Мёртвые почуяли живого и обознались.
***
Карла просыпается на диване и попадает из одного ада в другой. Сквозь прорехи полусна-полубреда хотелось верить, что Эль-Пасо всего лишь несуществующая точка на карте, куда не приведёт ни один навигатор. Не найдёт путь к развилке. Не отпустит в животрепещущую, голодную пасть и не позволит сварить в кислотном молоке. Всех спасёт случай, Карлу Монтенегро — нет. Потому что у неё по венам течёт кровавое наследие города-отщепенца, и нерушимые узы смыкаются гарротами на шее. Девушка оглядывается по сторонам, превозмогая боль в пробитой голове: в гостиной пусто — ни Леона, ни вернувшихся родителей. И тихо-тихо, как в замурованном склепе. Сперва она разозлилась. Кеннеди, который обещал помочь ей выбраться из кошмара, не нашёл ничего лучше, кроме как бросить её один на один в городе, кишащем мертвецами — слабую и безоружную. Конечно, ему было плевать на кого-то, вроде неё. Плевать, что её съедят заживо сумасшедшие каннибалы. Плевать, что выпотрошат внутренности и увековечат стены литрами крови. Карла его возненавидела — сразу и наотмашь. Чуть не подавилась собачьей яростью, смешанной со слюной, и порывисто пнула журнальный столик. Тот перевернулся и захрустел стеклом — полумёртвые цветы на нём сгинули окончательно. Девушка взывала, хватаясь за голову, и вцепилась в бинты. В воздухе тошнотворно потянуло кожей, железом и сукровицей. — Карла? Всё в порядке? — на втором этаже открылась дверь, тяжёлые шаги приближались к лестнице, и Монтенегро затравлено подняла голову вверх. Вздохнула с облегчением. Кеннеди возвышался над ней, и даже взведённая в её сторону пушка не перебила хрупкой иллюзии облегчения. — Я слышал грохот. — Думала, что ты ушёл, — Карла сочится признанием, почти что чистосердечным. Леон подсаживается рядом, молчаливо оглядывает погром, и коротко вздыхает. Реакция ожидаемая. Пистолет всё ещё покоился в его руке, и Монтенегро едва слышно хрустнула резцами в ответ. — «ЧеЗет-75». Это что, отцовский ствол? — Похоже на то. Нашёл его в кабинете. Милая вещица для фармаколога, — Кеннеди отпускает ядовитый смешок. Карла сверкает в ответ грозным взглядом и разводит руками. — А на что ты рассчитывал? Это Техас, здесь даже погремушки для малышей сразу в виде гранатомётов делают. Ну так, с перспективой на будущее. — Для выходца из Эль-Пасо у тебя не слишком-то суровый нрав, — Леон вспоминает минувшие события. У девчонки-без-пяти-минут-полицейской плаксивая душа и несобранный характер, немного сложный, но не до такой степени, чтобы не направить его в нужное для себя русло. — На первое время сгодится. Видишь зомби — стреляй в голову, это их убивает. Видишь очень большого зомби — лучше беги и не трать патроны. Их не так много, как хотелось бы. Карла принимает ствол из его рук — тяжёлый и объятый чужим теплом. Заглядывает в дуло, нарушая технику безопасности, мрачно прицеливается себе в переносицу и подрагивает в коротком припадке. Измождённое лицо испещряется морщинами и трауром. Смех становится громче, нарастает по децибелам и качается на дорожке из всхлипов. Кеннеди не спешит её успокоить — знает, вмешается и сделает хуже — поэтому молчаливо наблюдает за ней исподлобья. В конце концов, истерика приходит и уходит. Чувства и боль — никогда. — Это просто лютый пиздец. Какие-то вирусы, зомби. И всё это здесь, в Эль-Пасо, — Монтенегро шумно выдыхает, плавая в тревоге, и судорожно оглядывает гостиную, будто ища нору, в которой могла бы схорониться. — Я уехала отсюда подростком, потому что знала, что этот город задушит меня. И что теперь? Меня чуть не сожрала чокнутая бабка, родители чёрт знает где, и я даже не знаю, живы ли они вообще. — Ты говорила, что мать отправила тебе сообщение с просьбой приехать, — Леон цепляется за нить, когда Карла обессиленно умолкает. Порывисто оборачивается к нему и крошится на глазах, позволяя продолжить. — Приезжаешь сюда и видишь то, что видишь. А потом связь обрывается. С вероятностью в девяносто девять процентов могу утверждать, что утечка вируса происходит из лаборатории. Не наталкивает на размышления? Монтенегро вжимается в диван — пружины вгрызаются в плоть острыми зубами. Позвонки трещат, из них сочится кровь вперемешку с блажью воспалённого сознания и первобытная ярость. Здесь, как и каждому второму в Эль-Пасо, ей впервые по-настоящему захотелось убивать. — Что ты несёшь, ублюдок?! — Карла хватает пистолет, слетая с дивана. Щёлкает предохранителем и наставляет на Леона. Он не боится. Истина, возведённая в абсолют. Только складывает руки на груди, изучает и рассчитывает. Мужчина перед ней не делает ничего, но у Монтенегро предательски подкашиваются ноги — Леон Кеннеди монументальная фигура. Пространство гостиной вращается вокруг него, тускнеет и меркнет. Насекомые, запутавшиеся в москитной сетке. Хлопковые подушки. Семейные фотографии. Кровь. Прах. Смерть. …Леон… Трусливая мысль копошится в голове червём — выстрелит в него, и сама же умрёт от рикошета. — Реакция и хват неплохие, — Кеннеди игнорирует её, цинично усмехаясь. — Но стойка, без обид, просто отвратная. Будешь стрелять в таком положении, улетишь от отдачи. Странно, что ты этого не знаешь, офицер. — Что ты, блять, несёшь?! — Карла ревёт снова, хватка усиливается, и мушка совмещается с целиком более уверенно. Палец на спусковом крючке угрожающе двигается. — Всего лишь ориентирую тебя на выживание. Когда я учился в академии, боевой подготовке уделяли больше внимания. Или ты прогуливала занятия? — Не прикидывайся шутом. Ты буквально сказал, что моя мама заманила меня в эту грёбаную ловушку. У тебя самого родители-то есть?! Думаешь, так они поступают со своими детьми?! У Леона зловеще засветились глазницы — вспыхнули и погасли, будто Карла ножом вспорола его живот и прокрутила лезвие на сто восемьдесят градусов. Он не вспоминал об этом слишком давно: научился игнорировать голоса, зовущие в прошлое, и пригрелся в объятьях человека, заменившего ему отца. Стал копом, потому что хотел помогать людям — отчасти пытался искупить вину, лежащую не на его плечах. Очиститься от чужих грехов, с которыми был связан плотью и кровью. Время шло, но грехов становилось всё больше — вирусы, зомби, люди. Вереница смертей тянула на дно, пока Кеннеди барахтался на поверхности, сопротивляясь. Не хотел умирать сам и не хотел, чтобы умирали другие. — Мои родители погибли, когда я был ребёнком. И поверь, они не те люди, которых стоило бы оплакивать, — Леон недружелюбно скалится. — А теперь опусти пушку, иначе заберу её силой. Ты ведь не хочешь убегать от заражённых на коротком поводке? Карла отступает, поражённая и уязвлённая. Стыдливо отводит взгляд, покорно опуская пистолет, и садится на диван. Оба думают, каждый о своём, до мистического медленно — вкушают разочарование друг друга и кружками хлебают пустоту. — Извини… — Монтенегро виновато хрипит. — Я не должна была срывать свой гнев на тебе. Нервы совсем расшатало. — Это не гнев, Карла, — Кеннеди сочувствующе вздыхает, укладывая руку на её плечо, и ободряюще сжимает. — Это страх, и он оправдан. Ты ещё многого не знаешь. — Конечно не знаю, — девушка обиженно фыркает в ответ. Скрещивает ноги и увиливает в сторону. Укоряет. — Ты же ничего не рассказываешь. Явился хрен пойми откуда. Делаешь хрен пойми что. Как я вообще могу тебе верить? Леон не даёт обещаний и не сыплет клятвами из дырявого от пуль тела. Не может сказать это пресловутое «Доверься мне», потому что не доверяет сам. Одно наслаивается на другое. Вяжется в телах гниющих трупов и шевелится в зловонии крадущейся — и крадущей — смерти. И всё же Кеннеди мог позволить себе толику искренности — от него не убудет, а перед ним, в конце концов, пугливый птенец, неосторожно вывалившийся из гнезда и размозживший себе голову. Поэтому он пристёгивает к лицу улыбку-скорбь и дарит утешительное объятие снова, пока Эль-Пасо нанизывает на себя вены, мясо и кости.***
— Мы как два клоуна в цирке, над которыми никто не смеётся, — Монтенегро выдыхает из лёгких Chapman с золотой полоской на фильтре и развязно стучит пальцами по стволу. — Я хочу эскимо и пепси. И я буду продолжать действовать тебе на нервы до тех пор, пока ты не перестанешь меня игнорировать. В одном Леон всё же ошибся с самого начала — нрав у Карлы, как и у всех вкусивших смердящий воздух Эль-Пасо, действительно оставлял желать лучшего. На место страха и отчаянья пришло сумасшедшее помешательство и капризный азарт. Понял мгновенно, девчонка всё-таки без винтика в голове, отвечающего за самосохранение, поэтому с ней придётся намучаться, проплакаться и снова намучаться — не бросать же, в самом деле, на произвол судьбы. По крайней мере, не здесь и не сейчас, а дальше все пойдут своими путями: она на службу в полицейский участок солнечного Вашингтона (Леон по доброте душевной даже готов был подсобить с трудоустройством), сам же — в отпуск и страстные объятия высокоградусного пойла. — Мы идём в сторону лаборатории, дальше — как повезёт. Я никогда не планирую так далеко, — Кеннеди оборачивается к ней украдкой, с жестоким удовольствиям наблюдая, как девушку передёргивает. Ответ без конкретики её не устраивает. Нелепое «как повезёт» не устраивает вдвойне. — Не расслабляйся, Карла. Всё только начинается. Монтенегро не успевает ответить: где-то задели когтями нержавеющую сталь. Протяжно зарычали. Залаяли. Вдалеке маячила точка, бегущая прямо на них, и когда расстояние уменьшилось до нескольких метров, девушка смогла разглядеть обезображенного пса: туловище, разъеденное разложением, дыра в брюхе — внутренности скользили и сыпались, выкладывая путь похоронной процессии. Карлу замутило с новой силой. Обуяло страхом и сковало тело, пока собака неслась прямиком на неё быстрее первой космической — открыла зубастую пасть, лязгнула клыками. В ней Карла разглядела просветы свинцового неба и кровавую дорогу, заглянула в белёсые белки — увидела себя и смерть. Не смогла сопротивляться. Снова. — В сторону! — Леон оттесняет её плечом, отчего Монтенегро едва удерживается на ногах. Стреляет в уродливую пасть, пули пробивают череп и звенят на асфальте. Всё заканчивается быстро, толком и не начавшись. Леон остервенело пинает гнилое мясо и подрывается к девушке — немного злой и взвинченный, повторяет себе, что именно поэтому всегда работает один. Ответственность за чужую жизнь тяготит, если не на гражданской стороне, то в эпицентре подобного ада уж точно. — Моя идея с поводком всё ещё в силе, — Кеннеди встряхивает её, как куклу, заставляя смотреть в глаза. У Карлы взгляд мутный и красный, как у твари, которую он застрелил. Сосуды полопались и облили белки. — Расторопность и внимательность, Карла. Только так мы сможем выбраться. — Ты не говорил, что животные тоже мутируют, — девушка смотрит на труп. Опять. Выглядывает красный ошейник. Затуманено воет. Собака по кличке Бруно была чьей-то, её любили дети и берегли взрослые. Она сторожила дом, пока не сорвалась с цепи. Была преданной и никогда не хотела умирать. — Повторяем инструктаж. Правило первое: видишь зомби — стреляешь в голову или бежишь. Правило второе: не верь тому, что видишь. Здесь всё хочет пустить тебя на обед, — Леон сцеживает жестокость по каплям. Та падает ядом и шипит на коже. Кеннеди, впрочем, смягчается сразу. Подталкивает в спину и мягко приказывает. — Идём дальше. Нельзя задерживаться на открытой местности. Они пробегают мимо постеров с айфонами в перебитых витринах, пугают голубей и отстреливают зомби. Карла собирается с духом, когда пускает первую пулю в расход и попадает прямиком в голову. Трупы валятся горой из трупов — отвратительный каламбур. Монтенегро засасывает в эту мясорубку: перед глазами пролетают чужие портреты, запечатлённые несколько лет назад — она знала их лично. Она, чёрт возьми, знала практически каждого, кто обитал в этом квартале. Продавец из мясной лавки. Женщина, которая развозила по утрам свежее молоко и газеты. Библиотекарь из её школы. Им не было начала и конца. Карла группируется в последний момент, когда из-за угла жилого дома выбирается очередной отрупевший лик. Тело подростка, лицо мертвеца. Кожа сочилась струпьями и почерневшими венами. Летела ошмётками на асфальт, фонтанировала. Монтенегро присматривается, когда заражённый подбирается ближе: клыки, как после обточки, раздвоенный язык — несчастный и голодный, он пытался сожрать сам себя и напиться собственной кровью. Сжевал подвижную мышцу, измельчил. Не хотел. — Прости, приятель. Либо я, либо ты, — Карла стреляет без сожалений, после чего выискивает Леона, заканчивающего свою часть работы, и направляется к нему. Вздыхает с облегчением. — Кажется, живчики наконец-то закончились. — Ты молодец, хорошо справляешься, — Леон по-наставнически улыбается, отчего Монтенегро жмурится. Неловко сдувает со лба выбившиеся пряди и смущённо краснеет. Ищет пачку в кармане, щёлкает колёсиком зажигалки. Зажигает звезду на небе и смотрит, как дым от сигареты тянется вверх — в нём кричат души невинно убиенных жителей Эль-Пасо, пытавшихся улететь на небо и возродиться в месте, отличном от этого. Где нет боли, страха и смерти. Но небо над Эль-Пасо — прокуренный потолок и могильная плита. Отсюда не уходят, даже будучи мёртвым. — Леон, я хотела спросить… — Карла рассеивает пепел, пока они двигаются дальше. Кеннеди переводит на неё заинтересованный взгляд и кивает в знак продолжения. — Если местные подверглись заражению, то почему мы до сих пор не обратились? — Это же не ОРЗ, Карла. Вирус такого рода не передаётся воздушно-капельным путём. Все здесь были заражены изначально, нужен только катализатор, чтобы активировать инфекцию, и она распространится дальше. — Но я ведь и сама из Эль-Пасо. Во мне же нет этой дряни, — Монтенегро замирает, требуя ответа. Леон всматривается в её уставшее лицо. Она вся в чужой крови и пыли. Бинты на ране запеклись и потемнели. Зрелище перетекает от жалкого к жалостливому. — Скажи, что её во мне нет. — Будем надеяться, что тебе повезло больше, — Леон по-прежнему не обещает и не даёт гарантий. К вечеру они устраивают привал в чьём-то доме, обчищают кладовки-оружейные, и Карла мысленно извиняется перед некогда здесь живущими — никто не возразит, а им всё-таки нужнее. Девушка шарится по полкам в поисках еды и медикаментов. Закидывается ибупрофеном, хотя отчаянно нуждается в морфине. Сотрясение давало о себе знать, и Монтенегро в очередной раз восхитилась человеческой природе — если захотеть жить, убежит даже безногий. Боли и слабости не чувствовалось до победного, а потом она просто прикрыла глаза. Так, на пять минуточек — перевести дух и подумать о бренности (вернее, тленности) бытия. Не спать. Кеннеди, фарширующий оружие боеприпасами за кухонным столом, не препятствовал. Только поглядывал изредка сквозь редкие лучи закатного солнца и тихо усмехался собственным мыслям. Странная девчушка в вязаном и сапогах, похожих на армейские. Метр с кепкой и два литра крови. Неокрепшая к ужасам, но боец по натуре. Она была младше него на добрые лет пятнадцать, без малого — половина. И если бы их пути не пересеклись в этом филиале ада на земле, то Кеннеди, в самом деле, не обратил бы на неё внимания. Его не интересовали девушки помладше — точнее, с ними было трудно, а Леону хватало этого по долгу службы. Юные красавицы возводили себя в ранг величайшей ценности его жизни и требовали к себе повышенного интереса, которого он, увы, не мог им дать. В его силах было откупиться дорогой безделушкой из золота и ужином в престижном ресторане, но разве это чего-то стоило? Его никогда не ждали дома с ужином и распростёртыми объятиями. Не справлялись о его судьбе и не выискивали с собаками, когда он с неделю задерживался на очередной миссии. Тогда Леон приходил в свою холостяцкую берлогу и возводил глаза к потолку-небу, задаваясь вопросом — кому ты вообще нужен? Ответ плавал на поверхности — никому. Исчезнешь, никто и не заметит. Разве что, сослуживцы с кислыми минами занесут ему на могилку букетик и посокрушаются траурными речами. Хорошим ты был парнем, Леон. И больше не придут. На его месте появится новый — агенты в последнее время, правда, дохнут, как мухи на липучке. Их имена забиваются в базы, сортируются и удаляются, словно тех никогда и не существовало. Подвиги блуждают по кругу, присваиваются другими. Чтят и восхваляют тоже других. Не тех, кто рисковал своей шкурой. Не тех, кто не вернулся. У Леона было много времени, чтобы смириться с чудовищной несправедливостью этого мира, сокрытого от посторонних за семью печатями. Сначала было трудно — хотелось разворошить осиное гнездо и рассказать, как всё было на самом деле. С возрастом пришлось поумнеть — правда никого не интересовала. Ты не более, чем пушечное мясо, Леон Кеннеди, просто более ценное. Есть свинина, а есть мраморная говядина, на которую пускают слюни и с жеманным удовольствием смакуют каждый кусочек. А Карла была другой. Перед ней жизнь раскинулась в буйстве красок, тянула летом и приторно-сладкими духами для девочек. Наивность, какие-то убеждения, что если долго стучаться в закрытую дверь, то её обязательно откроют — Кеннеди бы рассмеялся, заяви она ему однажды подобную ересь. Поцелуют перед смертью холодным металлом в висок и поминай, как звали. И всё же с профессиональной жилкой, бьющейся под кожей, Леон не мог не признать — из неё вышел бы хороший офицер. Дотошный, но справедливый — полиция, в конце концов, не палач, а ребята при власти частенько об этом забывали. А потом в какой-то момент всё пошло под откос. В его жизни не изменилось абсолютно ничего, а Карлу выпотрошили и напичкали эпохальным разложением. Окунули в него с головой. Бросили один на один, и самое ужасающее в этом было то, что это сделали те, кого Монтенегро любила сильно и нежно. За пару часов, проведённых в доме её семьи, Леон нашёл в сейфе — подозрительно открытом, будто приглашающим — старый «ЧеЗет-75», патроны и папку с вырвиглазной надписью «Совершенно секретно». При других обстоятельствах он бы никогда не пересёкся с Карлой Монтенегро в одной плоскости, но обстоятельства, по обыкновению, любили играть с человеческими душами, как с резиновыми мячиками. И от этого становилось страшнее.