Не помогает.
Джизасу тогда не так больно было, он тогда принимал и понимал, что должен умереть, что Джудас должен предать. Он сам ему сказал делать, что должно. Джизас любил его, любил и знал, что жить Джудас без него не сможет. Знал, что любовь их глупая ни к чему не приведёт, что только больнее будет обоим. Потому молчал. Молчал и ждал конца. Сейчас у него впереди ещё жизнь целая человеческая, времени непозволительно много, любить бы и быть любимым. Но стоит глаза закрыть, как перед ним вновь и вновь искажённое мукой лицо Джудаса, а на сердце тоска нечеловеческая и боль всепоглощающая. Он тихо встаёт с кровати, неслышно совсем к окну подходит, прозрачно-серыми сейчас глазами в небо смотрит. Сквозняк разгорячённый лоб остужает и неожиданные дорожки слёз высушивает. И Ярик вновь запирает себя прошлого на засов и тысячу замков, мечтает потерять все ключи и никогда не отпирать. Оставить прошлое в прошлом, забыть ту боль, тот страх и ту любовь. Он так себя жить и заставляет — откровенно забивает на правила и "нормальность". Смеётся про себя тихонько над людьми, которые считают его странным, вздыхают "о господи" и закатывают глаза.Знали бы они.
И продолжает жить. А потом слышит голос, до чёртиков знакомый. Голос поёт красиво, как в былые времена пел одному ему. И Джизас наружу вырывается, Яра отталкивает, тянется к голосу, но дотянуться не может. Так в жизни Ярослава Баярунаса появляется Саша Казьмин. У него всё те же всклоченные волосы, горящие зелёные глаза и несгибаемое упорство. Джизас искренне не хочет повторения, не хочет, чтобы Джу страдал снова. Он хочет, чтобы все были счастливы. Но одновременно с тем понимает, что сам без Джудаса он счастлив никогда не будет. Ярик мотается за Казьминым по городам, тратит все деньги на билеты, лишь бы хоть чуть-чуть побыть рядом. Неловко прячется за спинами фанаток на служебках в страхе, что Саша узнает, но дарит цветы. Всегда цикламены, всегда без подписи. Ярик сам себе противоречит на самом деле, он видит в Саше Джудаса — в его движениях, в мимике, в интонациях — но не чувствует его. Как будто есть какая-то крупица, что-то родственное, что-то похожее, близкое, но всё равно не то. Джизас решает, что Саша не помнит. Не помнит тяжёлой горсти серебряников, неотвратимости, чувства вины и его самого. Да это и к лучшему, решает Ярик. Такое не нужно помнить, уверяет себя. А тоска, сжирающая сердце, это ничего, это пустяки. Джизас убеждает себя, что сейчас это другой человек с лицом любимого им два тысячелетия назад, что это не Джудас... Но любить абсурдно и глупо он продолжает. Ярик стабильно таскается за Сашей, любуется на него издалека, Казьмин кажется ему даже счастливым — и от этого становится легче на душе. Он не страдает, как страдал прежде. Он действительно живёт жизнью человека — влюбляется, женится, разводится, работает, отдыхает и смеётся над сбивчивыми речами фанаток. Перед сном Джизас представляет Джу рядом, его тёплые руки в волосах, губы к губам, а потом одним движением стирает опять нежданные слёзы с щёк и отворачивается к стене. Он не понимает, почему эта странная солёная влага облепляет щёки, стягивает кожу, не понимает, почему сверкающий взгляд Казьмина заставляет плечи свои обнимать и сердце сжиматься. Ярик — более человечный — подсказывает:Это одиночество.
Он злится на собственную слабость — ему не положено. Глупое человеческое одиночество... Джизасу с себя самого смешно, что он совсем человеком стал. Яр решает плыть по течению и пойти учиться тому, что получается. Гонит яростно от себя мысли о том, что всё это ради шанса оказаться с Сашей на одной сцене. Это всего лишь фантазии, мысли, но от них и страшно, и волшебно одновременно. Баярунас тонет в Казьмине, в Джудасе, в прошлом, пытается выплыть, но каждой ночью просыпается от заколачивающихся в руки гвоздей. И зачем-то учит гефсиманию на кастинг (сам себе гвозди тупые в руки забивая). Он бежит, перепрыгивая ступеньки, лихорадочно поглядывает на время, чувствует, как оно ускользает, старается успеть. Обнаруживает себя уже в фойе, нервно заламывающим пальцы и повторяя одними губами текст, когда шеи касаются горячие пальцы. Память даже спустя грёбаные два тысячелетия безошибочно определяет обладателя. Ярик (Джизас) замирает с широко распахнутыми глазами. Выдыхает неровно. Оборачивается нервно, быстро. И смотрит на Казьмина, на Джудаса. Тот, словно в далёком прошлом, улыбается мягко и тянется поправить воротничок. Баярунас отмереть не может — он разглядывает каждую морщинку, каждую тень и прядь на Джудасовом лице, подмечает, что стрижка эта ему очень идёт, что с ней он ещё более прекрасен. Ярик злится. Джизас не верит. А Казьмин отпускает чужой воротник и журит тихонько: — Ну кто ж в таком виде на кастинг идёт? В зеркала вообще не смотришься? — Я, да, — хрипло выдаёт Яр, заставляет себя собраться и затолкать неправильные эмоции поглубже, сделать вид, что знакомы в прошлой жизни не были, что не надеялся на встречу. — Я просто бежал, опаздывал, вот и не посмотрел. Спасибо. Улыбается яриковой улыбкой — дёрганой, кривоватой — сверкает плещущейся в синеве глаз упёртостью и протягивает руку. — Ярослав, можно просто Ярик. — Александр, можно просто Саша, — в тон ему отвечает Казьмин.Ярик фыркает. (Как же они похожи)
Чьи-то руки ловят за ворот хитона и дёргают в неприглядный закоулок. Камень, нацеленный в голову, пролетает мимо, с глухим ударом падает на землю, поднимая горячий песок в воздух. Ещё несколько падают рядом, парочка попадает в стену и отлетает в траву. А затем всё стихает, толпа разбредается. Крепкие руки опускают тонкую изношенную ткань, чуть приглаживают образовавшуюся складку словно на автомате. Он оборачивается, смотрит в хитрые зелёные глаза и медленно кивает головой, благодаря. Человек прищуривается, фыркает и поднимает булыжник, взвешивая в ладони. — Это было безрассудно. Зелёные глаза с интересом проходятся по лицу говорившего. Тёмная бровь с тонкой белой полоской шрама поперёк выгибается. — Защищать незнакомца от гнева толпы. — Продолжает речь. Человек хмыкает, бросает под ноги камень и подходит ближе. — Я Джудас из Кариота, — протягивает твёрдую руку ладонью вперёд. — Можно просто Джудас. — Джизас из Назарета, — аккуратно пожимает, а потом касается своей груди там, где сердце. — Можно просто Джизас. Джудас зеркалит его жест — проявление уважения — с полной серьёзностью, а потом улыбается. — Я знаю. О тебе многие говорят. Я... — он снова щурится, окидывая взглядом собеседника, — давно наблюдаю за тобой. Слушаю тебя. Ярик смаргивает воспоминание. — Я знаю. Я твой... Ээ... Поклонник? — Проглатывает слово фанат, так же отсеивает друг, любовник и равви. Просто поклонник звучит слишком скупо. Баярунас взгляд неловко тупит. Любовь к Джудасу тяжело назвать любовью, как к кумиру какому-то. Но говорить об этом необязательно. — Что, серьёзно? Не замечал тебя... Среди немногочисленных своих...? — Саша смущается. Тоже проглатывает вертящееся на языке слово. Джизас рассматривает Джудаса чуть пристальнее, подмечает простоту одежд, тёплый цвет кожи, встрёпанные от спешки волосы и улыбку, будто бы не принадлежащую молодому мужчине, приклеенную, нарисованную поверх, похожую на оскал — такого он бы запомнил. — Действительно? Я не встречал тебя прежде, не видел среди тех, кто приходит слушать меня. — Джизас знает, что такие люди просто так не приходят в твою жизнь. Понимает, к чему это может привести. И не противится воле Отца. — Я прячусь хорошо. — и улыбается. Ярик хмыкает. Он не сразу понимает, что вслух произносит е г о слова, не замечает на себе чужую улыбку-полуоскал. И видит, что... Саша его действительно не узнал. Слабая надежда на то, что Джудас точно так же, как сам Джизас, прячется глубоко внутри Казьмина, рассыпается в прах. Яр рад, правда рад, что он наконец заговорил с ним, встретился лицом к лицу, но на сердце тоска нефтью разливается с глухим одиночеством на пару. Они начинают общаться. Обмениваются соцсетями, гоняют друг к другу в гости играть в приставку, смотреть аниме и за жизнь разговаривать. Сходятся до смешного быстро, словно всю жизнь общались — Баярунас знает, почему так, Баярунас иногда думает, что лучше бы ему Казьмина заблокировать и не вспоминать никогда, не писать, не слышать и не слушать. Он честно пытается пару раз, но у него так и не получается. А потому продолжает горстями соль в незаживающую рану втирать. Когда-то они точно так же слишком быстро пресекли эту границу из едва знакомых в самых близких друг другу, перестали мыслить себя без. Их не смогли разделить ни предначертанное предательство, ни пытки, ни смерть, ни разлука в два тысячелетия — блокировка во "Вконтакте" ничем не поможет. Да и нечеловеческая тоска просто не даёт распрощаться с любовью. Ярику интересно, испытывает ли Саша нечто похожее, ведь для него подобные чувства должны быть абсурдными, странными. Неестественными. Джизас старается не сильно в жизнь вмешиваться, пускает всё на самотёк, восхищается Сашиным талантом, поддерживает, любуется и любит безусловно. Джудас этого и заслуживает — счастья, внимания, любви, а не петли на шее. Кажется, в этот раз о н к нему всё-таки смиловался. Джизасу нравится, как Казьмин горит тем, что делает. Отдаёт себя целиком, выворачивает душу наизнанку, получает восторженные крики толпы, овации и нескончаемые букеты, конфеты, подарки. Толпа его любит. Тогда всё наоборот было — тогда были камни в спину, кулаки под дых. Джизас тихонечко радуется, что сейчас всё слишком не так — больше шансов остаться в живых. Иногда Джизас всё-таки ловит в его взгляде тот же, знакомый до боли, огонь Джудасов, готовый испепелить всё вокруг за то, что он действительно любит. Когда он загорается, по спине мурашки бегут, а страх муторный к горлу комок подталкивает. Но обычно это случается на какие-то секунды, мгновения. И Джизас продолжает молиться, чтобы Саша остался Сашей, чтобы Джудаса, Иуды, как его сейчас называют, не было. Чтобы он был просто счастлив. Но время идёт, бежит, летит куда-то быстро, Яр не замечает, насколько они сближаются. Всё кажется закономерным и правильным, как собственное распятие прежде. И это невольное сравнение заставляет напрячься. На голгофу отчаянно не хочется. А Саше он, кажется, нравится. Ярик понимает это внезапно, ему словно в полной темноте зажгли свечу, и его ослепило осознанием. И он не знает, что ему с этим делать. Просто Саша в какой-то момент, сидя с ним на кухне, тянется через стол и, намереваясь поцеловать в губы, чуть промахивается, попадая в самый уголок. Опасно близко. Щёку жжёт фантомным касанием губ из прошлого. Джизас замирает, а Ярик же шарахается назад и от неожиданности задевает стул. Табуретка перевёрнутая с грохотом валится рядом. В комнате повисает тишина — Казьмин замирает неудобно там, где был, оперевшись о стол рукой. Его пальцы подрагивающе край обхватывают, а лицо принимает испуганно-решительное выражение. Ярик смотрит на него, широко раскрыв глаза, хватая ртом воздух в попытке сказать хоть что-нибудь. Слов он не находит. Ярик совсем не замечает, как его начинает потряхивать, лишь тонкими холодными пальцами касается места поцелуя. В полной тишине раздаётся напряжённый до невозможности голос Саши — Джудаса сейчас: — Это "нет"? Джизас поджимает губы и мягко смотрит на друга. Он не может иначе, на судьбе им написана ещё до рождения их смерть. Жестокая и ни разу не красивая. Джудас подходит близко — ближе, чем могут себе позволить остальные апостолы — смотрит прямо в глаза, ждёт ответа. Джизас обречённо улыбается одними губами. — Это "нет". Делай, что должно. Джудас за грудки встряхивает, пальцами в жёсткую ткань тоги впивается, притягивает к себе и целует яростно. Ярику смешно становится. Он видит, как ходят желваки у Казьмина, как нахмуренные брови создают морщинки на лбу, как знакомо горят зеленью глаза. Ярик заходится тихим смехом, руками лицо растирает. Тогда он не мог себе позволить ответить нечто иное.А сейчас?
На стене часы тикают громко, а ещё слышно, как столешница под чужими пальцами скрипит. Отсмеявшись, Ярик руки от лица отнимает — в свете люстры слезящиеся глаза бликуют — и порывисто сам Сашу целует. Он пальцы до болезненного знакомо в растрëпанные волосы зарывает, прядки перебирает, от лица их уводит. Губами чужие губы изучает, языком обводит, прикусывает чуть, а Казьмин ещё более пылко отвечает. Первым поцелуй разрывает Ярик, он отрывается внезапно и в глаза зелёные долго-долго всматривается, любуется. Казьмин дышит часто, смотрит в ответ так же пристально и неуверенно, хмурится опять. Ярик отмирает. — На "нет", мне кажется, вообще не похоже, — и фыркает напряжённо слишком. — Не похоже, — кивает Казьмин и дрожащие Яриковы пальцы ловит. — Ты чего дёрганый такой? Я уже думал всё, сломал Баярунаса, где нового брать? Казьмин шутит — нелепо и слишком напряжённо — пытается свой собственный страх за смехом скрыть. Ярик тушуется, на уроненную табуретку смотрит и плечами пожимает. — Это кто тут ещё кого пугает, Саш? Я чуть пердечный сриступ не заработал! — Его стратегию Баярунас легко поддерживает. Саша смеётся и пальцы Яриковы ледяные растирает. — Наоборот, может, Ясь? — Не, я всё правильно сказал! Внутри всё сжимается — ласковое "Яся" слишком похоже на "Иса"(Саша его так ещё ни разу не называл). И оба замолкают, глядя друг на друга. — Это "да"? — тихо переспрашивает Казьмин, а Ярик к губам тёплым и мягким снова льнёт, оставляя поистине глупый вопрос без ответа.