Без масок

      Прихватив торбу, я направился к конюшням. Погода была как нельзя лучше: небо безоблачно, воздух по-летнему теплый, а только показавшееся солнце приятно согревало члены. Хлопнув по бархатному тёмно‐гнедому боку, окраса почти вороного, с желтыми подпалинами, я взобрался верхом. Кобыла была не только выносливой и разумной по-человечьи, но еще и красивой. И досталась мне не за бесценок. — Плотвичка, ну, в путь! Та быстро перешла на галоп и понесла меня через бурный Гвенллех, сосновый бор, вдоль Синих Гор, пересыхающих ручьев с запрудами. Мы сделали привал только на ночь. Дорога могла затянуться на неделю, а то и дольше. Медлить было ни к чему. Опушка для ночлега достаточно ровная и сухая, неподалеку дороги, а внизу журчит вода. Я привязал лошадь, подложил под мягкое место шкуры, и темнота вскоре забрала меня в свои объятия. Снов не видел. Следующую ночь я провел в пристойном постоялом дворе, что у Ард Каррайг. Еда была вкусной, постель чистой, а девки, что прислуживали, юны и хороши собой до нельзя. Щетина неприятно стягивала кожу, и я с наслаждением избавился от жесткой поросли волос. Приятно скрасило одиночество появление девицы на пороге комнаты: — Сударь изволит принять ванну? — Отчего же отказываться! А в компании такой прекрасной девы, тем более! Та почти покраснела, правда, к чему ужимки в таких делах, я так понять и не смог. Я давно не был таким чистым, чтоб аж до скрипа. От щетки остались красные борозды, но я приказал девке тереть сильнее: — Ой, сударь, чуть сильнее и я Вас до кости порежу! Вон, глядите-ка, вся шкура испещрена шрамами, Вам же больно! Выхватив из грубых ладоней намыленную щетку, я оставил мягкий поцелуй на розоватых костяшках и потянул ее на себе. Под утро девица убежала, как ужаленная, все еще краснея и бледнея одновременно. Как-то даже неприлично изображая невинность. Заснуть я уже не смог и отправился дальше на запад. Целый день небо проливалось влагой, и к полудню разразился гром, тонкий росчерк молнии разрезал тучи надвое. Кобыла протяжно заржала, рысью подскочив под низкорослые крушины. — Ну-ну, Плотва, не бойся, — я ласково огладил ее по морде, задевая лохматые уши и мокрый нос. Она гукнула в ответ, стряхивая влагу с гривы и хвоста. Дорогу размыло от дождя, и пришлось идти среди густой травы, копыта лошади постоянно увязали в мокрой земле, грязь облепляла шкуру. Прояснилось нескоро. Пришлось продолжить путь и ночью. Молодой месяц скудно освещал тропу, но этого было вполне достаточно, чтобы идти дальше. По утру начало парить. Как там говорила мудрость? Значит, что несчастья продолжатся? Не помнил дальше… Ну и к лешему поговорки! Шея и спина мгновенно взмокла, и пришлось завязать волосы в тугой узел. День тянулся медленно, палило солнце и дышать было тяжко. Наконец, мы добрались до Бен Глеана. Корчма была забитой, и чтобы мне выдали хотя бы ложе заночевать, пришлось напугать хозяина до усрачки. — Для порядочного господина что-то найдется, — только вымолвил мужик, передавая мне ржавый ключ. Ну хоть не пришлось делить комнату с клопами. Спал я дольше обычного, и отъехал от кормы, когда солнце было в зените. Плотва тоже вдоволь отдохнула. Дни сливались с ночами, я знал, что по дороге мне попадутся лише крохотные деревеньки, где не было ни доброй таверны, ни места для сна. При хорошем раскладе сегодня ночью-завтра на рассвете я должен прибыть в Третогор. Так и должно было случиться, если бы не пронзительный крик: — Помогите!!! Впереди стояла раздолбанная повозка. Ее окружили утопцы, их круг все сужался, когтистые лапы проникали под развод, где прятались несчастные. Их оказалось несколько. Трупоед догладывал внутренности убитого, что был, сдается мне, еще ребенком. Я качнулся корпусом вперед и резко дернул поводья, соскакивая с лошади. Та галопом умчалась в сторону леса. Я привлек внимание неразумных чудищ, и обнажил серебряный меч. Утопцев, хм, немного больше, чем я успел заметить. — Сидите на том же месте и не рыпайтесь! — рявкнул я, одним взмахом срубая голову одному из них. Стаей они вились поблизости, пытаясь сомкнуться вокруг в кольцо, протягивая отравленные когти к шее и лицу. Выпустив требуху нескольким, я тут же отделил голову от тела — иначе утопец мог восстать. Когда последний монстр издал предсмертный вопль, больше напоминающий жуткий крик бруксы, я небрежно отер меч, и направился в сторону повозки. Это оказалась пара: женщина и мужчина. Они тряслись от ужаса и обливались слезами. Я осторожно протянул ладонь, помогая им выбраться. — Спас-сибо, — заикаясь, вымолвила женщина и бросив взгляд на обглоданное тело, вновь зашлась рыданиями. Мужчина передает трясущейся рукой пару сребреников: — Нет, — я отказываясь от чужих монет, обагренных кровью. — Кто управлял повозкой? — тихо заговорил я, осматриваясь. — Где ваша скотина? Они опомнились и принялись подзывать животное. Наконец, из-за деревьев выступил пегой конь, медленно подтаскивая копыта, но все же идя на зов. — Сами доберетесь? — бросил я, прекрасно понимая, что отклоняться от маршрута даже на пару миль я уже не мог. Те кивнули, все стоя перед убитым. В спину донеслись слова благодарности. Мне было нечего им сказать. Я громко свистнул несколько раз подряд, и на поле трусцой вбежала Плотва. Не обернувшись, я подогнал кобылу, и двинулся дальше. Проведя прошлую ночь совсем без сна, я вдруг ощутил груз усталости, что разом опустился на меня. — Тише! — указал я, понимая, что начинаю засыпать на ходу. Так, бредя по дороге еще две-три мили, я, наконец, остановился. Овраг был влажноватым с прошлого дождя и каменистым, не слишком подходящим для ночлега. Но в округе не было лучшего места, и пришлось остаться там же. Я накрылся собственным плащом, холодило ноги, но темнота скоро затянула меня в свои ласковые объятия. «Неистово воют волки. Они поскуливают, перекрикиваются меж собою, мечутся во мраке. Показывается один из них, стая сбивается клином, и следует за ним. Вожак больше любого из стаи. Он неспешно ступает шаг за шагом, и замирает передо мной. У него высокие мощные лапы, длинная лоснящаяся шерсть и странные глаза, не звериные, но и не человеческие. Волк неумолимо движется вперед, и не оставляет следов. Когда животное рычит, то стая вторит ему, пригибается к земле и щерит острые зубы, исходя слюной. Вдруг вожак разворачивается к остальным зверям. Они боятся его. Волки тихо скулят, дыбят шерсть, но отступают назад». Я открываю глаза. Звериный вой был настоящим, и я тут же выхватываю меч — занимая оборонительную позицию. Призываю в свободную руку Пламя. И я замечаю их: стая волков подошла очень близко, скалит зубы, но ближе не подходит, боятся огня. Они обступили меня со всех сторон. Неподалеку раздается вой. Звери, как во сне, прижимают уши и опускают хвосты, однако и впрямь отступают. Я подскакиваю следом, волки ползком отходят к чаще, укрываясь под тяжелыми ветвями деревьев. По медальону проносится дрожь. Я несусь туда, где скрылась стая волков — хищники разбежались, надежно укрытые ночной темнотой. — Что еще за херня… Ответа я не дожидаюсь, и Плотва рысью скачет в сторону Третогора. Я читал в книгах о том, что высшие вампиры не то могут обращаться в разных животных, не то принимать форму гигантского вурдалака — носферата или нетопыря. Не была ли это обыкновенная страшилка? Следующего дня, уже когда на город опускаются сумерки, я прибываю на место. Стража отворяет ворота, внимательно оглядывая меня. — Геральт из Ривии, — представляюсь я, — меня… Я был прерван молодым реданцем: — Вас ожидают. Госпожа Эйльхарт велела организовать сопровождение. — Не стоит, господа. Замок я отыщу и самостоятельно. Однажды мы помогли друг другу, но «другом» я Филиппу бы не назвал. Еще тогда, в нашу первую встречу она плела дворцовые интриги, в конечном счете желая захватить трон (что, как я полагаю, ей и удалось). Особой она была крайне неприятной, и я был сильно удивлен, узнав, что чародейка пригласила меня к себе, как «достопочтенного гостя». Филиппа — одна из наиболее талантливых волшебниц: чародеек, овладевших искусством полиморфии можно было пересчитать по пальцам. Замок был совсем неподалеку. Я миловался величавыми вострыми башнями, пока проезжал через центральный квартал. Хоть и звался Третогор столицею, да и взглянуть некуда было. Парочку домов знати, площадь и пресловутая крепость. Меня встретили слуги, сказав, что ее милость уже отдыхает, поэтом трапезничать придется в одиночестве. — Прошу, господин, располагайтесь, — меня провели на верхние этажи, отводя в самое дальнее крыло. Я вошел в гостевую комнату, пестрящую золотом и серебром. Широкое ложе с тяжелым бархатным балдахином, полотна известных мастеров слишком великих даже для этих покоев, низкие белоснежные пуфики и мягкие софы, оббитые кожей — все было обставлено в высшей мере роскошно. Мне подготовили парчовое темно-бордовое платье, кюлоты и чулки в тон. Даже с размером угадали, только чувствовал я себе в подобных нарядах паршиво, как потешник при дворе. Я взглянул в высокое зеркало, с вычурной деревянной резьбой, покрытой золотой краской, и увидел свою страшную рожу, поросшую двухдневной щетиной. — Да, платье мне не к лицу, — сдавленно рассмеялся я, направляясь ко столу. Кроме меня никто не ужинал, и я, не заботясь о манерах, накинулся на блюдо. Насытился я быстро, покачивая бокалом, и тупо наблюдая за алой жидкостью, бьющейся о стекло. — Господин Геральт? — слуга окликнул меня, подойдя к столу. — Желаете еще вина? — Нет, благодарю. — Распорядиться набрать Вам ванну? — Я очень устал. Завтра, — бросил я, вставая из-за стола. Я бы доглодал объедки, если бы это позволялось, но сейчас я так набил желудок, еще и пригубив вина, что от вида еды начинало подташнивать. Слуга пропустил меня на второй этаж, изящно поклонившись. Все чего мне сейчас хотелось — так это утонуть в шелковых простынях и проспать до полудня. Только когда я прилег на перину, я понял, что медальон мелко вибрирует.