Ненаписанное письмо

      Из двух сыновей короля Эдериха Лайенис был старшим, Альмейдо — младшим. Рожденные в один день, с разрывом в три года, они всегда были вместе. Во всех играх, забавах, шалостях, в учебе и в изучении множества наук. Лайё помогал брату, но он же зачастую и подбивал младшего на каверзы. В тринадцать даже любовь представляется каверзой, шуткой. Альмэ отыскал в библиотеке старинный фолиант, в котором со всем тщанием были вырисованы иллюстрации. Лайё даже сказать что-то осмысленное не смог, до того смутился, увидев их.       — Фу, что за… мерзопакость! — старший принц прижал ладони к щекам, а младший, хоть и покраснел, но взгляда от картинок не отвел, трогая старый пергамент кончиками тонких пальцев.       — Почему — мерзопакость? Это полезная книга. Тебе уже шестнадцать, а ты все нецелованным ходишь. Не видишь, что ли, как на тебя Жанне смотрит, матушкина фрейлина? Да и не она одна, — Альмэ хихикнул и уклонился от братской затрещины. — Ну, что, не прав я?       — Девушка — это одно. Но здесь же… мужчины! — Лайё был раздосадован тем, что краснеет, как девчонка, но он и в самом деле не обращал внимания на то, как шепчутся и строят глазки братьям хорошенькие служанки и фрейлины королевы.       — Тут написано, — Альмэ наклонился к книге, водя пальцем по витиеватым словам старого ларадского наречия, в языках он был сильнее брата, — что в старые времена любовь между соратниками не являлась чем-то предосудительным. Наоборот, приветствовалась, потому что тому, с кем делишь плащ на отдыхе, доверяешь и спину в бою.       — Альмэ… — Лайё сглотнул и засмотрелся на то, как играет солнечный луч в коротких рыжих волосах на затылке брата, как рассыпаются отливающие бронзой прядки по белоснежным кружевам сорочки. Брат был красив — необъезженный ирадский жеребенок, огненногривый. Тоненький мальчишка с лукавым взглядом почти черных глаз, проказник и забияка.       — Ну что «Альмэ»? Я уже тринадцать лет Альмэ!       — А у тебя есть девушка?       Младший принц покраснел еще гуще, смешался, опустив голову.       — Ну, что молчишь? — грубовато ткнул его в плечо старший, скрывая собственное замешательство.       — Ну… Лайё… — и вдруг развернулся, прильнул всем тонким телом, напряженным, как натянутый лук, к брату, прижался сухими губами к губам Лайё. И отпрянул к столу, запнулся, почти откинувшись спиной на книгу.       Старший принц сделал последний шаг и не позволил ему подняться, накрывая собой, перехватывая под спину и укладывая на злополучный фолиант. В библиотеке пахло пылью и кожаными, согретыми солнцем корешками, а еще — терпко и горьковато — полынным запахом возбуждения и страха от Альмэ. Но младший выгнулся, прижимаясь к брату крепче, откидывая голову, открывая нежное горло с чуть выступающим кадыком. И Лайё не осталось ничего иного, кроме как попробовать эту белую, в золотистой россыпи бледных веснушек кожу на вкус. Альмэ всхлипнул, прогнулся сильнее, обхватывая длинными ногами бедра брата. Через два слоя тонкого шельонского бархата оба слишком хорошо чувствовали, что желание вкусить запретного обоюдно.       — Лайё… Лайё… анео… танта… (1)       Они оба навсегда запомнили этот день. Тогда, летом, им казалось, что так — правильно, и только так и могло быть: младший ночами проскальзывал к старшему, сбрасывал длинную ночную сорочку у постели и забирался под расшитый ларадскими полумесяцами и львами полог, прижимаясь к горячему телу брата своим прохладным, тонким, юношески-угловатым. Захлебывался стонами, закусывая собственное запястье. И бессвязно молил на полупонятном древнем наречии: «Маэ, танта!» (2)       Осень не охладила их пыла, не помешала, наоборот, чем холоднее становились ночи, тем жарче были ласки. Альмэ словно бы расцветал, меняясь на глазах. Из жеребенка становился статным красавцем. А темные, как омуты, глаза младшего принца зажигались пламенем истинной любви при одном лишь взгляде на старшего брата.       Беда пришла, откуда не ждали. На зимней охоте конь под королем Эдерихом понес, сорокалетний правитель Ларада не удержался в седле, рухнул на корень спиной и затылком… Через три дня он скончался, так и не придя в себя. Столица оделась в траур, матушка за какую-то неделю истаяла свечой над гробом. Но не ушла за королем, как до обморочной слабости боялся Альмэ. Потеря отца, который относился к сыновьям строго, но тепло, не делая различий между наследником и вторым сыном, была тяжким ударом. И усугубил его разговор, случайно подслушанный четырнадцатилетним Альмэ.       — Через год, когда окончится траур, вы женитесь, сын мой.       — Матушка…       — На дочери герцога Дастана. Ей уже пятнадцать, но девица великолепно образована, она станет вам хорошей опорой.       — Матушка!       — Это необходимо, Лараду нужна крепкая династия. Иначе кое-кто из северных баронов взбесится. Ваш отец держал их в кулаке.       Повисла минутная пауза, Альмэ пытался перевести дух и не закричать от бессильного бешенства. Нет, он знал, что так и будет, что рано или поздно у него отберут его единственное счастье, его любимого брата. Но что это случится так быстро? И кому? Этой жерди в розовых тряпках? Этой жеманной сушеной вобле?       Альмэ с силой прикусил запястье, на глаза навернулись злые слезы. Зашуршали матушкины юбки. Вздохнул брат.       — Я понимаю, матушка. Я согласен взять в жены дочь герцога Дастана, девицу Маэллис.       — Я не сомневалась в вашем решении, сын мой, — пауза. — Еще одна просьба.       Это прозвучало так, что Альмэ стало ясно: это, по меньшей мере, не просьба, а приказ.       — Я слушаю вас, матушка.       — Прекратите встречи с братом.       Альмэ замер, будто его приморозило силой северных ведьм к камням пола. Что? Кто? Кто донес?! Он ведь ходил к Лайё тайным ходом! И никогда не оставался до утра, всегда убегал на рассвете!       — Матушка… — голос юного короля тоже казался растерянным, но Лайё держался, изображая полное неведение.       — Я не слепа и не глуха. О вас уже болтает весь дворец. Или я вынуждена буду отправить младшего принца в Зимнюю Резиденцию.       Альмэ передернулся: в замке Хорнет было, как в могиле. Это, на самом деле, была не Зимняя Резиденция, а ссылка для неугодных членов королевской семьи! Только в Хорнет не ссылали уже два века!       — Нет, матушка, вы этого не сделаете! — взвился, чуть сорвавшись, голос брата. — Альмэ ни в чем не виноват. И между нами ничего нет, и не будет.       Игла засела в груди, мешая вдохнуть. Умом Альмэ понимал, что брат выгораживает его, но сердце услышало то, что услышало. И… поверило.       Король Лайенис любил охоту. Впрочем, чем еще забавляться молодому монарху спокойной страны во время траура по почившему батюшке? Каждую неделю большой королевский выезд отправлялся в заповедные леса на востоке от столицы, пропадая там сутками, и возвращался с богатой добычей. Первое время принц Альмейдо отказывался от участия в этой забаве, ему больше были по душе конные прогулки без убийств ни в чем не повинных косуль и зайцев. Но король приказал, и Альмэ не посмел ослушаться.       Партия была разыграна, как по нотам. Ловчие охотились, а король с принцем, оставив лошадей на попечении егерей, скрывались в маленьком домике лесничего. Альмэ научился вести себя тихо, только на запястьях оставались кровавые синяки, которые Лайё покрывал поцелуями и перевязывал собственными платками. Эти редкие, жаркие, как в горниле подземных духов, часы остались единственной отрадой младшего принца. Во дворце было слишком много ушей и глаз. Во дворце была матушка, следившая за сыновьями, как коршун за цыплятами. Альмэ с каждым прожитым днем казалось все больше, что в Хорнет ему было бы легче. Там хоть знаешь, что тюрьма — она и есть тюрьма. А здесь, в доме, который прежде был безопасным гнездом, поселился холод и отчаяние. И горячие ласки Лайениса не спасали. Наоборот, растравляли рану, словно бы срывая корочку. Но отказаться от них Альмэ не мог. Это было выше его сил — быть рядом и не касаться хоть взглядом, хоть кончиками пальцев случайно длинной золотистой пряди брата. А время шло. Лето промелькнуло так быстро, что они и не заметили. _______________________       1 — Брат… прошу… (ст.-ларадск.)       2 — Еще, прошу! (ст.-ларадск.)