Реабилитация

Встать все-таки пришлось. На одном миндале для Фёдора, да и то, в моей комнате, не проживёшь. Я заставил Семена умыться. Приводили себя в порядок долго и неохотно, но усердно. К ужину, в столовую, вышли все равно как будто из бункера. Сидели вроде и вместе, но снова где-то далеко друг от друга. И я не заметил того, куда и почему он ушёл. Все было каким-то отрывистым, даже мысли, а еда не имела вкуса — только противное тепло. Но, видимо, оставлять наедине со своими мыслями меня никто не собирался: вскоре поблизости возникла ещё одна, уже не вполне рыжая, голова. — Я погляжу, до медпункта Вы так и не дошли? — только Кибера теперь не хватало… — Я правда так плохо выгляжу? — почти не глядя на него, выдохнул я. На Кибера вообще не следует смотреть слишком пристально. Куда лучше его видно, в любом случае, скорее в расфокусе. — Вы нечасто допускаете, чтобы тушь осыпалась на щёки, делая из Вас драматическую актрису, — непринуждённо хмыкнул высший, оценивая, с какого конца лучше начать уничтожение куска пирога. Мелькнуло предположение, что он судит по своему артистическому опыту… А мне не захотелось даже найти зеркало и поскорее устранить этот недочёт. — Полагаю, в медпунке новых рук мне не пришьют, — а если вздумают поить успокоительным, выходные пройдут ещё более пусто. — Почему-то предыдущие полгода они были Вам без надобности… Директор обмолвился мне о Вашем задании. Неудивительно, что Вы… несколько на взводе, — откуда у него привычка мешать мороженое в чай? Или он где-то услышал о кофе и решил?.. — Да, дорогой дядюшка весьма пугающая личность, — признал я, потому что если в чем и можно обмануть Кибера, то определённо не в вопросе разумного страха перед опасностью. — Но мне бы не хотелось с ним разлучаться, когда только начал знакомиться. — Что ж, можно понять… Дядюшка знает, как обращаться с людьми, потому он в разы опаснее обычных умников вроде меня. Я оскалился. Говоря откровенно, я вообще не мог бы сказать, кто в Академии мог бы быть страшнее Кибера. По его виду, конечно, никогда не догадаешься… Что, обычно, означает — опасаться точно следует. Того, кто здесь дольше всех. Того, кто, наверное, был здесь тогда, когда Злат только родился. — Да, но его умение не было бы вполовину таким жутким, если бы в нем не было капли правды. — Полагаю, это разговор не для лишних ушей, — без тени смятения протянул Кибер, с поразительно откровенным удовольствием отхлебнув чай. Я опустил глаза на дно безынтересной собственной тарелки. Все-таки увидел свое лицо на дне. Я все ещё недостаточно в себе, чтобы настаивать. Или играть. — Понимаю. Жаль. — Хотя это не значит, что я совсем не в настроении говорить… — Я просто сомневаюсь, что переживу две казни за один раз, — пояснил я. Не то, чтобы Истребитель когда-либо был замечен на ревности… Впрочем, не то, чтобы это не было шуткой. — Ох, не беспокойтесь, я заслужил достаточно доверия для небольшой самодеятельности! — непринуждённо засмеялся Кибер. — Значит, зайдёте? — что ж, пока он справится с мороженым, я успею устранить следы спешки. Все-таки, до того, как выйти из комнаты, я чувствовал голод куда острее. — О… А Вы разве не хотели бы пройтись на воздухе? Там, полагаю, всем всё равно… — Хорошо, — коротко согласился я. И лишь затем подумал что, это, пожалуй, и правда было необходимо. Толком на улице последние дни мне бывать не приходилось.

***

Выходя, я мельком заметил Семена. Как ни странно, он все ещё был в столовой, только за другим столом. Один. И с тоской смотрел на совсем пустующий… Все-таки, и правда кто-то?.. Но я отложил эту мысль подальше. На улице было уже свежо и полусыро, — не от дождя, дождей давно не было, а скорее от близости деревьев. Но мне, пожалуй, эта сырость даже нравилась. Могла лишить желания слишком растягивать и хитрить. И отрезвляла. — Так вы… Знали? — без предисловий, и снова глядя скорее на фонари, чем на Кибера выдохнул я. Кибер, конечно, давно стал моим любимым учителем, но, откровенно скажем, не по идеалистичным причинам. Скорее, наоборот. Потому, что он почти не пытался быть безупречным. Потому что, в основном, от него происходила мысль о том, что ложь — это тоже оружие. Потому что он, без перехода к панибратству, все-таки вёл себя с нами довольно свободно. Но именно поэтому… С ним даже ещё меньше стоило ослаблять внимание, чем с директором. — Мне положено знать, чтобы не создавать путаницы в картотеках, — пожал плечами он, с интересом рассматривая дно стаканчика от чая. — Даже немного больше, чем Злату. Совсем чуть-чуть… — да-да, на пару тысяч терабайт, всего лишь. — Но, полагаю, ты не сомневался, что это «чуть-чуть» есть. — Нисколько. Но, думал, оно находится только в одном русле. В русле вещей, которые касаются непосредственно дел Академии. — К сожалению, всё, связанное со Златом, связано и с Академией слишком тесно… И, полагаю, нуждается в пояснении, если, конечно, мы не хотим, чтобы ты слышал лишь доводы Злата. В том смысле, чтобы я им не верил. Но далеко не Злат усложнил мне задачу… Но, раз уж сожаление об этом крепко, есть шанс на серьёзные ответы. — У вас правда есть пояснение этому? — тихо спросил я, на сей раз действительно заглянув ему в глаза. — Полагаю, самое дурацкое из возможных! — он же одарил меня виноватой улыбкой. — Пока что, подойдёт любое, — ведь прежде, чем выбраться из пропасти, нужно хотя бы зацепиться за что-нибудь. Что угодно, для начала. — Мы обнаружили его след шесть лет назад. Тогда директор, пожалуй, утвердился в мысли, что не давать Растяпкину ложных надежд было верным решением: его отец как будто о нём и не вспоминал. К тому же, мы потеряли его довольно быстро. А ещё пару лет спустя выяснилось, что Виктор Растяпкин не просто уже не Виктор Растяпкин вовсе, а меняет документы чуть ли не при каждом переезде из квартиры в квартиру. Кажется, кто-то решил составить нам конкуренцию в борьбе с местной преступностью, и он с ними связан, но всё это настолько лишено логики, что следующий их ход почти невозможно предугадать. А год назад всё скатилось в совсем дешёвую мелодраму: оказалось, что он буквально не помнит ни самого взрыва, ни своей жизни до, и даже газет со своей фотографией будто никогда и не видел. Правда, попытка подкинуть ему такую ничем хорошим не закончилась: память возвращаться не пожелала, но вот сына он найти захотел. Захотел, посоветовался со своим главным, и снова скрылся с радаров! Я опустил взгляд вниз, на желто-серую дорожку. Сразу такое не осмыслишь, но я медленно кивал, как будто делая молчание не таким пустым. Потеря памяти — это уже не предательство. Это непреодолимая преграда, с которой, как ни крути, ничего не поделаешь. А вот целых два агента-Растяпкина, это уже какой-то сюрреалистичный сон. То, что они умудрились не пересечься, по сути, даже не удивляет. Что Кибер говорит об Альтаире так, будто он нам только мерещится — тоже. Как будто я не знаю, что вот уже лет шесть как мы сотрудничаем и тихонечко пытаемся вызнать друг про друга все. Даже высылаем друг другу помощь, иногда. — Значит, подсказать ему, где тринадцатый, мы не успели? — Не ровен час, он и без того сюда явится… Их пытаются отследить. Вроде бы обнаружили какие-то следы, но пока нельзя сказать точно. — Но раз все так, почему бы тринадцатому об этом не узнать? — уточнил я. Все-таки это не та жестокая неизвестность, которая легко заставила бы его захлебнуться. Это даже, напротив, что-то очень обнадеживающее. Когда тебя ищут, даже не помня. — Это выведет его из строя примерно на месяц. Так просто будет удобнее и ему, и нам. — Ясно. Больше личного отношения, чем было уже, ни к чему. А умом я вполне его понял. Как и то, что едва ли вопрос тринадцатого волновал его достаточно сильно, чтобы лишь из-за него звать меня в такое время. — Дядюшка где-то ещё коснулся правды? — Проехался по касательной, многое спутав. Тем не менее, он будет говорить об этом дальше, а значит, надо расставить точки над «ё», — он с нескрываемым удовольствием растёкся по скамье, вмонтированной в нечто вроде огромной кадки с деревом. — Думаю, чтобы расставить их все, мне бы следовало запросить всю информацию, что о нем есть, — выдохнул я, оставшись стоять. Нет, Кибер был не из тех учителей, которым требовалось непременно уважение до вытянутости в струнку, и сесть с ним рядом было вполне возможно. Но, в конце концов, весь день я провел в постели. — К сожалению, не успел спросить директора. У меня есть шансы их получить? — Это вполне возможно, если хорошо попросить, — Кибер заговорщицки прищурился. — Но последнее время ты повадился нервировать директора… — Как и положено племяннику Злата, — пожал плечами я, хотя вообще-то настолько беззаботно к этому отнестись не мог. Что-то ещё, кроме того, что случилось вчера? — Ты неплохо вживаешься в роль, но Истребитель вполне серьёзно может посчитать тебя психологически нестабильным. Не то, чтобы я сам себя считал таким уж стабильным. Но вот со стороны директора такое сомнение звучит опасно. И не слишком ли резко? — Из-за того, что… Я остро среагировал на новость о тринадцатом? — Есть ещё несколько более ранних инцидентов, где его смутили скорее… тонкости. К примеру, он не совсем понял, когда ты назвал его отцом. Я напряжённо моргнул и все-таки всмотрелся в Кибера. Не думал, что Истребитель вообще ему расскажет о такой мелочи. Видимо, полное доверие иногда действительно существует. И, видимо, его так злит даже малейший шанс подобного отношения, что он не может с ним смириться. — Я вовсе не думал навязаться, если ему так показалось, — мне очень хотелось надеяться, что звучит это так же ровно и холодно, как все остальное. Конечно, я знаю, что такой сын, как я, Истребителю не нужен. И вообще их милой, маленькой и будто бы невозможной при нашей жизни семье — не нужен. Но так отчаянно отвергать даже глупую шутку… — Я был немного раздражен — меня перебросили с миссии на миссию, не дав закончить, и при этом, дело Злата казалось мне менее важным. Но это не мне решать, и я хотел сказать только, что в качестве примера хорошего отца буду использовать его, а поэтому, часть ответственности за его достоверность и положительные качества, будет лежать на нем. И больше ничего. — Он не счёл это проступком. Просто обеспокоен. Главным образом, потому, что не ожидал от тебя подобного… И думал, к чему это. И как будто не прогадал… — конечно, Кибер слишком давно здесь, чтобы можно было понять по его интонации или его лицу, но я вдруг подумал, что тоже переживал бы, скажи кто так моему любимому. Это нечто, похожее на опеку. Желание защитить. Даже от тех, кто, в действительности, не в состоянии всерьёз навредить. Даже от тех, кто на самом деле пострадал от того, кто любим тобой. И я постарался отбросить свое негодование. Нужно себя обезопасить, насколько возможно. После того, что случилось. После настойчивых попыток Кибера отправить меня в медпункт. Только того не хватало, чтобы снова встретиться с читающими нотации. — Я надеюсь, что это не проблема, поскольку, в своем роде, это ещё и правда. Он… Дал мне дом. И, можно сказать, научил своему ремеслу, как… Обычно отцы и делают, — и так точно, как делают отцы, он повесил на меня груз ответственности за соответствие его требованиям. И до тех пор, пока мы будем рядом, этот груз будет давить на меня, проверять прочность и ничего не давать взамен. — Не проблема, пока вы оба не ожидаете друг от друга невозможного… А пока, пожалуй, такого ещё не случалось. Я кивнул. Да, тут все ясно. Да и ничего я не ожидаю. Чего ожидать? За двенадцать лет у Истребителя не нашлось для меня даже тёплых слов. И ни разу за все это время он не коснулся даже моего плеча. Я совсем не так глуп, хотя может и был когда-то. — Я понимаю, — но понимает ли это директор — сомневаюсь. Ему, наверное, и не нужно. Ведь все так удобно: можно послать Кибера и все оправдать. — Но не понимаю, раз так, почему это помеха в получении мной материалов дела. — А разве я назвал это помехой? Просто небольшое сомнение, которое меня попросили подтвердить или развеять… Будут тебе материалы дела. Только учти, что твой дорогой дядюшка весьма… Экстравагантная личность, что вживую, что на на бумаге. — Я заметил. Но думаю, с бумагой работать проще. Как минимум, я в любой момент смогу остановиться и спросить. Но вы хотели что-то прояснить заранее? — может, это слишком прямо, но так легче всего забыть о странности и неприятности вопроса с Истребителем. — Да-да… Этого нет в бумагах, но, пожалуй, без этого сложно будет понять их правильно. Ты, должно быть, не знаешь, почему Злат здесь на самом деле? — Как все, в общих чертах, — согласился я. Вообще-то, Злат был практически нашим с Семёном детским монстром из шкафа. Мы слышали о нем столько страшилок, сколько, наверное, никто не сочинял про чёрные комнаты. Так что, легко мог вообразить, что он здесь, потому что иначе пожрет весь мир, запьет Млечным Путем и поплывёт дальше, целоваться с чёрными дырами. Но это было давно. И даже после первой встречи я очень ясно понял, что Злат все-таки человек. Даже куда более страшный, чем мы воображали. — Он хотел уничтожить Академию. И, думаю, попытка стравить с полицией, на которую, он, судя по его рассказу полагался, была… Только мелочью. — Попытка стравить? О, нет, это больше походило на попытку свалить всех в кучу и посмотреть, кто и в каком количестве побежит её разгребать. И в теории она даже смотрелась продуманной… Но, следует признать, Злату не так легко удерживать внимание, как может показаться, потому он не замечает «заусенцев». В одиночку заметить все «заусенцы» и правда задачка не из лёгких, особенно в больших делах. И чем ты умнее, тем проще споткнуться. А Злат как раз и умен, и одинок, даже как преступник. — Тем не менее, он упоминал об изъянах, которыми собирался воспользоваться, чтобы сбежать. Что он имел в виду? На что рассчитывал? — Во-первых, камеры. Те были весьма хрупкими в вопросах программы, и при определённых условиях взломать их было… возможно. Теперь они подревнее, но и подобраться к ним сложнее. Потом, ланта. Её проблематично перенести, возможно найти, если искать как следует, вероятно взломать механически для побега и легче лёгкого предъявить народу в качестве доказательства своей вменяемости. Честно говоря, я давно думаю об альтернативном транспорте, но вариантов пока нет. И ещё одна вещь, которую предугадать сложнее всего… Мне не нужно было даже думать, я понимал по тону. — Человеческий фактор, — все-таки, преподающие неминуемо имеют любимые присказки. И часто даже очень радуются, что кто-то запомнил. — Именно. Мы до сих пор не поняли, кто в тот раз слил время отборочных испытаний… — Так мы ещё и имеем дело с предательством? — это удивило меня уже всерьёз. Предательство, которое оставалось безнаказанным двенадцать лет. И кто-то… Нашёл причину выбрать Злата. Кто-то из нас. — Я подозреваю разгильдяйство, но всё может быть. Хотя, учитывая сроки, мы бы давно вычислили того, кто бы подозревал о своей вине. В это я бы не поверил, если бы не Семён. Действительно, в Академии можно выживать, даже делая настолько фатальные ошибки… Просто не всем. — Но, как бы то ни было, если бы Злата арестовала полиция, он бы не смог рассчитывать на то, что так вот сразу и пойдёт показывать им ланты. И камеры бы ему не помогли, — ведь запись, как ни крути, показала бы, что он грабит магазин. — А люди… Не постоянны и для него тоже. — По его плану нигде не должно было оказаться слишком много полиции. Их завалило ложными вызовами… К тому же, это «ограбление», судя по всему, что удалось у него выяснить, не должно было быть единственным. — Он не смог найти сообщников для этого? — уточнил я. Все-таки, повторять все по той же схеме снова и снова было бы совершенно безумно, а значит, имело бы смысл только как одномоментная проблема. — Для сообщников он чересчур упрям… Но вот технику достал. А воспользоваться или не успел, или не решился… По-моему, это выходит куда-то за рамки обычного «не гуманитария». Если только Злат не был слишком богат. Но насколько известно, не был. — Он что-то украл у Академии? — предположил я. — Вроде как выторговал что-то у местного НИИ под видом радиолюбителя, а остальное свинтил с телебашни, пока там работал. Как оказалось, технический персонал там довольно ленивый, и спохватится только когда совсем отвалится эфир. — Я так понимаю, ваша битва с ним не заканчивается никогда, — ничем иным выразить свое удивление я бы не мог. Ну если уж Злат правда на такое способен, пилка снова вызывает у меня вопросы. — О, полагаю, она ещё старше, чем ты думаешь! — он хмыкнул, будто вспомнив что-то забавное и неловкое одновременно. Странно. Я был уверен, что Кибер отдал себя Академии слишком рано, чтобы успеть побывать среди работников общего образования. Если с Истребителем у Злата я ещё мог бы предположить школьную вражду… — Побили его рекорд в игре? — Не-ет! — теперь он засмеялся в голос. — Тут дело серьёзнее, кто знает, может, не влезь я к нему, угрозы Злата сейчас не было бы в принципе, — что ж, теперь этот смех с чистой совестью можно было назвать нервным. Я прислонился к все той же кадке спиной. Надо полагать, это будет тяжело и неприятно. Не только для самого Кибера, но особенно для него. А это редкость не меньшая, чем явное недовольство Истребителя. — Что произошло? — Для понимания, пожалуй… — казалось, теперь ему как никогда не хватало чая в стакане, — нужно немного предыстории, — а ещё он сто раз пожалел, что бросил курить, уж это я знаю! — Ты знаешь, откуда взялась Академия и кто был директором до Истребителя? — Я знаю только его кодовое имя, — стараясь ничем не выдать вдруг явившегося волнения, ответил я. Дело Злата вдруг сделалось куда более ценным. Оно давало шанс узнать то, чего прежде знать не было причин. — И что многие удивились, что следующим стал Истребитель. — Скорее они удивились больше, что в принципе появился следующий. Жнец, как можно догадаться логически, был назначен ещё ведомством, которого уже нет. Или, как я успел понять, скорее сослан, за несоответствие амбиций таланту. Правда вот чужие таланты он умел видеть за версту, этого не отнять… С такими умениями именно в Академии ему бы и делать карьеру, но он в упор не видел своей удачи, и от того, кажется, обозлился сильнее прежнего. И под опеку такого человека попадали дети, — в руки Кибера угодил невезучий листик, который он теперь методично рвал на полоски по прожилкам. Я поднял глаза к небу. Звёзд ещё не было, а месяц плыл за облаком. За таким же облаком всегда плавал и Жнец, и, похоже, имел столь же острые углы. Волей-неволей, всегда слышишь что-нибудь в духе: «Вот прежний директор вас бы за это…» и «При прежнем директоре такого не бывало!». В случае Жнеца, это заставляло только нервно ежиться. — Массовое отстранение? — и стремительное сокращение набора. Об этом всякий раз как-то очень вскользь упоминалось в истории Академии, как о чем-то, что привело ко множеству перемен. — О, тем, кто был уже старше шестнадцати и чем-то ему не приглянулся, не так повезло… Правда, я не знал об этом, когда в Академию принимали уже меня. Но это история для другого задания и не на трезвую голову… Суть в том, что этот город был выстроен вокруг академии и служил базой. Не просто так у нас тут три детских дома, в которые могут угодить дети и с другого конца страны, а от завода так, одно название… — Да… И с одним из трех Злат успел познакомиться, — проговорил я. Мне бы хотелось, действительно хотелось узнать больше, но состояние Кибера подсказывало, что лучше и правда подождать. Вовсе не факт, что другого задания — зависит от того, насколько будет разговорчив Злат. И насколько много он знает. — Я не припомню записи, где он говорил тебе, что сам попал туда ребёнком. Я что-то пропустил? — Нет, он не говорил. Это есть в его досье, — и для меня такие детали всегда становятся важными. Впрочем, уверен, для Кибера тоже. Но зная что-то в целом, трудно помнить, где конкретно были те или иные мелкие детали. Кибер удовлетворённо кивнул. — Они с братом попали туда в двенадцать, а бабушка с дедушкой забрали их в четырнадцать. Примечательно, что усложненная бюрократия — тоже часть плана, чтобы дать Академии присмотреться к каждому. И Академия присмотрелась. В том году я впервые курировал отбор. Я осторожно прикусил язык, хотя и не опасался среагировать слишком ярко. Нет, эта новость была глухой и тяжёлой. И почему-то, неудивительной. Я не мог бы предположить, нет, но услышав, понял, как хорошо оно занимает место среди фактов. — Злат… Злат — один из нас? — только вот по его поведению не похоже. Улыбается слишком легко и слишком обаятельно. И вовсе без того стыда, с которым Семён… Но даже и без вызова, чтобы быть тем, кто победил привычку. — У него и его брата были все шансы… Но он оказался ещё умнее, чем я предполагал. Я пришёл как обычный специалист по профориентации, но, видимо, был недостаточно скучным, и он заподозрил неладное. Ребячество, конечно, кидаться на взрослого, назвавшись именем брата, но… — не оборачиваясь ко мне, Кибер поднял волосы, демонстрируя белую полосу, тянущуюся из-под уха к скуле, — своего он добился. Психически нестабильными и негодными признали обоих. Я сдвинул брови, в действительности, не зная, что сказать. Вовсе не то шло в голову, что Злат уже тогда был… Мысли цеплялись за другое. За то, что Злат назвался именем брата. Рядом с Истребителем я бы опасался думать эту мысль до конца. Но сам тон Кибера, и то, в каких выражениях он говорил об этом… — Почему обоих, Кибер? — я не думаю, только не в этом случае, что он был напуган или зол. — Николай, Валерий, кто их разберёт… Я не их бабушка, чтобы различать. К тому же, какой-то умник попутал справки в личных делах, а одно вообще потерялось и нашлось только через месяц… И вообще, к психическим расстройствам есть генетическая предрасположенность, а они — идентичные близнецы. Я опустил глаза к земле, но все равно беззвучно фыркнул. Понятно. Понятно. Теперь можно и правда думать, что, даже скажи я, что это скорее вызывает уважение, чем ужас, он не отправил бы меня в медпункт ещё более срочно. Правда, это почти грустно. Ведь, может быть, Злат здесь был бы… Полезнее. И счастливее. Ведь он знал бы точно, чем Академия является, и не нуждался бы в том, чтобы рушить её. Во всяком случае, снаружи. А его брат все равно того не стоил. Смешно. — И потревожив расположенного, мы навлекли на себя его гнев? — Именно. Правда… В то время я не мог бы с чистой совестью сказать, что этот гнев того не стоил. Глянь хотя бы старый свод правил… К тому же, в Академию брали далеко не только сирот, — Кибер цокнул языком, резко смяв пострадавший листик. — С приходом Истребителя многое изменилось, но мы же не объявляем о новом директоре публично… — А что хорошего брать только сирот? — все-таки спросил я. — А кроме того, Злат ничуть не изменился, хотя теперь-то уж он точно в курсе. — С точки зрения альтруиста — дать им дом, семью и что-то вроде предназначения. С точки зрения Жнеца — чтобы создать безоговорочно верных солдат, которых не будут искать в случае провинности. Но пройти мимо явно одарённых он не мог. Порой заканчивалось и подтасовкой документов, чтобы ответственные родственники не могли кого-то забрать. А кто-то вроде меня в пылу подросткового бунта соглашался сам. Ничем хорошим, скажу я тебе, это не закончилось. А Злат до сих пор уверен, что мы — местные царьки, пишущие законы по желанию левой пятки. И если кому-то из нас снова приспичит сойти с ума… лучше расправиться с Академией раньше. И отсюда я делаю вывод, что в интернете он явно добрался пока только до местных новостей. Наверное, я молчал слишком долго. Во всяком случае, для самого себя, слишком долго. С точки зрения альтруиста — семья тут так себе. Никто не то чтобы не заплачет, никто даже не изменится в лице, когда ты не вернёшься с задания. И, пожалуй, предназначение не утешает меня в этом вопросе — потому, что… В нем не хватает чего-то. Может, того, за что было бы не жаль умирать. А с точки зрения Жнеца, что ж, Жнеца тут нет, может быть поэтому, безоговорочно верным я себя никогда не чувствовал. В конце концов, я не собака. И даже Семён… Я думаю, даже Семён мог бы в какой-то момент поставить свою жизнь выше. А что до Злата… Не знаю, как не смеяться от того, что желая защитить детей от Академии, он прибавил к ней ещё одного ребёнка. А если бы он впрямь был мне дядей, то, очень косвенно, вышло бы, что даже двоих. — И переубедить его не удалось, верно? — наконец, очень медленно проговорил я. — И тогда, так как он не смирится, но и… В своём роде, страдает из-за нашего прошлого, ему выдали уютную комнату. Так? — В каком-то смысле… мы понятия не имеем, что с ним делать. Поэтому и пытаемся понять, есть ли способ выпустить его в мир, не рассекретив себя и не породив очередного сумасшедшего учёного, который раскопает полгорода, лишь бы достать нас из-под земли. Пока способ не найден, но мы надеемся, что с тобой всё хотя бы сдвинется с мёртвой точки. — Еще немного, и я начну гордиться, что это доверили именно мне, — признался я. — Только, я боюсь, не слишком ли поздно. Не слишком ли он зол за потерянную жизнь, чтобы на свободе не стать ещё страшнее прежнего. Моё присутствие даже осложняет дело: теперь он ещё и считает, что его племянник рос как попало… — и это уже моя вина. — И это проблема. Но… отнимать у него за это всю жизнь было бы всё же несправедливо. Но он всё ещё слишком упрям, чтобы слушать наши аргументы, а к тебе может и прислушаться. — Но ведь я не буду его племянником вечно. И как только он узнает про эту ложь… Захочет убить, как минимум, меня. А скорее всего, и тех, кто мне это поручил, — я криво улыбнулся. Нет, это меня не пугает, хотя может и напрасно. Кибер почему-то улыбнулся. — А если бы был, думаешь, общался бы с вышедшим из тюрьмы дядей не по просьбе странных людей в костюмах? Я хмыкнул. Начнём с того, что я бы не стал общаться с дядей «по просьбе странных людей в костюмах». Вообще. Если бы Академия надавила, первая встреча, может, и случилась бы, но потом… Я бы подумал не один и не два раза. И лишь при личном желании… А вообще-то Кибер прав, теперь уже назад не повернешь. Лучше я, чем случайный мальчик, которого Злат нашёл бы на улице. И никогда не лишнее знать, что сказал бы настоящий племянник. — Стал бы, я думаю. Если бы он сам был таким, какого передо мной изображает. Подбил бы его слетать в Африку, чтобы посмотреть на реакцию любителя мартышек. И вообще, увёз бы от Академии подальше. Теперь Кибер хмыкнул чуть громче. — Я бы тоже советовал за границу… Революционер из него дурацкий, но дядей, может, был бы и неплохим… Во всяком случае, для меня… Если бы он был настоящим. А в действительности, нужно думать, он первым же долгом предложил бы племяннику помочь разобраться с Академией. А в случае отказа, без лишних сожалений отправил бы брату. В отдельных коробочках. — Хотите от меня избавиться? — Надейся. Но ты сам смотришь слишком далеко в светлое будущее… — Действительно, — но, в конце концов, возможность положиться на какую-то мечту, выпадает нечасто. И даже в этой темно… Но она хотя бы впереди. — Чтобы хоть что-то произошло, сначала нужно помириться с директором. Он очень злится? — Нет… Я же сказал, что он не считает это за проступок. Но он… Обескуражен тем, что агентам пришло в голову делиться подробностями личной жизни друг с другом. Когда-нибудь он привыкнет… — А мне казалось, — как мог ровно сказал я, — что он все равно знает об этой жизни все, — иначе, с чего он прислал Семена меня «успокаивать»? — Технически — да. Но это не исключает ошибок интерпретации. — От этого никто не застрахован, — выдохнул я, не вполне понимая, к чему он клонит. Не хочет же он сказать, что ситуация с Семеном — ошибка интерпретации? — Тем более директор… — как-то нервно вздохнул Кибер. Ах вот как. Это было бы смешно, если бы не было так гадко. Конечно, просто Истребитель ничего не понял. Конечно, всего лишь ошибся. И понятия не имеет, как это можно понять, что друзья защищают друзей, а дети хотят знать про отцов. И сложить два и два. Конечно, бедненький не справился с такой трудной задачей. Так что можно быть спокойным и даже говорить с ним чуть более откровенно. Ну да. — Наверное ему тяжело работать с людьми, раз так, — выдохнул я, все же решив «поверить» Киберу. — Кому угодно было бы тяжело, будь он сыном Жнеца… — на этот раз Кибер пожал плечами совсем иначе. Значительно и почти с усилием. На минуту моё возмущение совсем ушло. Стало даже неловко. Это уже и правда слишком личная информация, и мне она не назначена. Но это значит, у Истребителя все же был отец. И может быть, он заставил его ненавидеть всех отцов. И идею быть отцом. — Теперь я понимаю, почему это его потревожило. Но не могу утешить Кибера и сказать, что Истребитель не так плох, как его отец. Ясно мне лишь одно: то, что Истребитель не рвётся занять эту роль — к лучшему. Даже несмотря на то, что он неминуемо её занимает.