Ненаписанное письмо

      Время в государственных заботах летит быстро, не успеваешь оглянуться — уже осень. Внезапно приблизился ее сорок девятый день, день, который Альмейдо не считал необходимым как-то отмечать в своем календаре, однако пришлось: Совет настаивал на празднике. День рождения короля — это ведь не шутки. На сей раз Альмэ вполне сознательно отстранился от устроения этого праздника, отдав его на откуп Маэллис, Ринташу и Альбину. — У меня чересчур много забот и без подобных глупостей. Делайте, что хотите.       И они сделали: праздник был ярким, как и ларадская осень, шумным, как горское гуляние, чему те же горцы немало и поспособствовали. И, пожалуй, впервые в жизни Альмейдо этот день стал действительно праздничным: ему позволили прижать ладонь к животу Маэллис и почувствовать, как в нее ударила крохотная ножка. Это переживание было настолько необычным, что двадцатилетний король не сумел сдержать слез, да и не пытался. Его дитя отозвалось на его голос.        А за осенью пришла зима. Мирная зима. Это многое значило и для горцев, и для Ларада. Особенно, для Наордэя и остальных пограничных городков, жители которых смогли вздохнуть с облегчением. Еще очень многое предстояло сделать. До чего-то у Альмейдо просто не доходили руки, что-то казалось не слишком важным, чтобы заниматься им в первую очередь. Он знал, что это ошибочное ощущение, потому что у короля не бывает неважных дел.       Радовало то, что в своем желании поднять страну, сделать ее снова процветающей, он не был одинок, иначе уже в первые же месяцы своего правления сломался бы под грузом забот и тревог. Но у него теперь была своя сплоченная команда. Маэллис, которую он пытался оберегать от лишних волнений и нагрузок сейчас, когда до родов оставалось чуть меньше двух месяцев, за что получал укоризненные взгляды и уверения, что она совсем не сахарная и не растает от пары десятков бумаг. Дед, внимательно следивший за его успехами и безвозмездно одаривающий советами с высоты прожитых лет. Карин Ильтариа, давший слово капитану Геллару и безукоризненно исполнявший его, помогая всем, чем только возможно. Альбин Исмариа наравне с Эстарисом Шеллераном — были двумя столпами спокойствия в Совете, поддерживавшими все начинания короля. Баженка, Дешта и остальные горцы, ставшие его глазами и руками. Если б не они, вовремя заметившие слежку Вивианна Эмениа, кто знает, что могло бы случиться. И Раэллис, его бессменный адъютант, который, казалось, теперь умел раздваиваться и обладал шестью руками, как лабрийская богиня Устаз, потому что иначе было непонятно, как он все успевал.       А еще был Ирвин, навсегда оставшийся Первым рыцарем своего глупого юного короля, и его незримое присутствие, в мыслях ли, в редких, но ярких снах, помогало держаться. И Вискол, о котором вспоминалось все чаще с приходом зимы. Альмейдо казалось, что иногда он слышит хрустальный голос флейты, зовущий его выйти в метель. В такие моменты Раэллис обнимал его особенно крепко, согревая и не отпуская в белую круговерть. Кажется, он тоже слышал эту флейту и боялся, что она уведет короля за собой, как однажды пыталась увести Ирвина.       Еще был Альмерис, маленький, но не по годам серьезный ребенок, которому так не хватало детских шалостей, любви, внимания. Нет, все это ему дарили и Лис, и старик-наорит, и Баженка, и даже Раэ. Но принц жаждал внимания и любви только одной персоны, пусть и не пытался добиваться их всеми правдами и неправдами. Альмэ сам изыскивал свободные часы, чтобы провести их с названным сыном. В один из таких часов и случился этот разговор. Альмейдо, набрасывая тонким пером силуэт горного орлана, рассказывал мальчику о том, какие животные обитают в горах, а Анн-Астаре и Наор-Дагэ. — Ты меня не слушаешь, Мерис, — укоризненно заметил, когда понял, что так и есть. — Не интересно, мой хороший? — Интересно… — маленький принц опустил голову, вздохнул, сжимая кулачки, словно готовился задать неприятный вопрос.        Альмэ насторожился: что еще случилось? Долго ждать не пришлось, Мерис был все-таки ребенком, и выдержки у него было немного, хотя и гораздо больше, чем требовалось бы такому малышу. — Альмэ, а ты… ты теперь перестанешь меня любить?        Король опешил и на мгновение онемел. Потом встал из кресла и опустился перед мальчиком на одно колено, заглядывая в его лицо. Зажмуренные глаза, мокрые ресницы… И такой вопрос? Кто посмел обидеть, кто ляпнул малышу какую-то гадость? Или он подслушал чужие слова? — Мерис, — мягко позвал Альмейдо, накрывая кулачки ладонями, — посмотри на меня.        Мальчик открыл глаза, блестящие от непролитых слез, и у Альмэ защемило сердце, он выдернул Мериса из кресла, подхватил на руки, крепко прижимая к себе. — Что ты, малыш мой? Кто сказал тебе такую глупость? — Не знаю, — изо всех сил обвивая ручонками его шею, Мерис уткнулся носом в рассыпавшуюся по плечам рыжую гриву короля, забормотал: — Просто слышал, что у вас с мамой теперь будет свой сын, и ты меня любить перестанешь… — Мерис, у нас с твоей мамой будет сын, конечно, но это совсем не значит, что тебя мы станем любить меньше. Никогда, солнышко, я не буду вас разделять ни в чем. Вы оба будете моими любимыми детьми. Я клянусь. — Слово короля? — Слово короля, — сглатывая соленый ком, подтвердил Альмейдо.        Дознаться, кто посмел такое говорить, он после так и не смог, но теперь выкраивал еще немного больше времени на то, чтобы проводить его с сыном. Рассказывать сказки, учить верховой езде на смирной горской лошадке — пони Альмерис отверг, потребовав сразу «настоящую лошадь». Учить горскому наречию — очень уж радостно загорались глаза деда, когда мальчик, старательно выговаривая гортанные, удлиненные звуки, говорил с ним на родном Ринташу языке. Рисовать вместе, помогая Мерису осваивать нелегкое искусство изображения, начав с того, чему учил его когда-то дед Стелланис — с силуэтов лошадей и птиц, с веток цветущих деревьев. Читать старые сказки — дед привез в подарок очень красивую книгу, написанную даже не на горском наречии, а на том, что было до разделения, на том, что здесь называлось старо-ларадским. Альмерис так внимательно смотрел, пытаясь соотнести непривычные знаки, чуточку другие, с привычными ему, уже выученными буквами. Он схватывал все на лету и Альмэ гордился им, как только мог бы гордиться собственным сыном.        Он принял этого ребенка, как своего, родного по крови — как же иначе? Ведь у них с Лайенисом в самом деле в жилах текла одна кровь. Половина — горская, половина — ларадская, но, по сути, кровь одного народа, только разделенного когда-то давно Гневом Небес. Для Ринташа Несавита он «прайнук», и это правильно. Для старого горца и Маэллис — «онучка», «дьеци», «кветка».        Альмейдо, глядя на тех, кто теперь собирался за одним столом в Желтой столовой, улыбался: вот его семья, его опора, то, что дает ему силы не только дышать и жить, но и трудиться во благо всей страны. В его душе потихоньку, незаметно рубцевались страшные раны, затягивались новой любовью, теплом родных и близких. Он начинал понимать, что такое счастье, только сейчас. Вот это все: просыпаться рядом с кем-то, отвечать на нежные поцелуи жены и жадные, страстные — фаворита, обнимать сына, слушать деда, смеяться с побратимами и кружить в горской пляске Бажену, обещать Деште, что силой потащит в храм, если тот не женится на невесте в ближайшее время, слушать жаркие, до хрипоты, споры советников, которые обрываются по его первому жесту… Все это и есть — счастье.