Вид из окна не заменит нам память.
Прощай и (не) помни обо мне никогда.
***
Леон лежит на больничной койке и смотрит в потолок. Его запихнули сюда насильно под предлогом оказания первой помощи, а на деле же отвлекали внимание от Карлы. Он не хотел оставлять её без присмотра снова — сделал уже так, и вот, чем всё закончилось. Кеннеди отвешивает себе мысленную затрещину. Попадает прямиком в разбитую Монтенегро голову и думает — ещё ничего не закончилось. Всё только начиналось: и лучшее, что может случиться, и худшее, что поджидает их впереди. Карлу не оставят в покое, и Леон это знал. Потому что без малого двадцать лет назад не оставили в покое ни его, ни Шерри Биркин. Ему предложили почётную должность агента Секретной Службы, красиво завуалировав, что выхода теперь только два — либо билет в последний путь, либо изящный ошейник-удавка. Участь Шерри была менее завидной: её посадили под замок на долгие годы вперёд, культивируя в ней подопытного кролика, а после, осознав, какую пользу она может принести Правительству, чуть ослабили поводок. Шанса на нормальную жизнь не оставили никому из них. Не оставят и Карле. Кеннеди пытался прыгнуть выше пробитой башки, когда усиленно обдумывал шаги, которые собирался предпринять. Его не послушают, скажи он пресловутое «Оставьте её уже в покое!». Не мог предложить больше, чем уже дал — поскрёбся по карманам, а те оказались пусты. Не осталось ни гранат, ни патронов. Конечно, Леон мог бы подстроить трагичное убийство Карлы Монтенегро, обезличить её, дать денег в дорогу и сослать куда-нибудь, где её не найдут. Потом грустно отмахнулся: такое бывает только на киноэкранах, но только не в жизни, где всё схвачено и перехвачено по тысяче раз. Выхода действительно не было, но Кеннеди хотел хотя бы попытаться. Он блуждает отсутствующим взглядом по палате в попытках зацепиться за что-то, за что именно — не знал сам, но подсказки, как это принято, всегда обитают на поверхности. Вопреки нашёл только графин с водой, любезно оставленный медработником. Вода то красная от работающего монитора, введённого в режим ожидания, то чёрная — от обволакивающих сумерек. Пить не хотелось. Думать не получалось. Уснуть, тем более — уж точно не в том подвешенном состоянии, когда неизвестность грызла его за пятки. Электронные часы на стене отмеряли мёртвое время — прошло несколько часов их пребывания в Остине, а Леон всё ещё не выбрался из уничтоженного Эль-Пасо. Всё ещё задыхается от бега, таща на себе почти бездыханное тело. Колени подкашиваются. Вертолёт, веревочная лестница, рвущиеся под ним снаряды. Воздух разжёг его лёгкие, паника смяла позвоночник. Здесь нет места для боли, но та никогда не спрашивала — просто пришла и выкрутила наизнанку. — Леон, — спустя час томительного ожидания, Крис воплощается в проёме монументальной фигурой, серьёзный и мрачный. Пытается выдавить обнадёживающую улыбку, но та выходит слишком игрушечной, чтобы в неё поверить. — Есть новости о Карле. — Что, что они сказали? — Кеннеди подрывается с постели, немного раскачиваясь от головокружения, и хватается за рядом стоящую тумбу, чтобы найти опору. Ощущение неизвестности сдавило череп, как злокачественная опухоль — прижалось к стенке, заболело. Бесшумные электронные часы затикали и обратились в детонатор. Кровь закипела. На кончике языка волчонком крутился лишь один вопрос, на который Леон боялся узнать ответ, поэтому не смог воплотить его вслух. Жива ли…? — Ещё нет, мы ждём тебя. Подумал, что тебе важно услышать всё из первых уст, — Редфилд сдержанно кивает, огромной рукой указывая на выход. Кеннеди вылетает за ним следом, лавирует между горсткой плывущих мимо сотрудников — краем глаза замечает их бессердечное терзание на лицах. Учёные, с тех много не возьмёшь: им не интересны люди — те воплощаются для них в плазме крови, реагентах и бесконечных подсчётах. Месиво из непонятной научной чепухи и несуществующей терминологии. Леон отворачивается, ведомый Крисом — они поднимаются по лестнице, большой и вырвиглазной белой. Настолько, что в глазах неприятно зарябило от искусственности и стерильности. Едва ли лучше грязной разрухи в Эль-Пасо и пирующей в ней бездуховности. Кеннеди не моргает, когда их встречает мужчина около преклонных лет в медицинском халате: тот смотрит на него со всей серьёзностью, кивая в знак приветствия, и закатывает речь сразу: — Итак, есть две новости, хорошая и плохая. Какую бы вы хотели услышать первой? — Леон сдавленно выдыхает. Хорошая новость всё-таки была, а, значит, небеса (и Бог с ними, в которого не верил) подарили им ещё один шанс. — Признаться, я удивлён. Сколько в моей практике было подобных случаев, но это первый, когда организм мог так долго сопротивляться поражению вирусом без введения ингибитора. Первый этап вакцинации прошёл успешно. Мисс Монтенегро поистине настоящий борец за жизнь. У Леона теплеет в груди. Борец за жизнь — лучше и не скажешь. С пистолетом и без, она продолжала сопротивляться, не сдалась, выжила. Практически победила. Маленький, призрачный ангел, плавно перетекающий из одного мироздания в другое. Ловко, играючи, обманув Беатрис, воплощённую в смерти — своей и сотни тысяч жителей Эль-Пасо. — Конечно, не обошлось без осложнений. Пришлось удалить часть поражённого желудка, но операция прошла успешно. Также показатели крови всё ещё не стабильны, но мы работаем в этом направлении. Кроме этого, нельзя исключать неблагоприятные последствия заражения. Неизвестно, как организм будет вести себя дальше. Это, к сожалению, неизбежно. — А плохая новость? Кроме осложнений и последствий, — Редфилд перехватывает инициативу на себя, пока Кеннеди пытается свыкнуться с осознанием. Тот заторможенно мигает расплавленным взглядом, блуждающим по стенам, кафельным плиткам, людям. Хаотичность складывается в цельные картинки. Бесповоротный кошмар истончается. Эль-Пасо — вымышленный город из какой-то компьютерной игры. Его никогда не существовало на карте, не будет и впредь. Всё остаётся во сне. — Плохая новость вытекает из хорошей, — учёный механически вздыхает. Немного добавляет горечи для виду. Леон напрягается снова, сжимая челюсти до ультразвукового скрипа. — На сопротивление ушло так много сил, что после вакцинации мисс Монтенегро впала в кому. Пока девушка не очнётся, мы бессильны. — Кома… — Кеннеди пробует жуткое слово на вкус. Оно отдаёт желчью, противное на вкус, как сильнодействующий препарат от неизлечимой болезни. — Когда… когда Карла очнётся? — Не могу знать, это уже зависит от самой мисс Монтенегро, — человек в белом халате безразлично пожимает плечами, оставляя Леона наедине с очередным ударом под дых. Он ещё долго смотрел ему вслед, пока Крис не тронул за плечо, заставляя обратить на него внимание. — Мне жаль, Леон, — Редфилд предательски опускает взгляд. Не может выдержать тяжёлого взгляда исподлобья. Молчаливо называет Леона «дураком», хотя и сам был таким же. Хотел отдать всё то лучшее, что у него было. Кому-то, кто нуждался в этом «лучшем» сильнее. — Только не отчаивайся, кома ещё не смерть. Она столько пережила, что справится и с этим. — Справится… — Кеннеди нервозно дёрнулся, сбросив с плеча тяжёлую руку. Остро оскалился, прищуриваясь, и сильно-сильно задышал, пытаясь вытолкнуть из себя побольше концентрированной злобы. — А если нет? Если она никогда не очнётся? — Леон! — Редфилд сдавленно шикнул. Это подействовало. Леон устало закатил глаза и скатился вниз по стене, ослабевшие ноги больше не держали. Крис присел рядом. — Я понимаю твою боль, но сейчас ты не можешь ничего изменить. Остаётся только ждать. Молчание затянулось и сдавило шею. Леон понурил голову, не смог удержать на шее — и та повисла, болтающаяся, будто его только что внутренне обезглавили. Всё вернулось на круги своя: и боль, и отчаянье — а ведь он только-только нашёл путеводную нить. Ту забрали, вырвали из рук и оставили ни с чем. Белые стены не лечили. Несколько раз к ним, двум здоровым в физическом плане мужикам, подходили крошечные девушки-практикантки, интересуясь, чем могут помочь. Леон едва сдержался, чтобы не огрызнуться — Крис предусмотрительно опередил его, послав им вежливую улыбку, и побыстрее спровадил. — Нам нужно вернуться в Вашингтон, — Редфилд понимал, что сейчас не лучшее время, чтобы утягивать Кеннеди обратно в работу, но другого не оставалось. Им не позволено терять время попусту, и то, что они отклонились от маршрута уже огромное нарушение, но Крис, умеющий договариваться и прикрывать дружеские спины, не мог поступить иначе. — Твоё присутствие здесь не обязательно. О Карле позаботятся. — Без меня, — Леон сухо отказался. Всё также не подал признаков жизни, оставаясь неподвижным. — Я вернусь в Вашингтон только вместе с Карлой. Крис скорбно сжал губы. Спорить с Леоном всегда сложно: тот слишком упёрт и своеволен, не в обиду его прекрасной, сердобольной натуре, и едва ли поддавался на уговоры. Девушка стала ему важна — слишком сильно для обычной гражданской, которая оказалась не в том месте и не в то время. Неприятные последствия синдрома выжившего. Спасся сам, остался целым, а кому-то повезло меньше — кто-то загибался на больничной койке, забывшись в потустороннем сне, и не мог выкарабкаться. Крис и сам страдал от того же: пока он выбирался из передряг, люди под его началом умирали один за другим. Не мог им помочь. Не успевал спасти. Не был героем, каким его венчали в чужих глазах — точно не трус, но слабак, каких ещё поискать. Чувство вины топило в холодном душе, пока Редфилд пытался очнуться. Просил прощения у заблудших призраков из прошлого, но те не слушались, продолжая винить его. В этом они с Леоном были схожи. Слишком очеловеченные, чтобы смириться, что всем свойственно умирать. — Леон, она в безопасности, — Крис предпринимает новую попытку достучаться. Убеждает, что теперь ей ничего не грозит, медленно и методично, как ребёнку, закатившему истерику. — Ты нужен в другом месте. Не здесь. — Я всё сказал, — Кеннеди поднимается на ноги, закованные в свинец. Не глядя бредёт по коридору, сталкиваясь с недовольными учёными, не обращает внимания и не извиняется. Возвращается в одинокую палату, куда его подселили, и падает на постель. Выкраивает немного времени, чтобы подумать, и закрывает глаза. Всё ещё не хотел оставлять Карлу в одиночестве, взвалив на себя слишком много. Крис говорил, что Леон сделал для неё больше, чем должен был — дальше не его забота. И Кеннеди с остервенением возразил — его, с самого первого дня, когда спас её от растерзания, и до последнего, когда они вместе вернутся в Вашингтон. Леон доверял Редфилду, насколько мог. Тот никогда не давал ему поводов сомневаться в себе, но он больше не мог доверять учёным-шизоидам, пусть те и были обозначены коротким «свои». Иными словами, цепные. «Сраные экспериментаторы», — Кеннеди злостно чертыхается, вдавливая голову в подушку. Представляет, как Карла испугается, когда снова проснётся в месте, напичканном лабораторными халатами. В неё будут вживлять иголки, Монтенегро — плакать. Выжить и оказаться в ловушке, ещё более ужасающей — тогда уж действительно лучше было застрелиться на месте. И вопрос, что делать дальше, если (Леон меняет на «когда») Карла выйдет из комы, оставался открытым. Ответа по-прежнему не нашёл. Потому что его не было. Крис, разжалобленный и сжалившийся, всё-таки пошёл на уступки — выкроил жалких три дня, начинающихся с завтрашнего, в которые Кеннеди вгрызся зубами. Дальше ничем помочь не сможет. Ожидание предстояло быть долгим, томительным и мрачным. Пришлось поверить даже в Бога, на которого прежде никогда не надеялся.***
На первый день, с которого начинался отсчёт, его наконец-то пропустили в палату. Перед этим настоятельно попросили привести себя в порядок, потому что душ Леон так и не принял от усталости и бессилия. Под рассеянными струями, температурой ниже окружающей среды, выскоблил кожу — чуть не вскрыл её ногтями, отдирая микробы вместе с эпидермисом. Красные полосы от ногтей шипели и ныли, когда на них попадала вода. Леон, слишком зацикленный на предстоящей встрече, ничего не почувствовал. Затем втиснулся в стерильную одежду. Куртку, вобравшую в себя все нечистоты Эль-Пасо, брезгливо бросил на полу. Встал перед закрытой дверью и долго не решался коснуться ручки, чтобы переступить за грань. Всё-таки решился — не мог отказаться. Не хотел. Карла встретила его на постели, напичканная трубками, катетером и аппаратом ИВЛ. Пульс предстоящего пробуждения исчислялся цифрами — слабый, но был. Об обезображенном мутацией теле теперь напоминали лишь взмокшие бинты и измождённый вид. Монтенегро была слишком бледной для того, у кого под рёбрами билось сердце. Кожа обтянула скуловые кости, будто девушка потеряла несколько килограммов за раз. Вены, ещё набухшие, поблёкли и насытились синим. Первый этап вакцинации дал свои плоды, поражённый участок плоти вырезали — с этим можно жить дальше. Без него можно жить дальше. — Вот всё и позади, Карла, — Леон выдавливает вымученную улыбку, присаживаясь на рядом стоящий стул. Хотел коснуться перебинтованной ладони, но остановился в последний момент. Испугался, что кости истончились и стали хрустальными. Подумал, что тронет её и случайно сломает. — Мы выбрались. Кеннеди был склонен верить, что люди в коме всё слышат, пока врачи уверяли, что это миф. Хотел сказать то, что не смог бы выпалить ей в лицо, но так и не нашёл подходящих слов. Поэтому начал без подготовки, немного нелепо и сумбурно, зато искренне. Кратко пересказал об их спасении, операции, заверил, что та прошла успешно. Попросил не беспокоиться о последствиях, вакцина работает, как надо. Добавил, что благодаря её мужеству и отваге они не только очистили мир от очередного сумасшедшего ума, но и дали толчок к противостоянию от очередной синтезированной дряни. Вроде как, спасли человечество, хоть и ценой огромной потери. — Осталась последняя преграда. Знаешь, Крис дал нам три дня, так что тебе нужно поторопиться. Не глупи и возвращайся ко мне поскорее. Ко мне. Леон удивился сам, когда мозг сцедил это странное сочетание. Ко мне — наверное, потому, что Карле больше не к кому было вернуться. Родственников не осталось совсем, у неё были только отец с матерью: оба, по злой случайностью, остались сиротами. Беатрис в девичестве, Оскар — с рождения. Прямо-таки зловещее проклятье семьи Монтенегро. Наверное, у Карлы были друзья с учебной скамьи, но они никогда не заменят близких. Леон и сам помнил лишь единицы из числа своих однокурсников, с которыми поддерживал приятельские отношения, пока их пути стремительно не разошлись: те поступили на службу, разъехавшись кто куда, продвигались по карьерной лестнице, заводили семьи, а Кеннеди ежедневно засасывало в кромешный ад. Карла стала почти родной за каких-то жалких несколько дней: трудные обстоятельства и выживание сближали похлеще нескольких проведённых под одной крышей лет — человек узнавался сразу. В горе, умиротворении, борьбе не на жизнь, а на смерть. Оба цеплялись друг за друга, Леон за столько-то лет успел пройти и огонь, и воду, но даже он нуждался в толике тепла и понимания. И Кеннеди не бросил Карлу, но Карла почему-то решила бросить его. Свалилась в кому, забылась в ней, пока он не мог сомкнуть глаз. Это вовсе не было малодушным укором, но было кровившим отчаяньем. — Возвращайся ко мне, Карла, — Леон всё же решается коснуться её кожи. Проводит осторожно указательным пальцем по оголённому участку, чувствует фантомно, как его бьёт током. Осекается. Сжимает кулак, умещая его на своём колене, и понуро опускает голову. — Я задолжал тебе эскимо, пепси и поход в ресторан. Не в детское кафе, чёрт уж с ним. На второй день Карла остаётся глухой к его мольбам, а у самого Леона уже не осталось тем для разговоров. Он может лишь сидеть, навалившись на спинку, и смотреть, как легко вздымается её грудная клетка. Не смог не заметить медленно проступающего, точно сквозь плёнку, румянца на худых щеках. Присмотрелся получше и неутешительно понял — показалось. Просто с монитора блеснула линия скачкообразного сердцебиения. Мир вокруг пропитан розовым закатом уходящего дня. Мир накормлен страхами, жутью и смертью. Жизнь в этом мире не находит себе места и уходит далеко-далеко — туда, где не достанет никто, ибо в той всё равно нет надобности. — Сэр, простите… — его тормошат за плечи, когда Кеннеди засыпает прямо на стуле. Подрывается мгновенно, хватаясь за чужую руку. Моргает и смотрит на бессознательную Карлу, всё ещё не пришла в себя. — Вы уснули прямо тут. Девушка перед ним вся в белом — настолько, что Леон не может разглядеть её лица, но то его едва ли волнует. Завтра — вернее, уже сегодня, ибо время перевалило за полночь — остаётся последний день. Кеннеди возвращается к себе, почти над ним, этажом выше, находится сама Монтенегро. Сердце невидимо, но болит. Из него сожаление и раскаянье торчит, как ржавый гвоздь. Есть Карла. Всегда она. Улыбающаяся, рыдающая, нахохленная, как мокрый котёнок со свирепым взглядом — любая. Главное, что живая. Он думает о ней слишком много, не может сосредоточиться ни на чём другом: блуждает по коридору, чтобы конечности совсем не окостенели, а пролёты исследовательского центра неизменно приводят его к палате. Остаётся не больше двенадцати часов, прежде чем Крис за шкирку утащит его в Вашингтон. Леону не хочется этого признавать, но Редфилд оказывается прав: он ничего не изменит своим пребыванием здесь, а исполнять свой долг перед государством придётся — иначе земля ему будет пухом. Тогда точно не поможет никому и ничем. Когда остаётся десять часов до вылета, мысли улетучиваются восвояси, и Леон клянётся, что мог их увидеть: мутированных, как зомби, склизких, с прострелянными головами. Они горят в пожаре Эль-Пасо, кричат, стремясь в небо — не долетают и оседают прахом на выжженных землях, мучая сильнее. Когда часов остаётся восемь, курирующий Карлу учёный знаменует об очередном чуде — мисс Монтенегро, вопреки всем прогнозам, вышла из комы.***
— Ты, кажется, с того света научился людей доставать, — Крис, ошеломлённый не меньше клокотавшего от радости и облегчения Леона, поражённо выдохнул. — Никогда такого не видел, честно. — Нет, просто Карла удивительная, — Кеннеди улыбается впервые по-настоящему искренне. В ней мешается всё невысказанное и выстраданное. Ресницы тяжелеют от хрустальных слезинок. Он не был из тех, кто плачет у всех на виду, не позволял проявлять слабость прилюдно, потому что ей могли воспользоваться все, кому не лень. В этот раз спустил всё на мягких тормозах — терпел слишком долго, больше, правда, не мог. Наблюдал, как вокруг неё суетились. Мерили давление, светили фонариком в глаза, проверяли моторику, не позволили встать, когда Монтенегро присела на постели и почти сбежала из-за тотального контроля — иначе бы швы разошлись, а никому этого не хотелось. Карла выглядела более, чем нормальной — не здоровой, слишком бледной и уставшей, но ничего в ней не выдавало недавнего обличия монстра. В химической бледности Монтенегро проклёвывалась горячая кровь: не ядовитая и чёрная — красная, такая, какой и должна быть. Мужчина — всё ещё около преклонных лет, а Леон так и не поинтересовался его именем — вышел на свет. Повторил о чуде, удаче, о том, что такое попросту невозможно. Толкнул заумную речь об антителах, вырабатывающихся много лет. Кеннеди понял — те самые прививки, кто бы мог подумать, но сумасшедшая мать, сама того не осознавая, сделала хоть что-то полезное для дочери. — Что ж, второй этап вакцинации завершён. Все показатели около нормы, первичных признаков серьёзных отклонений не обнаружено. Наблюдается повышенная нервозность, и регенерация у мисс Монтенегро продолжает сохраняться. Но… Сердце в груди ударило навылет — конечно, всё снова не могло обойтись без «но». Оно всегда было, буквально преследуя. Ты выжил в Раккун-сити, молодец, но мы не можем тебя отпустить. У тебя заслуженный отпуск, Леон, но, увы, придётся выйти без сверхурочных. Ты спас мир в очередной раз, но тысячам пришлось погибнуть. — Но девушка утверждает, что потеряла память. Последнее, что она помнит, как села в поезд в Вашингтоне и вышла на станции «Грейхаунд» в Эль-Пасо. Это вполне естественная реакция на пережитый стресс, мозг подсознательно избавляется от травматичных событий. Леон пропитывается убогостью мироздания в очередной раз: оно его не любит, уже практически ненавидит, а от того подкладывает ему свинью из раза в раз. Жизнь — животрепещущая аорта, ласкаемая взглядами-дулами. Пугающая закономерность — Леон Кеннеди теряет всё, что клянётся уберечь. Крис сквозь толщу чужих голосов по привычке, уже ставшей традицией, говорит, что ему жаль. Леон же понимает, что это тот самый выход, который он искал и не мог найти. — Так даже лучше, — Кеннеди выжимает из себя улыбку. Больше не искреннюю, хотя отчаянно пытается добавить в неё заботы и восхищения. — У неё есть шанс не стать мной. Два выпускника полицейской академии, заблудившиеся во временной петле. Два человека, переживших киношный зомби-апокалипсис. Леон не смог забыть ни одного дня — Карла же извернулась в очередной раз. За ней всё также будут следить правительственные агенты, но уже не он, навешают лапши на уши умело и ловко про вопиющую случайность трагедии в Эль-Пасо, что и не придерёшься — без сучка и задоринки. Карла Монтенегро останется сиротой, с любовью вспоминающей родительские образы. Карла Монтенегро поступит на службу, как и мечтала. Карла Монтенегро не растратит себя в погоне за неуловимостью живой смерти. Дальше все пойдут своими дорогами, как и планировали изначально. Когда часов остаётся пять, Леон Скотт Кеннеди навсегда покидает Остин. Подтаявшее эскимо. Не выпитая газировка. Поход в ресторан, не воплотившийся наяву. Обычный, в общем-то, город Эль-Пасо, населённый криминальными ублюдками — теперь нет ни города, ни ублюдков.Прощай.
Не помни.
Не вспоминай.
Я буду.
За нас двоих.