льнёт к нему, тут же окольцевав в свои объятия, смело и без всякой робости спускается по спине ладонями, схватив Хосока за ягодицы, сжимает и бёдра через льняные свободные штаны. Чимин очень хочет рассказать ему, какие чувства испытывает, однако дикарь на разговор особо не выходил, более того, даже не слушал его. Очень хочет рассказать, что Хосок ему сразу же понравился, как он начал по нему сходить с ума, и что это действительно не даёт ему покоя с того самого момента, как он увидел его у ворот, перепутав с мертвецом. Загадочный молчаливый выживший, пришедший из ниоткуда, не желающий ни с кем разговаривать в силу своей странности. Он тоже, как и многие, понимает эту странность, и та явно по объективным причинам. И Чимин точно так же, по объективным причинам, очень спешит спускаться поцелуями, упав на колени перед ним. Спешит пробираться под чужой серый балахон, чтобы почувствовать живую горячую кожу, поглаживая впалый живот. — Божественное создание, клянусь… — шепчет Чимин, скорее, сам себе, пока рывком приспускает чужие штаны. Душа его радуется, что, тот наконец перестал ему сопротивляться, ведь если так подумать, как давно его мог кто-то по-настоящему удовлетворить и осчастливить? Если Хосоку так не хочется, тогда почему его член колом стоит, чуть ли не разговаривает с ним буквально. Некий разлад, получается, молчун явно чего-то не договаривает, ещё и врёт. Чимин только успел взять в рот, как над головой его в резком замахе то самое мачете пролетает, однако он даже и думать не смеет останавливаться. Хосок вонзил лезвие в ствол дерева, обхватив рукоять двумя ладонями, тем самым создав себе опору, чуть повиснув телом. Чимин, глядя на это исподлобья в процессе минета, думает, что ещё немного и сам кончит, так и не прикоснувшись к самому себе. У него разум плывёт от того, что этим лезвием Хосок мог снести ему голову, и если ещё раз он повторит подобное, то оргазм настигнет непременно. А ещё Чимин думает, если бы Хосок чуть погромче издавал свои стоны, было бы ещё лучше, однако в полевых условиях особо не разгуляешься. Его это возбуждает ещё больше, отчего хочется отсасывать ещё усерднее, причмокивая, и дикарь телом отвечает — всё тяжелее и тяжелее дышит. Все его немногочисленные слова, что говорил до этого, превращаются в ничто. Тело Хосока куда охотнее разговаривает и правдивее. — Остановись, — произносит еле слышным шёпотом, однако Чимин игнорирует его и продолжает делать минет, лишь сильнее притягивает к себе за ягодицы. Хосок напрягается и отпускает рукоять, облокотившись одной ладонью о дерево, а второй начинает доставать ранее загнанное лезвие. — Остановись, — уже чуть громче и раздражённее, а Чимин ещё глубже берёт, безмолвно отвечая, пока слюна, перемешанная с предэякулятом, капает на землю. — Остановись, говорю. — Хосок хватает его за волосы и оттягивает с силой, а затем наклоняется, прикладывая палец к его губам. — Ты разве не слышишь, там уже штук двадцать на нас идёт. — Ну, подумаешь… — Облизывается довольно. — Они просто извращенцы, мне казалось, ты не можешь стесняться при них?.. — Чимин невинно дует губы в обиде. — Пусть смотрят и завидуют молча. — Блять, ты вообще ёбнутый? Я их уже вижу, они близко! — У Хосока не хватает эмоций и чувств, чтобы передать своё негодование в шоке, пока он, притаившись, выглядывает из-за дерева со спущенными штанами. Сейчас бы сдохнуть только потому, что у Чимина приоритеты, касаемые безопасности, другие. Впрочем, теперь Хосок не удивляется, почему тот живёт одним днём. Вопрос назревает только, а как он вообще выжил и продолжает жить с такими установками отбитыми. — Пошли уже. — Пока они допетрят, ты уже десять раз кончишь, не нервничай. Не мешай мне, Хосок, это явно не то, ради чего стоит останавливаться. У нас только всё начало налаживаться… — Чимин снова безапелляционно берёт в рот, пересиливая цепкую хватку на своей голове. Дикарь пытается оттолкнуть его, чтобы тот прекратил во имя спасения жизни, а не потому, что он не хотел бы продолжения. Должны же быть хоть какие-то границы адекватности, в конце концов. Вместо этого Чимин тянется рукой себе за спину, чтобы стянуть ремень, на котором висит арбалет, и ни в коем случае не отрывается от занятного приятного дела. Затем протягивает его Хосоку, подняв вверх, и тот сразу же принимает оружие. Ему хватило десяти секунд, чтобы сообразить, как из него стрелять. У него глаза на лоб лезут от удовольствия, которое творит Чимин, стоя на коленях перед ним, и всё-таки Хосок вынужден вернуть свои закатившиеся глаза обратно, чтобы хоть как-то настроить прицел на первую жертву, доковылявшую к ним ближе всех в привычном рыке. Хосок поражается, почему он вообще идёт у Чимина на поводу в этом сексуальном самоубийстве. Обороняться в таких условиях ему ещё точно не приходилось. Тому до лампочки, что на них идёт толпа гнилых голодных мертвецов, Чимин очень занят. Хосоку тяжело даётся первый выстрел, потому что пах уже нестерпимо стягивает, вызывая потуги, сердце быстро и сильно бьётся, грудная клетка ходуном ходит от сбитого дыхания в пошлости, и вероятность того, что он в темноте попадёт в чью-то голову — практически сводится к нулю. И всё же резвая первая стрела попадает в череп, после чего ворчащий труп бухается на землю, вонзив наконечник ещё глубже в отгнившие мозги. Остальные начинают спотыкаться об упавшего, рычат слишком недовольно. Складывается впечатление, что им просто лень снова встать, поэтому они медленно и убого продолжают ползти в их сторону. Хосок очень хочет отвести свой сканирующий взгляд и чутьё от настигнувшей опасности, хочет отвлечься на сексуальные, давно позабытые им, утехи, посмотреть на отбитого отсасывающего контрактника в прошлом, но банально не может, ведь это же действительно, чёрт возьми, опасно. Чимин всё также старательно развлекается с его членом, и одновременно ползёт рукой по земле в поисках ранее отброшенного мачете. Хосок резко отвлекается от медленной рыкающей толпы из-за шороха со стороны Чимина, хмурится тому, что он за оружием его зачем-то потянулся. Не хватает концентрации задаваться вопросами, потому что необратимо накрывает оргазм, заставив прикрыть глаза, наконец, и протяжно застонать, изливаясь в чужой рот, материться сквозь зубы. Это безумие, думается ему. Затем Хосок чувствует резкий рывок со стороны Чимина, что заставило его попятиться, и, обернувшись, замечает за своей спиной мерзкое, гнилое, вонючее, стучащее зубами, рыло. Ещё бы сантиметров двадцать, и оно бы смогло вцепиться в его плечо, однако Хосок замечает, что Чимин вогнал мачете, и держит тем самым мертвеца на расстоянии, не позволяет тому приблизиться. Чимин, наконец, выпускает изо рта полюбившийся член и даже заботливо подтягивает ранее спущенные им штаны Хосоку одной рукой, пока второй рывками всё сильнее нанизывает тушу на лезвие. Затем он аккуратно выползает на четвереньках, пробравшись между ног Хосока, резво вскакивает на ноги и валит хрипящего на землю, пнув по голове разок. Смачно выплёвывает сперму в уродское рыло со словами: — Смотри, что сейчас будет! — Блять… — Теперь у Хосока глаза на лоб лезут от того, что Чимин бежит в гущу ползучих мертвецов, ловко вытащив лезвие из трупа, не до конца убитого им. Гнилая морда оплёвана спермой благодаря Чимину, который отбитый, ещё и маргинал. Жестокости в отношении мертвецов ему не занимать. — Да смотри ты, блять! — Чимин врывается в гущу ползучих и начинает топтаться по их спинам, прыгая с одного на другого. — Подъём, черти! — И те в ответ начинают громко рычать в порывах укусить, пока не получат тяжёлым ботинком по морде от него. — Поднимать я вас не буду! Совсем охуели? Встали, блядоты! — Толкает с ноги одного, и тот начинает перекатываться по земле. Чимин его пинает как свёрнутый ковёр, катит к тому самому мертвецу, которому смачно и от всей души оплевал лицо. Хосок тем временем уже и не старается хоть как-то понимать происходящее, он просто держит на прицеле арбалет на всякий случай и, как ему велели, смотрит на абсурд. Абсурду место быть, потому что Чимин уже силком волочит за лодыжки мертвеца, и тот ворочается в убогих попытках до него добраться, а затем он хватает за шкирку и бросает его пластом на другого, пнув напоследок ещё разок. Лишним не будет, как Чимину кажется. Абсурду место быть, потому что тот начинает жрать себе подобного, чего ранее Хосок никогда в жизни не видел. Чимин отпрыгивает в сторону, а затем подбегает к напряжённому Хосоку, облизывая уже засохшую сперму на своих губах. Радостно, но с осторожностью, целует в щеку, сторонится его, держа руки за спиной с чужим мачете в сжатых ладонях. Абсурду место быть, потому что остальные мертвецы начинают подтягиваться и разрывать в клочья того самого, у которого лицо спермой вымазано. Затем они принимаются жрать друг друга с остервенением. — Видишь, как их просто наебать, ты только посмотри, какие они тупые… — довольно смеётся Чимин, чуть сгорбившись. — Спермой, господи… Почему все считают меня идиотом, когда я говорю, что надо устроить донорский сбор у нашего населения, а не терять бойцов, которых уже и так не осталось? — Ты не идиот… — шепчет Хосок, сдержав короткий смешок, и тот был с такой добротой и искренностью, что Чимин аж дыхание затаил, увидев впервые, как его обожаемый улыбается, хоть и толком не получилось разглядеть в темноте. Дикарь этот умеет смеяться всё-таки, не всё с ним потеряно, и он ощущает такую неподдельную радость на душе, что и вспомнить не может, когда такое было в последний раз. Наверное, до того, пока не настал Конец Света. — Я бы тебя заобнимал до смерти, но я испачкался, блять! — отвечает Чимин виновато и с обидой, взмахнув мачете, отгоняет от себя Хосока подальше. — Это явно не то, ради чего стоит останавливаться. — Хосок улыбается и ему совершенно плевать на такие мелочи. Слегка испачкавшаяся военная форма просто ничто по сравнению с тем, в каких дерьмовых грязных условиях он жил, пока не попал сюда. Это последнее, о чём приходилось думать, пока он был в миллиметре от смерти каждый раз. — Хосок, я всё… — Что? — Я кончил… Ну, если серьёзно, я тебя совсем люблю теперь. — Ну, тогда будет лучше, если ты не будешь махать оружием у меня перед носом. — Нет, не лезь ко мне, я замарался, а ещё… у меня ВИЧ. — И как это связано?.. — отвечает Хосок, тяжело вздохнув. Наверное, он бы мог удивиться и даже скорчить лицо от удивления, но у него не осталось на это сил. Отбитый Чимин своими выходками их все забрал, поражаться уже нечему. — Никак. Я на терапии, то есть я незаразный, просто хочу, чтобы ты знал. Запаса добытых таблеток хватит ещё на два года, думаю, а потом… — Чимин, пойдём? — Хосок его перебивает, перехватывая своё мачете из рук. — Ты меня слушал вообще?.. — Не сопротивляется и возвращает чужое оружие, а затем забирает протянутый Хосоком арбалет. — Слушал. — И? Тебе всё равно? — Ты думаешь, мне не плевать? — Толкает его в плечо, чтобы Чимин шёл вперёд, и тот начинает не спеша шагать спиной назад, внимательно слушая. — Даже если бы ты не пил таблетки и был заразным, мне всё равно. Мне давно всё равно на… На всё, можешь меня заразить, сдохну побыстрее. — Отлично, мне нравится твой боевой настрой! — Чимин резко останавливается, повернув голову в сторону и тормознув Хосока выставленной ладонью. Стягивает свой арбалет и резко стреляет, казалось бы, в пустоту, но характерный рык впоследствии доказывает, что Чимин явно не ошибся. Хосок понимает, что тот слишком бывалый для человека, который живёт внутри стен, и по логике не может быть приспособлен к диким условиям. Несмотря на свою странность, наверное, он не просто так является главным смотрящим. — Как думаешь, — выбегает Чимин из темноты с окровавленной стрелой, — ВИЧ-инфицированный тухляк чем-то отличается от здорового? — Понятия не имею, думаю, нет. А ты как думаешь? — Думаю, я сдохну быстрее от нынешней жизни, чем от ВИЧ. Как раз посмотришь, отличаюсь ли я чем-то среди этих… Хосок улыбается молча, опустив голову, однако затем ощущает противное неприятное чувство, представив Чимина мертвецом. Не хотел бы он на это посмотреть, откровенно говоря, и зарубить его уже совсем не хочется. — Хосок, может, в баню пойдём сейчас? — Пойдём… — с удовольствием шепчет, предвкушая горячие водные процедуры по их возвращению.***